Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось - Анисим Гиммерверт

Вместе с отцами в «бой» ринулись и дети, юные пионеры Страны Советов, их патриотизм был по своим габаритам не менее велик, чем у взрослых. Что могут пионеры в столь тревожное время? Собрать деньги и построить на них самолет предложили ленинградские школьники. Дети стали вносить деньги, «всесоюзной копилкой» была «Пионерка».

Посыпались призывы: «Наш самолет, вперед лети!», «Вместо ирисок и мороженого вносите деньги в «Пионерскую правду», «Эй, кто там ковыряет в носу и не хочет думать о своем государстве?». А когда было собрано восемь тысяч рублей, за дело принялся молодой авиаконструктор Александр Яковлев, и вскоре в воздух поднялась авиетка АИР-2 с крупными буквами на борту — «Пионер».

Ириски и мороженое обернулись чудом человеческого гения, которое тарахтело в небе.

Сегодня этот детский порыв кажется наивным и даже немного нелепым, хотя вполне объяснимым: в авиацию была влюблена вся страна. А ведь лучшие страницы ее биографии как раз и состоят из таких вот поступков взрослых и детей, вызывающих сегодня снисходительную улыбку. Вряд ли найдется нечто подобное в других странах. Новое государство возводилось «с листа», без всяких чертежей, которых в природе и не существовало. Увлеченному строительством народу свойствен порыв, энтузиазм, подъем, и проявлялся он в самых «узких местах» его истории.

И не случайно родилась тогда казенно-дубовая фраза, то и дело мелькавшая в партийных документах и газетах: «В обстановке всенародного подъема…», хотя подъем этот с годами был утрачен, потоплен бесчисленными призывами, которые звали смертельно уставшего исполнителя к новому бесцельному напряжению сил.

В конце тридцатых Яковлев впервые переступил порог кабинета Сталина в Кремле. Его самолеты — АИРы и ЯКи — были уже знамениты, имя Яковлева стояло в одном ряду с именами Туполева, Поликарпова, Ильюшина и Микояна. Яковлев получил свое КБ у метро «Аэропорт» — бывшую кроватную мастерскую — и пристроенный к нему большой трехэтажный особняк.

Переступить порог сталинского кабинета и выйти из него, чтобы выполнять задание вождя, означало многое. Мало только выполнить, крайне важно было уложиться в срок, иного Сталин не терпел, и расплачиваться кому-то приходилось должностью (это — в лучшем случае) или — головой. Яковлев выполнял задания четко, на себя и свое КБ мог положиться. Иной раз вызов в Кремль был поздним, для Сталина рабочий день ограничений, как известно, не имел. Разговор бывал долгим и заканчивался за ужином. А потом генеральный конструктор садился в свой ЗИС, подаренный Генеральным секретарем, и ехал домой, по дороге обдумывая, с чего начать новое задание, как к нему подступиться. Это были новые самолеты, необходимые военной авиации. На случай войны.

Рано утром на следующий день Яковлев собирал «мозговой центр» КБ и излагал уже готовое решение. «Мозговой центр» расходился по кабинетам, чтобы выполнять, воплощать идеи генерального.

Авиаконструкторской геронтократии в те годы еще не существовало, самому старшему — Туполеву — было за сорок, и все «корифеи» приближались к среднему возрасту, Яковлев же был самым молодым — ему едва перевалило за тридцать.

Для Сталина, как оказалось, это имело огромное значение.

«Уже с начала лета 1939 года Сталин меня стал вызывать для консультации по авиационным делам. Первое время меня смущали частые вызовы в Кремль для доверительного обсуждения важных вопросов, особенно когда Сталин прямо спрашивал:

— Что вы скажете по этому вопросу, как вы думаете?

Он иногда ставил меня в тупик, выясняя мнение о том или ином работнике.

Видя мое затруднительное положение, смущение и желая ободрить, он говорил:

— Говорите то, что думаете, и не смущайтесь — мы вам верим, хотя вы и молоды. Вы знаток своего дела, не связаны с ошибками прошлого и поэтому можете быть объективным больше, чем старые специалисты, которым мы очень верили, а они нас с авиацией завели в болото.

Именно тогда он сказал мне:

— Мы не знаем, кому верить…»

В январе 1940 года молодой коммунист и молодой авиаконструктор Александр Яковлев был назначен заместителем наркома авиационной промышленности — вопреки собственному желанию, как он пишет в своих воспоминаниях, по настоянию Сталина.

В кабинете у Сталина, сообщившего Яковлеву о его назначении, произошла короткая схватка отнюдь не слабохарактерного выдвиженца и всесильного вождя. Разумеется, вождь победил, и последней фразой побежденного было признание: я подчиняюсь партийной дисциплине, но это насилие.

И тогда вождь ответил тирадой в ленинском духе:

«А мы не боимся насилия, мы не остановимся, когда нужно, перед насилием. Иногда насилие бывает полезно, не было бы насилия, не было бы революции. Ведь насилие — повивальная бабка революции».

Может быть, из-за нескрываемой приязни бывшего хозяина Кремля или из-за своего непредсказуемого характера новый кремлевский властелин Хрущев не очень жаловал любимца Сталина. В проблемах строительства новых самолетов он разбирался не лучше, чем в живописи и скульптуре, а его «наскоки» по своему размаху напоминали тот незабываемый бульдозер, которому предстояло разнести в щепки выставку художников-модернистов.

Осень 1960-го. — Один из подмосковных аэродромов. Смотр новых образцов военной техники. Здесь же — высшее руководство страны и первое лицо.

«Когда на аэродроме демонстрировались самолеты разных типов, у каждой группы машин под тентом стояли накрытый зеленым сукном столик и два стула: один для Н. С. Хрущева, другой для конструктора — на случай, если потребуются какие-либо разъяснения.

[…] Когда очередь дошла до ЯКов и Хрущев уселся за столиком, я сел рядом. Доклады по всем трем нашим самолетам прошли гладко, почти без замечаний, и машины получили положительную оценку.

Я ответил на заданные вопросы и уже вздохнул с облегчением, ожидая, когда перейдут к следующей группе — самолетам Туполева. Однако Хрущев уходить не собирался и, помолчав немного, обратился ко мне с неожиданным вопросом:

— Вы кто, конструктор или писатель, зачем книжки пишете?

На такой странный вопрос я решил не отвечать и подождал, что будет дальше.

— В кино участвуете, с кинорежиссерами дело имеете, — продолжал он.

Я молчу.

— И с пионерами связались. Что у вас с ними общего? Внуки у вас есть? Вот внуки будут, и занимайтесь со своими внуками…

Молчу и оглядываюсь на присутствующих при этом допросе. Чувствуется общая неловкость, большинство смотрит в землю.

А Хрущев продолжает: