Блог - Иван Охлобыстин

Когда я вышел на пирс, до меня донеслись звуки разбитого стекла и глубокий баритон возглашавший на всю округу: «Пошли все в жопу! Предатели! В жопу!»

Вскоре Евгений Матвеев снял кинокартину «Любить по-русски», столь полюбившуюся всей стране.

P.S. Почему я это вспомнил? Так Джексон умер. Даже он. Правда жалко.

Один дома

В лето 5769 года от сотворения мира, Кысса (супруга) оставила меня одного, отправившись со всеми детьми на деревню к бабушке. Первые несколько часов я просто просидел на табурете на кухне перед выключенным телевизором и прислушивался к себе. Потом мне удалось собраться cдухом и пройтись по пустой квартире. Было очень тихо, только домашний грызун дегу по имени Герда лениво ворочался в своей клетке.

К вечеру первого дня я заварил себе чаю, вставил в DVD-плеер диск с подборкой триллеров и намазал бутерброд с арахисовым маслом. На столе передо мной периодически вибрировал заключенный в драгоценные металлы айфон, напоминая о встрече с крупным европейским дипломатом, кумом Игорем Ивановичем Сукачевым, архиепископом Марком и необходимости проверить счет в Альфа-банке. Но околдованный наступившей гармонией, я не реагировал на призывы внешнего мира. Мне хотелось... впрочем, мне ничего не хотелось, кроме того что уже было. Объяснить происходящее со мной человеку, имеющему время от времени возможность уединиться на целый день, невозможно. Нет — я не думал или почти не думал. Я не приводил в порядок дела, они все отступили на второй план перед пьянящим чувством окружающего покоя. Я просто существовал, сведя к минимуму все возможные проявления этого существования. В частности, я рассмотрел себя в зеркало и понял, что я все-таки чем-то похож на Мэрилина Менсона. Пожалуй, все.

В полночь первый раз посмотрел в окно. Было темно, и на примыкающем к нашему окну бетонном козырьке уютно искрила спайка в лампе вывески «Клиника лазерной хирургии». Той волшебной ночью я впервые за десять лет лег спать не поверх, а под одеяло. И практически без одежды. Так это было странно, так волнующе. Наверное, подобное легкомыслие характеризует меня, многодетного отца, не с лучшей стороны, но ведь спасать из огня или от землетрясения было некого.

Проснулся я рано и опять сел на табурет, где просидел до обеда, осоловело наблюдая, как проказник Крюгер мечется со своей ржавой клешней по телевизионному экрану за тинейджером Киану Ривзом. В три часа пополудни я принял душ и почистил зубы. Какой все-таки странный вкус у зубной пасты! Как мы ее ели в пионерском лагере? Брошенный со вчерашнего дня айфон дополз практически до края кухонного стола и мне пришлось поставить на его пути сахарницу. На экране коммуникатора отметились 95 непринятых вызовов и 41 непрочитанное сообщение. Меня это встревожило, и я сбежал из кухни в большую комнату. Герда по-прежнему готовила побег и точила прутья своей клетки. Остаток дня я посвятил разглядыванию корешков книг и вывешенных на стенах фотографий. Этих неопровержимых доказательств моего бытия было семнадцать, кыссиных — пять, детских — три. Еще десять икон, четыре наградных листа и афиша 1994 года, со спектакля МХАТ, по моей пьесе «Злодейка». Перед сном я заставил себя съесть банку тушеной конины и выпить стакан гранатового сока. Спать, как в первый день, не решился, джинсы оставил и лег поверх одеяла. Хотя это тоже невероятно комфортно. Засыпая, имел мысль, но какую — забыл.

Проснулся среди ночи, зарядил ружье картечью и долго стоял на кухне перед окном, принимая какое-то решение. Но так никакого определенного решения не принял и лег спать. Ружье положил у изголовья, предварительно дослав патрон в ствол.

Вечером следующего дня должна была вернуться Кысса, и я начал процесс социальной реабилитации. Прежде всего просмотрел органайзер: в работе 1 роман, 3 сценария, 9 договоров на осмысление, 16 встреч обязательных и 7 ознакомительного характера, предстоящие съемки в Санкт-Петербурге, запись в передаче у Федора Бондарчука, 5 интервью печатным изданиям, 4 посещения присутственных мест, 2 венчания, 5 крестин, 1 соборование, плюс 132 неотвеченных телефонных вызова, 70 сообщений, 115 электронных письма. Удивительно, но не много. Жизнь дала перевести дыхание.

P.S. На Московский кинофестиваль попал благодаря билетам непришедшего Владимира Сорокина, потому что свои отдал духовному отцу — Владимиру Волгину. Кстати, безобразие, что одному из выдающихся литераторов отечества выделили такие плохие места на бельэтаже, в то время как всякая уголовная сволочь сидела с попкорном в первых рядах партера. Павел Семенович им даже выговор сделал. «Не жрать» — говорит, — «И думать».

Тамбовский аллилуарий

Поехал я со своим с кумом в Тамбов. В конце той недели поехал. Надо было присутствовать на «дан-тесте» в тамбовском отделении Федерации кекусин (для гуманитариев: «дан-тест» — сдача каратистами экзаменов на черный пояс, 30 боев, плюс физ-ра и кирпичи голыми руками крушить).

Поднялись по холодку, в пять утра, и маханули. До Тамбова 450 километров — в перерасчете на часы, с вычетом автомобильных мощностей должно было получиться где-то четыре часа с гаком. На трассе Москва—Дон с пятого по семьдесят седьмой километр ремонт. В итоге: ехали восемь часов, четыре из которых ушли на пробку. Добрались кое-какие, благо у тещи друга покушали блинков из заварного теста с мясом, окрошки с клубникой и поспали часа три.

Как регенерировали, пошли на главную площадь смотреть праздник «День города». Идем, здороваемся: с мужиками из расквартированной в Тамбове части оперативного реагирования ГРУ, пацанами из поповского бандформирования (поп не сан, а кличка местного авторитета, фамилия у него Попов, и он еще в свободное от душегубства время заместитель руководителя тамбовского отделения «Единой России»), деятелями культуры, торговли и другими уважаемыми тамбовчанами. На улице меня то и дело охватывало греховное чувство националистического характера — столько русских в Москве на улицах только в 70-х годах можно было наблюдать. И люди-то какие! Мужчины большей частью здоровые, удаль в глазах. Дамы «при формах», но без отвращения. На свежих молоке и овощах выращенные. Пьяных и секс-меньшинств не видали. Постояли у сцены в центре площади, посмотрели на выступление детского танцевального коллектива. Оттуда нанесли визит духовнику тамбовской епархии отцу Николаю Засыпкину, почтенному старцу 82 лет, служащему в храме Петра и Павла на местном кладбище. Отец Николай, в прошлом фармацевт — человек прозорливый, в силу высокой духовности, недюжинного интеллекта и добрейшего сердца, в общем образец того, каким должен быть русский священник. Старец провел меня в алтарь, где мы с ним помолились, и потом пригласил на трапезу. Угощал котлетками, рыбкой, им же пойманной, соленьями своего посола и хреновухой. От горячительного нам пришлось отказываться, потому что завтра уезжать, хотя хотелось зело.

Прощаясь с нами, отец Николай рекомендовал в следующий раз планировать гости с запасом времени на отдых, положенный православным христианам. Мы обещали. Уже перед моей посадкой в машину отец Николай поцеловал меня и спросил: «А чего про будущее то не спрашивал? Все интересуются».

— Так точку ставить не хочется, — ответил я.— Смышленый, — умилился он и еще раз поцеловал. От старца поехали с частью встреченных по пути на площадь знакомых в ресторан «Пират» ужинать. Очень сердечно посидели. Настроение немного подпортила группа хмельных и шумных петербуржцев за соседним столом. Но как сказал один из наших сотрапезников (из представителей официальной законности): мужики, сегодня чмо ладожское рвать не будем, иначе по бумагам запутаемся. А другой (представитель альтернативной стороны) поддержал: да, смешно получится, Николаич, я же у тебя в розыске. Спал я в ту ночь на тещиных перинах и снился мне детский танцевальный коллектив. Безблудное сновидение было, разумеется. Утром, после блинков и морсика, прибыли в спортивный зал. Мне выдали кимоно и предложили размяться с молодым спортсменом, обладателем коричневого пояса. Я посмотрел на пудовые, набитые кулаки молодого спортсмена и честно признался, что скорее всего после разминки судить не смогу по здоровью. Меня пытались уговорить: мол, парень нормальный, офицер спецслужб, неоднократно бывал в горячих точках, награжден медалью за отвагу, дважды контужен. То бишь: достоин. Я ни в какую. «Понимаете, — говорю, — как представитель Русской православной церкви я, по определению, проиграть не могу, а срамить русского офицера, да еще на родной земле, мне совесть не позволяет». Парень потом от меня не отходил, до того уважением проникся. Короче говоря: чудом пронесло.

Дан-тест тамбовчане выдержали на предельно высокой ноте: каждый на татами по стакану своей кровушки да пролил, но все выстояли. На церемонии вручения поясов я расчувствовался и произнес речь, где признал осознанную необходимость заниматься боевыми единоборствами, хотя бы для понимания того, какую боль мы можем принести близким одним неловким движением. Ну, и прямо из спортзала мы с кумом отправились обратно в Первопрестольную. Ехали десять часов, пытались было объехать знакомую пробку по Старой Каширской, но безнадежно увязли. Но каких зато красот нагляделись.Нет на этой планете ничего прекраснее земли русской, нет предела величию ее! Тонешь взором в шири полей, взмываешь в бездонную синеву неба, задыхаешься разлитым окрест тебя дурманом воли. Для того чтобы понять русского человека, уяснить, отчего нет меры ни подвигу, ни греху его, нужно взглянуть на нашу землю. Нет в мире ничего даже близкого этому величию. Я-то уж по свету потаскался, знаю.