Великая война - Гаталица Александар

Позднее Хольм был награжден солдатским Железным крестом второй степени. О, какая ирония заключалась в том, что он носил его — якобы с гордостью — на левой стороне своего мундира. А что делать с пуговицей? Несколько дней он продолжал ее хранить. Их перебросили на позиции восточнее Мазурских озер. Им ничего не говорили, но солдаты догадывались о подготовке к большому сражению, поскольку несколько дней стояла полная тишина и регулярно увеличивались запасы продовольствия. Штефану было нечем заняться. Он думал о том, что ему делать с пуговицей. Потом его осенило: он пришьет ее на том же месте, где прикреплен Железный крест, но с внутренней стороны. Пуговица, таким образом, станет метафизической основой креста, основой для ордена, который они получили вдвоем, связанные как две платоновские половины одного существа. Поэтому он стал искать по всему окопу иголку и нитки, а простодушные товарищи смеялись ему в лицо, кашляя между двумя затяжками сигаретного дыма. У одного солдата из Франкфурта все-таки нашелся набор для шитья, который ему дала мать, и он передал его Штефану, предварительно вдев нитку в иглу, словно тайком передавал заряженное оружие. Штефан отошел в угол и пришил пуговицу Виткевича с гербом Французской республики на то же место, где был прикреплен крест, только с обратной стороны. Поначалу она натирала ему кожу, но потом он к ней привык. Его дорогой поляк снова был рядом с ним, но долго размышлять об этом ему не пришлось, поскольку наступило 8 февраля 1915 года и началась вторая, зимняя битва на Мазурских озерах.

Бяле, длинное Августовское и еще целая сотня озер поменьше вскоре увидят то, что их могучие воды никогда не видели, хотя одна битва в минувшем 1914 году здесь уже произошла. Но теперь была зима, вероятно самая суровая из всех военных зим. Немецкая Восьмая армия под командованием Отто фон Бюлова, невзирая на страшные холода, начала внезапное наступление в снежную метель 8 февраля. Наступление развернулось по направлению на Вуковишки и Лик. Русские понесли большие потери и отступили на двадцать километров. Больше всех пострадал русский 20-й корпус. Немецкая Десятая армия генерала фон Эйхгорна окружила в лесу на берегу Августовского озера около ста тысяч русских солдат генерала Булгакова.

Несмотря на то что термометр показывал минус тридцать восемь, русские солдаты не прекращали сопротивления. Вскоре была перерезана единственная дорога из Серпца в Полоцк, и на позициях русского 20-го корпуса начался голод. Вначале использовали остатки продовольствия, а потом стали ловить в лесу мелких животных, позже стали искать развороченные снарядами кротовые норы и вытаскивали из них спящих зверьков. Солдаты обдирали с них шкурки и ели еще теплыми, не дожидаясь, пока мясо замерзнет. На десятый день окружения деревья стояли голыми, потому что солдаты съели всю кору. Земля повсюду была перекопана, но ничего съедобного ни в ней, ни вокруг больше не было. Ожидать спасения от стального неба не приходилось, и казалось, что оно, украшенное далеким туманным солнцем, насмехается над русской армией. Никто из солдат не знал, что их поражение скрывают, что через три дня после того, как окружение замкнулось, председатель Совета министров Горемыкин заявил в Думе под крики «ура»: «Сейчас, когда счастливейший конец войны вырисовывается все яснее, ничто не может поколебать глубокую веру русского народа в окончательную победу. Наша героическая армия, несмотря на все потери, является как никогда сильной». Если бы кто-нибудь попросил солдат 20-го корпуса подтвердить последние слова председателя Совета министров, те ответили бы, что таких потерь у них не было еще никогда. С каждым днем становилось все холоднее, и на вторую неделю окружения многие начали подумывать о каннибализме. Возможно, люди и начали бы есть своих мертвецов, но раньше них до окоченелых трупов добрались одичавшие собаки, обитавшие в густых лесах, откуда по ночам непрестанно доносился жуткий концерт лая и завываний.

За несколько дней до окончательного поражения один солдат решил — вопреки всему — устроить большой пир для своих товарищей из 12-го взвода. Для Бориса Дмитриевича Ризанова Великая война началась тогда, когда он вместе со своим нехитрым воинским снаряжением прихватил с собой любимую книгу — «Сатирикон» освобожденного римского раба Петрония Арбитра. Ризанов не случайно выбрал эту книгу. До Великой войны, в той жизни, когда он и сам на Невском проспекте чувствовал страх, смешанный с решительностью толпы, Борис был студентом университетского классического отделения. Цитировал Софокла и знал наизусть последние слова Сократа перед тем, как на глазах у своих учеников он выпил черное молоко цикуты. Незадолго до начала Великой войны он прочитал «Пир Трималхиона» из «Сатирикона» на латинском языке и решил перевести эту книгу. Поэтому он и взял ее с собой в надежде, что у него будет свободное время между небольшими маршами и стрельбой по неприятелю, находящемуся где-то далеко. Но свободного времени как-то не случилось, а маршей, обстрелов и стрельбы по врагу было более чем достаточно. Вскоре он говорил себе, что перестал быть филологом и стал мясником.

И свои филологические способности, и свой интерес к ремеслу мясника он употребил для того, чтобы организовать настоящий пир Трималхиона на севере Европы, за день до окончательного поражения русской армии в окружении возле Мазурских озер. Прежде чем войти в роль богатого Трималхиона, Ризанов, как подлинный патриций, пригласил гостей. Это были его оголодавшие товарищи и их офицеры. Для начала он перевел и вслух прочел им вот этот отрывок из «Сатирикона» Петрония: «Гениальное пиршество, — воскликнули мы, когда вошли слуги и расстелили перед нашими обеденными столами небольшие ковры с изображениями охотников с копьями и сетями для ловли дичи. За ними вплыл огромный поднос, и на нем огромных размеров кабан. На его клыки были повешены корзинки из пальмового луба: одна со свежими сирийскими, вторая со свежими египетскими финиками. Для разделки кабана, к нашему удивлению, появился какой-то бородатый великан. Он вытащил охотничий нож и с силой вонзил его в бок кабана. Вначале из кабана появились жареные поросята, потом великан взрезал и их, и из них выпали жареные дрозды».

Нужно признаться, что Борис не совсем точно перевел Петрония, но его товарищей больше интересовало то, что последовало за чтением. Из ближайшего лесочка, рискуя тем, что его пристрелит какой-нибудь немецкий снайпер, Борис Ризанов с помощью двух своих товарищей приволок огромного дохлого коня. Конь, вероятно, погиб недели за две до этого, а в лесочке он был разморожен и потом нафарширован… Жарка этого животного продолжалась до поздней ночи; солдаты с песнями рубили деревья и приносили все новые и новые охапки сучьев для разожженного большого костра. Никто не понимал, как это вьючный коняга уцелел среди голодных солдат, но было похоже, что Ризанов держал его закопанным в земле, мясо пахло глиной, но от этого никто не морщился. Когда многочасовое переворачивание фаршированной туши закончилось, Борис-Трималхион надел на голову коня нечто вроде «освобождающего венца» (никто из его товарищей не знал, что это такое) и выбрал одного русского великана, чтобы тот вонзил нож в бок коню. Мясо слегка пованивало, но гости были снабжены самой лучшей приправой — волчьим голодом.

Тем не менее все удивились, когда в качестве начинки из лошадиной утробы выпали два тощих пса, у которых даже в зажаренном виде были видны торчащие ребра, и сука с опаленными огнем сосками, — но и это был еще не конец. Ризанов, войдя в роль Трималхиона, приказал распороть собакам животы. Из них вывалилось мелко порубленное мясо, похожее на измельченную требуху. В других условиях и в другое время все бы остановились, но возле Мазурских озер, накануне того дня, когда падут русские позиции, все закричали «ура» и накинулись на угощение. Началась страшная давка и толкотня. Ни Борис, ни его великан, вспоровший брюхо коня, не смогли поделить порции так, как было бы достойно пира Трималхиона. Конь, фаршированный собаками и таинственной начинкой в них, был расхватан в одну минуту. Возле погасшего костра, словно после какой-то вакханалии, остались только три огромных конских ребра, один вытаращенный глаз и несколько кровавых пятен, когда кто-то отважился спросить у великого повара, кому же принадлежали те самые вкусные потроха, которыми были фаршированы жилистая сука и два ее костлявых товарища.