Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом - Михаил Гаспаров

Кто был Фемистокл и что сказал афинянам оракул

Когда Мильтиад одержал марафонскую победу и Афины ликовали, только один среди афинян ходил мрачный, не пировал с друзьями и не спал по ночам. Это был Фемистокл. «Что с тобой?» — спрашивали его друзья. Фемистокл отвечал: «Лавры Мильтиада не дают мне спать».

Фемистокл был молод и самолюбив. Он говорил: «Чего я стою, если мне никто не завидует?»

Поприщем славы ему виделись только дела государственные и военные. Его спрашивали: «Кем бы ты лучше хотел быть: Ахиллом или Гомером?» Он отвечал: «А кем, по-вашему, лучше быть: олимпийским победителем или глашатаем, возвещающем о его победе?» Он даже не умел играть на лире. Над ним смеялись. Он отвечал: «У меня не в ладу струны, зато в ладу государственные дела».

Он искал любви народа, и народ его любил. Он знал всех граждан в лицо и обращался к каждому по имени. Это он, когда афиняне убили персидских послов, явившихся с требованием земли и воды, предложил наказать изгнанием и переводчика, посмевшего произнести такие слова перед греками по-гречески.

Если в пору персидского нашествия у афинян оказался самый сильный в Элладе флот, то этим они были обязаны Фемистоклу. За несколько лет до этого в афинских рудниках были открыты богатые залежи серебра. Доход был неожиданный. Народ не знал, что с ним делать, и решил распорядиться попросту: начеканить денег и поделить их поровну между гражданами. Фемистокл уговорил народное собрание не устраивать дележа, а пустить эти деньги на постройку флота. Флот был нужен для войны с Эгиной — той войны, которая велась будто бы за деревянные кумиры. Флот этот очень понадобился через несколько лет в войне против Ксеркса.

Когда Ксеркс двинулся на Грецию, афиняне послали в Дельфы спросить оракула, что им делать. Оракул ответил:

Что вы сидите? Не медлите! Бросьте дома и ограды,

Прочь от огня и меча сокройтесь в окрайные земли:

Все сокрушит азиатский Арес с боевой колесницы!

Видите? Храмы дрожат, черной кровью потеют колонны,

Беды грядут; ступайте же вон и оплачьте свой город.

Это было так страшно, что афинские послы, вперекор всем обычаям, вновь склонились перед Аполлоном, молитвенно прося другого вещания, помилостивей.

Оракул сказал:

Нет, не уйти от того, что Зевес порешил Олимпиец;

Вот непреложное слово: отымутся горы и долы.

Лишь деревянный оплот пребудет спасеньем афинян,

Ныне же прочь, и спасайте себя от конных и пеших.

О, благой Саламин, сколь много мужей здесь погибнет!

Оставалось только понять, что такое «деревянный оплот». Старики говорили, что это — афинский акрополь, потому что акрополь в старину был обнесен терновым плетнем. Молодые говорили, — а громче всех Фемистокл, — что это борта афинских кораблей и что это значит: надо садиться на суда и принимать бой у Саламина. Им возражали: «Но ведь сказано: „сколь много мужей здесь погибнет!“» Фемистокл отвечал: «Речь не о наших мужах, а о персидских: иначе было бы сказано не „о, благой Саламин“, а „о, презлой Саламин“». Такое толкование было, пожалуй, чересчур уж тонким; но люди верят тому, чему хотят верить, и они поверили Фемистоклу.

Решать надо было быстро. Персы уже прошли через Фермопилы. Фокидяне были порабощены. Беотийцы дали царю землю и воду. Спартанцы забыли и думать о защите союзников и строили стену на Коринфском перешейке.

Афиняне распорядились: всем взрослым мужчинам покинуть город и собраться на остров Саламин в аттическом заливе; всех женщин и детей перевезти через залив и просить для них приюта в городе Трезене. Трезенцы повели себя по-братски: беженцев приютили, женщинам назначили пособие на прокорм, детям позволили рвать плоды где угодно, а чтобы время не пропадало зря, наняли для детей учителя. Мы не знаем имен многих и многих древних героев, художников и мудрецов, но имя человека, предложившего нанять для афинских детей учителя, мы знаем. Его звали Никагор.

Персы вступили в пустые Афины. Только на акрополе засело несколько десятков стариков и бедняков. Они верили в оракула по-своему: они загородили все входы досками и бревнами и ждали врага, полагаясь на деревянный оплот. На подступающих персов они сбрасывали каменные глыбы. Персы расположились поодаль и стали пускать в акрополь стрелы с пучками горящей пакли. В деревянной ограде начался пожар. Тогда персы пошли на приступ, по неприметной тропе взобрались на скалу, перебили защитников, выжгли и разграбили храм. Это тоже была месть за Сарды.

Когда-то за покровительство над афинской землей спорили два божества: Посейдон и Афина. Страна должна была достаться тому, кто даст ей более полезный подарок. Посейдон ударил оземь трезубцем — и из земли забил соленый источник, Афина ударила оземь копьем — и из земли выросло оливковое дерево. С тех пор владычицей Аттики и стала Афина.

На акрополе стоял храм, в этом храме на дне каменной расселины в полу виднелся соленый источник Посейдона, а рядом росла сотворенная Афиной олива. Она сгорела, когда сгорел акрополь. Но когда на следующее утро Ксеркс приказал совершить на выжженном акрополе все положенные жертвоприношения, — а совершить это должны были сыновья Гиппия, внуки Писистрата, наследники афинской власти, сопровождавшие Ксеркса в его походе, — тогда взошедшие на акрополь увидели: среди дымящихся развалин храма на черном обугленном стволе священной оливы зеленел бледной зеленью свежий побег, вытянувшийся за ночь почти в локоть длиной. Для всех, кто верил, это был знак, что Афины скоро встанут из пепла, расцветут и наполнятся новой силой.

Где был Саламин и о чем спорили греческие флотоводцы

Мы видели остров Саламин, когда смотрели с афинского акрополя на юг, на зеленую равнину и синий залив под голубым небом. Саламин лежал у аттического берега, изогнувшись подковой, взгорбившись двумя холмами и вытянув по направлению к Афинам длинный язык песчаной отмели. Он разгораживал собою большой залив, по одну строну которого лежали земли Афин, а по другую сторону — земли города Мегары.

Когда-то Саламин был спорной землей между Афинами и Мегарой. Два города вели из-за него долгую и жестокую войну. Однажды афиняне потерпели в этой войне такое поражение, что в отчаянии собрались и постановили: от Саламина отказаться навсегда, а если кто вновь заговорит о войне за Саламин, того казнить смертью. Мрачные, в трауре по погибшим, ходили афиняне по своему городу, думая об одном и том же, но вслух не говоря ни слова. В те дни еще молод был мудрец Солон. Он придумал, как заговорить о запретном. Он притворился сумасшедшим, который не может отвечать за свои слова. Со всклокоченными волосами, в разорванном плаще, он выбежал из дома, бросился на рыночную площадь, вскочил на камень, с которого выступали глашатаи, и заговорил с народом стихами. В стихах говорилось:

…Лучше бы мне не в Афинах родиться, а в месте безвестном.

Чтобы не слышать укор: «Сдал он врагам Саламин»!

Если ж афиняне мы, то вперед, и на остров желанный!

Смело на бой, чтобы снять с родины черный позор!

Услышав эти слова, народ словно сам обезумел: люди бросались в дома, хватали мечи и копья и бежали строиться в полки. Был поход, была победа, а потом, чтобы не затягивать войны, спор о Саламине решили отдать на третейский суд Спарте. Каждая сторона представила доводы, что Саламин принадлежит ей. Доводы были странные. Например, мегаряне говорили: «В Афинах жрица Афины-градодержицы не имеет права есть афинский сыр, а саламинский сыр ест; стало быть, Саламин — земля не афинская». Афиняне возражали: «В Мегаре покойников хоронят головой на восток, в Афинах — на запад, на Саламине — как в Афинах; стало быть, Саламин — земля афинская». Этот довод подсказал афинянам Солон, и спартанцам он показался более веским: остров Саламин остался за Афинами.

Сейчас у северного берега Саламина встал на стоянку греческий флот. Сюда отступили корабли от Артемисия; сюда подошли корабли, которые не успели попасть к Артемисию. Всего было триста семьдесят восемь боевых судов от двадцати городов. Половину их выставили Афины.

Двадцать флотоводцев собрались в палатке главноначальствующего — спартанца Эврибиада. Нужно было решить: где принимать бой? Один за другим вожди вставали и говорили: надо плыть к Коринфскому перешейку и сражаться там. Там впереди — открытое море, а не узкий неудобный пролив; там позади — своя земля и свои войска, а не захваченная врагами Аттика.

Против был один Фемистокл. Он говорил: надо принимать бой здесь, в Саламинском проливе. Здесь впереди — узкий пролив, но он опасней для врагов, чем для греков; здесь позади — Саламин, Эгина и Мегара, греческие земли, которые нельзя без боя отдавать врагам.

Фемистокла не слушали. «Ты — человек без родины, поэтому молчи!» — сказал ему коринфский вождь Адимант и показал через пролив — туда, где из-за холмов медленными клубами всплывал серый дым над горящими Афинами. «У меня есть родина, и она — вот! — отвечал Фемистокл и показал на пролив — туда, где у берега борт к борту стояли, покачиваясь на волнах, двести афинских триер, — Если же вы покинете Саламин — мы покинем вас и всем народом отплывем в заморские земли. Вы вспомните мои слова, когда лишитесь таких союзников!»