Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - Джон Лайдон

Благодаря этой штуке из серии «подбора талантов» мы имели репутацию бойз-бэнда, но, вспомните, у Стива Джонса[102] и Пола Кука[103] уже была к тому времени своя группа, где-то с 1971–1972 г. Они тусили среди постоянных клиентов будущего «Секса», Глен Мэтлок[104] там работал, так что он тоже вписался, поскольку учился играть на басу. Им нужен был солист, и через Берни к Малкольму пришел я!

Берни был очень хорошо осведомлен в том, как манипулировать публикой, что вполне себе заметно по тем ранним футболкам, дизайн которых он разработал для «Секса». Была среди них одна – она до сих пор у меня сохранилась – с треугольником на каждой стороне и линией между ними. Перевернутый треугольник содержал все хорошее, а устремленный вершиной вверх – все отрицательное. Это многое говорит о черно-белом мышлении Берни. С хорошей стороны – где-то у самого дна, ха-ха! – QT Jones & His Sex Pistols. Так они мыслили себя до моего появления, пока не обнаружили, что Стив на самом деле не умеет петь, а его личность совсем не подходит для того, чтобы проецировать ее таким образом.

Наша первая встреча в тот день пошла настолько не так, что все вообще не должно было сработать, правда? Мне никто и никогда не верил, но я играл там роль дипломата. Я хотел быть возмутительным и отвратительным, но я одновременно хотел и получить эту работу. У меня было несколько разных целей. Когда же они попросили меня вернуться после закрытия магазина, я реально желал быть с ними в группе.

Теперь, уже в наши дни, я точно знаю, что и для чего я делаю, мне не нужно объяснять, как я смотрю на мир, и мне это нравится. Встречаясь же с группой в первый раз, я должен был справиться со всем тем, что у меня внутри, прямо там, на месте. Нельзя было больше прятать все в себе – это показалось бы неприемлемым. Если я собирался поладить с этими людьми, я должен быть полностью открыт.

Когда мы вернулись в магазин и я спел «I’m eighteen» Элиса Купера и другие песенки из музыкального автомата, я действительно этого хотел. Был готов к этому. У меня мгновенно появилась манера, характерная артикуляция. Но что поделать с тем, что я просто не мог петь. Мелочь какая… Я играл честно с Малкольмом, и он сказал: «Мы можем это исправить». Конечно, просто «вау», я понятия не имел, что мне делать, – но он оказался прав: если у тебя есть все остальное, это придет. Всего лишь вопрос дисциплины. Кстати, я ведь брал уроки пения, но они мне не помогли, поскольку подход был совсем другим, не тем, что нужен мне. «До-ре-ми-фа» маячило где-то далеко за пределами моего понимания – я не мог связать это с песнями, которые хотел писать. Но было полезно посмотреть, что обычно делают певцы, поэтому я нашел свой собственный путь даже в этом. Вот так у меня и получился тот самый сладкий и благозвучный тембр, в который влюбился весь мир.

После этого мы отправились в паб «Косуля», расположенный чуть дальше по улице, и по-настоящему повздорили. Я пришел на собеседование – назовем это так? – с Джоном Греем, геем, который в то время еще не совершил каминг-аут. Я подумал, что это будет по отношению к ним очень дерзко, и это реально их встревожило. Они не ожидали такого от парня, которого воспринимали как, я не знаю, ну типа слабака-студента из колледжа искусств. И он на самом деле достал их. Этот женоподобный парень просто сводил их с ума. Но Джон говорил исключительно логичные вещи и обладал каким-то абсолютно магическим знанием музыки – прямо настоящий библиотекарь, и поэтому у нас с ним были готовы ответы на все возможные вопросы. Это их просто ошеломило. Глену не удалось поставить ни одной редкой записи The Kinks, которая стала бы для меня сюрпризом, поскольку уж здесь-то я был докой. Я люблю The Kinks – обожаю их!

Я заранее выпил пару пинт, чтобы успокоить нервы, так что весь тот день прошел в сплошном алкогольном тумане и закончился только потому, что нам нужно было успеть домой на ночной автобус. Я никак не думал, что получу работу. Просто решил, что это был отличный вечер, мы смеялись всю обратную дорогу в абсолютно угашенном состоянии в ночном автобусе, что опять-таки могло оказаться в те дни очень даже опасным. Банды имели обыкновение совершать нападения, и грабежи и избиения считались в порядке вещей. Но нам удалось добраться домой совершенно незамеченными, так что все представлялось мне в самом радужном цвете.

Я не думал, что они когда-нибудь еще позвонят, однако через пару дней раздался телефонный звонок. Это был Буги, он же Джон Тибери, один из людей Малкольма, который сообщил мне, что в Ротерхите состоится репетиция. Итак, я отправился в доки, добрался туда, но там никого не оказалось. Репетиция отменилась, и я до сих пор не знаю, почему никто не потрудился сказать мне об этом. А ведь это было совсем нелегко для Джонни Роттена тех лет – тащиться через весь город на верфи Бермондси и бродить по докам в одиночестве. И там даже не оказалось никого, кто бы сказал: «Прости, Джон». Я чертовски разозлился.

Поэтому я позвонил и сообщил, куда им всем надо идти, но потом последовала целая серия телефонных звонков, и я решил: «О, черт возьми, теперь все стало еще хуже, потому что они действительно говорят мне, что хотят меня – не группу, не всех этих подопечных Малкольма, – они очень, очень настаивают именно на моей персоне». Я подумал тогда: «Я не могу уже контролировать ситуацию, в которую сам и ввязался».

Еще одна репетиция была устроена в пабе в Чизвике. Ведь я же ничему не научился, правда? Я просто пришел на следующую, и все. Зачем я туда пошел? Я стиснул зубы, так? Я не собирался бросать все именно сейчас. Хотел продвинуться еще на пару стадий, но, будем честными к ребятам, ни один из них не попадал в ноты. Они просто поиграли так-сяк то, что теперь называется музыкой модов, классику 1960-х гг.: The Who, The Small Faces[105], типа того – обычные куплетно-припевные поп-хиты.

До этого я бывал только на репетициях в хоре, где оттачивал искусство распеваться только для того, чтобы меня вышвырнули. Поэтому мне пришлось очень быстро избавиться от этой привычки и найти собственный голос, а не