Полдень XXI век 2009 № 06 - Николай Романецкий

— Ну-у, нет, разве что действие гиперболоида…

— Отсутствие лжи есть правда, не так ли? Если в книге лжи нет, то остается только правда! Что же еще? Ты, видимо, строил гиперболоид по чертежам Толстого? И у тебя не получилось?

— Я не строил, но законы физики… И я слышал, что кто-то пробовал… И вообще, если бы такое оружие было возможно, то…

— Вот видишь. Ты не строил. А тот, кто строил, не знал состава огненных пирамидок. Его и сейчас никто не знает. Правда?

— Но если бы…

— Если бы да кабы, то б во рту росли грибы. Нельзя серьезное доказательство начинать со слов «если бы». И ссылаться на неизвестного «кого-то».

«А дед не так прост. И не очень похож на сумасшедшего».

— Послушайте, вы можете сказать, где мы находимся? Мне очень нужно позвонить. Здесь где-то должна быть Телецкая охотобаза…

Собака бросила на меня быстрый взгляд. Совсем как человек. Дед ответил не сразу:

— Ближайшая охотобаза находится к северо-востоку отсюда, на расстоянии семидесяти километров. Телецкая она или нет — того не ведаю.

И, будто опередив мое недоумение, мягко добавил:

— Мне это без разницы.

Пройдя несколько шагов (я покорно плелся следом), он поднял фонарь повыше:

— Смотри. Этого погубил пан Лем.

Надпись была видна плохо:

Фехнер

Ученый-физик.

Я никак не мог вспомнить, кто это, хоть фамилия знакомая. Встречалась в какой-то фантастической книжке. Смотритель подсказал:

— Он погиб на Солярисе. Его искали, но не нашли. Пан Лем уверяет, что экспедиция соблюдала чрезвычайную осторожность; непонятно тогда, почему в исследовательский полет выпустили двух ученых? Ни Фехнер, ни Каруччи не имели достаточных навыков в управлении такой машиной, как аэромобиль. Тем более в условиях чужой планеты, с ее туманами и своенравным океаном. И почему комиссия не ответила на главный вопрос: кто, собственно, был за рулем? И что произошло? Тут что-то не так… Нет, тут что-то не так… Даже профессионалу Бертону, с его огромным опытом, пришлось попотеть, чтобы вернуться живым, а уж эти двое…

— Скажите, — вырвалось у меня, — а почему на памятниках нет дат рождения и смерти?

Собака укоризненно посмотрела на меня. Я хотел было ее погладить, но она с неожиданным проворством шарахнулась прочь.

— Очень просто: я их не знаю. Авторы, надо полагать, не думали об этом. Да и зачем отвлекать читателя ненужной информацией? Ты мог бы и сам догадаться. И не трогай пса. Он этого не любит. И телефона здесь нет.

Сначала я не присматривался к собаке: я просто ее боялся. Но теперь, пообвыкшись, искал, что же в ней такого… необычного. И нашел. Она не открывала пасть и ни разу не почесалась.

Все собаки чешутся. Абсолютно все. Не имеющие блох — тоже. И даже гипотетически стерильные. Быть собакой — значит чесаться. Даже если в этом нет никакой необходимости. Просто так, от скуки, или, чтобы убедиться, что твоя шерсть растет не только там, где ее видно глазами.

А что страшного в собаке? Конечно, зубастая пасть. Человек генетически боится зубастой пасти; это плата (впрочем, небольшая) за его обезьянье происхождение. Поэтому-то фильмы ужасов однообразны: крокодилы, акулы, «чужие» с их двойной пастью. Бесконечные вариации пасти, ничего более. Свою-то челюсть, того и гляди, со скуки вывихнешь.

Так вот, у этой собаки пасти не было. Щель между верхней и нижней челюстью была плотно закрыта густой длинной шерстью. Ни разу не высунулся язык, не было слюны; не было ни одного зевка, ни одного звука, хотя происходящее должно быть довольно скучно для обыкновенной собаки. И это отсутствие пасти пугало больше, чем любые зубы. Если я побегу и она меня догонит, вдруг откроется у нее нечто совсем уж кошмарное. Может, пасть у нее до половины туловища, ведь границ никаких не видно, или полна мерзких червей, которых собака не хочет выронить, и поэтому не открывает рот, или еще что-нибудь, что я и представить не мог, и поэтому боялся сильней всего.

Мы шли вперед между рядами безымянных могил. Их было много, на каждой только крест; мы шли и шли, переходя из ряда в ряд; казалось, этому не будет конца. Резко пахли ночные цветы. Я спросил, чтобы нарушить молчание:

— А здесь кто лежит?

— Безымянные герои космических войн. Те самые тысячи солдат военного космофлота, которых авторы, не колеблясь, бросают на верную гибель в пространственных битвах, чтобы множеством их смертей оттенить слащавый хэппи-энд с десятком победителей и одним счастливчиком, заполучившим-таки свою принцессу. Вообще многие персонажи не удостаиваются имен. Вот ты, например. У тебя есть имя?

— Я не персонаж!

— Брось! Ты разве не знаешь, что весь мир — театр, а люди не более чем актеры? Так как тебя звать?

Тут я разозлился. Почему я должен что-то рассказывать о себе этому старому грибу, даже имеющему страшную собаку? И я выпалил:

— А шел бы ты знаешь куда!

Старик спокойно ответил:

— Я так и думал. Ладно, пошли. Тут много интересного. Взять, например, Ихтиандра. — Смотритель подкрутил колесико лампы — стало светлей. — Удивительно, что доктор Сальватор дал ему рыбье дыхание, но оставил человеческое пищеварение. Мальчик был обречен изначально, ведь он не мог питаться в море, а Сальватор не мог этого не понимать. После освобождения парень не проплыл и ста миль. Его даже не покормили перед отплытием! Он не мог раздобыть себе еду на дне, из-за недоступных глубин, а поймать рыбу в толще воды без всякого оружия невозможно. Путь на берег тоже был ему заказан. К тому же, не свойственное человеку плавание требует от его организма колоссальных энергозатрат. Бедный Ихтиандр умер от истощения. Он превратился в скелет, обтянутый кожей. И даже акулы на него не позарились. Я похоронил его здесь, на другом конце территории.

Дед уверенно зашагал дальше. Мы минули плиту с надписью:

Доуэль

Профессор

— Я не стал писать «голова». Ведь человеческая сущность находится в голове, поэтому она и есть человек, согласен?

— Согласен.

Опять несколько безымянных плит, а потом:

Боб Горилла

Фараон Бенкер

Слизняк

Норманн Очкарик

Каллоген

Пит Болячка

Хлюст

Пудель

Артур Барбридж

Сталкеры

— И ведь братской сию могилу не назовешь, — старик опять погладил собаку, — какие они братья — волки, сволочи. Все отдали за зеленые бумажки. Даже жизнь. Один разве Артур мог бы еще стать человеком, да, видно, не судьба… Ну, а я их вместе, чтобы, значит, каждому отдельно не копать. Тяжело отдельно копать, да и много чести будет. Это уже я решаю, как хоронить, ведь для автора они больше не существуют.