Два товарища - Марк Эгарт

— Пользуются ли у вас шифром? — спросил он Семенцова.

— Командир и комиссар, — тотчас ответил Семенцов. — Комиссар прислал Теляковскому шифрованную записку, когда уходил в город. Это я точно знаю.

Теперь требовалось найти ключ к шифру. Шумилин потратил целых три часа, исписал буквы множество раз в различных сочетаниях между собой, пока, наконец, не расшифровал записку. Вот что она гласила: «Склад тола пристань срочно бороду».

— Одно мне неясно, — сказал Николай Евгеньевич. — Что значит слово «бороду»?

— Это уж у меня спросите, — усмехнулся Семенцов, не покидавший его ни на минуту, и показал на свою бородку. — Комиссар в шутку прозвал меня «бородой». Так и пошло: «борода» и «борода». Стало быть, понадобился я ему.

Лицо Семенцова снова сделалось мрачным. Было ясно, что комиссар попал в беду, раз его шляпа очутилась у Полищука. Вероятно, комиссар решил задержаться в городе ради дела, о котором сообщал в шифровке, и хотел вызвать на помощь его, Семенцова. Передать шифровку Михайлюку он не успел и спрятал ее за подкладку шляпы. А может, заметив грозящую ему опасность, сунул ее туда? Кто знает…

— Но как все-таки попала шляпа к Полищуку? — недоумевал доктор Шумилин. — Вряд ли он знал о спрятанной в ней записке.

Семенцов повертел шляпу в коротких сильных пальцах, недобро прищурил свои ястребиные глаза:

— Видать, этот хлюст… его работа! Ему, черту, для его «рыбальства» шляпа занадобилась…

Шумилин быстро взглянул на Семенцова. Похоже, что он прав. Шляпу Полищук отобрал у Аносова при аресте, к которому сам же, возможно, приложил руку… Да, да, именно так!

Семенцов встал и быстро вышел из хаты. Он уже решил, что нужно делать. Он помнил не только о комиссаре, но и о складе, о котором сообщала шифровка. Таким образом, эта находка повела ко многим серьезным последствиям.

Обер-лейтенант Зумпф, новый комендант города, прибыл сюда, чтобы навести порядок и показать румынам, как должны победители управлять побежденными. Первым делом он выселил своего предшественника, румынского капитана Петреску из лучшего дома в городе (это было здание горсовета) и поселился в нем сам. До сих пор этот «красавчик с дамской талией» (как называл Зумпф Петреску) занимался тем, что пил вино и ухаживал за женщинами. Новый комендант предложил ему подтянуть своих солдат, которые тоже слишком любили вино и не любили караульной службы. Для того и назначили сюда его, Зумпфа, чтобы румыны поняли, кто здесь настоящий хозяин.

После этого новый комендант занялся населением. И население города скоро почувствовало тяжелую руку маленького угреватого гитлеровского офицера. Начал он с того, что произвел обложение жителей в пользу «фатерлянда», затем были взяты на учет сами жители, точнее — молодежь, и объявлен призыв ехать в Германию на работу. По городу были расклеены красочные плакаты, изображавшие добродушного немца и его фрау, которые приветствуют улыбающуюся девицу в чистеньком фартучке и с подойником в руке. Надпись гласила: «Вас ждут друзья, вас ждет интересная жизнь!»

Какая жизнь ждала в гитлеровском «райхе», разъясняли маленькие листовки, наклеенные неведомо кем прямо на физиономию толстой фрау. За это Зумпф дал нагоняй полицаям. Они усердно уничтожали листовки. Но те держались удивительно крепко, так что приходилось отдирать их вместе с головой фрау, что вызывало смех той самой молодежи, о которой хотел позаботиться обер-лейтенант Зумпф. Впрочем, смеялись недолго. Комендант не замедлил употребить более энергичные средства: юношей и девушек начали вызывать на биржу труда, подвергали медосмотру, и первая партия была посажена под конвоем в товарные вагоны и отправлена туда, куда напрасно звали плакаты.

Но это было не все. Для устрашения жителей и тех, кто осмелился сочинять листовки, в городе появилось гестапо и вместе с ним — зондерфюрер войск СС Ганс Гейнц Грау, который и стал фактическим хозяином города. Он ознаменовал это тем, что поступил с Зумпфом точно так, как тот поступил с капитаном Петреску: выселил его из здания горсовета и вселился туда вместе с гестапо.

Наружность Грау[1] соответствовала его фамилии: узкое, вытянутое к костлявому подбородку лицо с серой, дряблой кожей, серые (не седые, а именно серые) жидкие волосы, прилизанные и разделенные пробором от крохотного лба до затылка, серые, холодные, безжизненные глаза. И голос у него был безжизненный. Таким голосом мог бы говорить манекен, если бы обрел дар речи.

Начальник гестапо Грау считал, что управлять людьми можно только при помощи страха. Страх должен сопровождать человека всегда и всюду: на работе и дома, когда он говорит и молчит, даже когда он спит. Бояться должны все: жители города и румынские солдаты, полицаи и немцы из комендантской команды, — исключений не должно быть.

Это был своего рода символ веры или основной принцип Ганса Гейнса Грау, если только этот человек способен был иметь принципы или верить во что-нибудь, кроме того, что он, Грау, должен повелевать, а другие подчиняться. Слушая доклад коменданта Зумпфа, он презрительно кривил тонкие губы:

— Вы тряпка, дорогой обер-лейтенант. Все очень просто.

А когда к нему явился по вызову капитан Петреску, Грау не дал ему раскрыть рта, сказал своим безжизненным голосом, что отдаст его под суд, если повторится еще один случай нападения партизан.

Испуганный Петреску обратился к Зумпфу, но Зумпф не имел желания заступаться за него. Напротив, он был доволен. И в то же время он подумал о Грау: «Посмотрим, дорогой зондерфюрер, кто из нас тряпка и так ли все просто, как вам кажется».

А Грау и впрямь начал действовать очень просто: посадил в подвал гестапо десять человек, продержал неделю, избил и выпустил, посадив затем новых десять человек. Выбором он не затруднялся: брал и стариков, и женщин, и даже детей. Его задача — нагнать страх. Пусть весь город, весь район трясется от страха. Тогда будет тихо.

Было в самом деле тихо. Настолько тихо, что, когда Грау проезжал по улицам, они мгновенно пустели, калитки, двери закрывались, на окна опускались занавески. Ему это нравилось. Но вот что ему не нравилось: несмотря на аресты, листовки продолжали появляться. Правда, реже. Но все-таки ему доставляли эти крохотные листки, содержащие сводки Совинформбюро или обращение к жителям, угрозы по адресу германской армии. А в последней листовке, писанной от руки, Грау прочитал угрозу даже самому себе.

Очевидно, у сочинителей листовок имеются сообщники в городе. Очевидно и то, что вражеское гнездо находится неподалеку от города. А этот ротозей и тряпка Зумпф умеет только вздыхать и жаловаться. А пустоголовый франт Петреску осмеливается говорить, что он не привык воевать с женщинами и детьми… «Вы у меня ко всему привыкнете или — ко всем чертям!» — думал Грау.

Он перетряхнул полицию, кое-кого предложил выгнать, кое-кого отметил, например, полицая Галагана, который доложил ему о существовании каменоломни на Каменной косе, где удобно прятаться партизанам. Это Грау запомнил. Затем он произвел повальные обыски и посадил сразу двадцать человек. Ничего существенного узнать не удалось. Тогда применили физическое воздействие, иначе говоря — пытки. Лишь после этого Грау вырвал признание у одной женщины, чью пятнадцатилетнюю дочь пытали у нее на глазах.

Женщина показала, что слышала, будто в город приходил какой-то матрос. От кого она слышала? Не помнит? Сейчас она вспомнит. Теперь пришлось дочери смотреть на то, что делают с ее матерью. Девочка не выдержала, закричала: «Не бейте маму! Я знаю… я все скажу…» И она назвала имя соседки, которая говорила им о матросе.

Взялись за соседку. Та заявила, что действительно слышала о матросе, он приходил в город в дырявой соломенной шляпе, а сказала ей о нем старая Галаганиха.

Добрались до старухи. Она держала себя гордо, в полной уверенности, что матери полицая ничего не будет, и подтвердила, что собственными глазами видела этого матроса в соломенной шляпе и даже погналась за ним, потому что шляпа на нем краденая и принадлежит ее покойному мужу. Где она видела матроса? Да на базаре. Куда он девался? То-то и лихо, что будто сквозь землю провалился. А почему она решила, что он матрос?

На это старая Галаганиха дала довольно подробный ответ. Перед самой войной приехал на побывку матрос Семенцов, он захаживал к дочке лоцмана Познахирко, а Познахирко еще в ту войну партизанил против немцев, наверное и сейчас партизанит, хата его пустая стоит, и с тем матросом они, через дочку, одной веревочкой связаны…

Это были ценные сведения. Но дальше старуха начала заговариваться. Она трясла седой взлохмаченной головой, дико поводила глазами и твердила одно: тот матрос — нечистая сила, а не человек, только что был — и нет его. Так и не добился от нее Грау ничего больше. Нить, найденная с таким трудом, обрывалась.