Между синим и зеленым - Сергей Кубрин

– Астро-гномов?

– Да, самый настоящий телескоп.

– Не знаю, – жмет он плечами, – наверное, хочу.

– Я тебе обещаю, мы обязательно дождемся маму.

– Да. Обязательно.

– Ты мне веришь?

Гриша молчит и не верит.

Уже после, когда комету перестали ждать, а Гриша возмужал еще больше, я совсем случайно наткнулся на заметку в сети.

«Указанная комета, – писали там, – носит название Хаякутакэ (С/1996 В2), названа в честь ее первооткрывателя, который незадолго до появления улицезрел ее в телескоп. Комета проходила сравнительно близко от Земли, была очень яркой и легко наблюдалась невооруженным глазом в ночном небе. Научные расчеты показали, что в последний раз комета была в Солнечной системе 17 000 лет назад».

Что такое эти семнадцать тысяч? Подумаешь, просто цифры.

5

Договорились с матерью, что после собеседования она позвонит.

– Только не говори, что переживаешь.

– Я переживаю, позвони.

Гриша учится завязывать шнурки. В садике, говорит бабушка, все придется делать самому. Сидит на табуретке, упорно пытаясь совладать с петлями. Бабушка терпеливо ждет и не пытается даже помочь. Я не могу смотреть, как мучается мой ребенок. Мне проще будет каждый раз приезжать в детский сад.

– Гриш, если не получится, ты их прямо в ботинки заправь. И все.

– Ну! Научишь! Тоже мне, советчик, – недовольно бурчит матушка.

Гриша просит оценить – получилось вроде. Бабушка ворчит, повторяя, что завязать на узел может каждый, а развязать – на, попробуй.

В результате я сдаюсь и помогаю. Гриша улыбается, но получает от бабушки очередное наставление, как тяжело ему придется в саду. Таких, как ты, у воспитателей целая группа.

Неправда, Гриша такой один.

Я развяжу любой узел, двойной и тройной, лишь бы Гриша был счастлив. Как в прощальный бой провожаю мальчика, представляя, что вот-вот окунется он в новый мир, встретится с системой обязательств и станет почти таким же, как все, безвольным рабом, выполняющим требования воспитателей и нянечек.

– Вечером еще потренируемся.

Обнимаю сына и прошу, чтобы тот не беспокоился.

Все будет хорошо, вот увидишь.

Сегодня Гриша останется с бабушкой. Мне заступать на сутки, весь район в моем распоряжении. Или, наоборот, я в распоряжении всего района. Единственная уважительная причина, по которой могу провести ночь вне дома, – дежурство. Иногда, честно сказать, я вру матери про очередной служебный наряд. Особенно, когда Оксана готова меня принять, когда я готов приехать или когда хочется расслабиться, упившись, например, вдрызг. Доверием матери особо не пользуюсь. Да и за годы службы она изучила мой примерный рабочий график.

Но сегодня все действительно чисто. Я никого не обманул.

В сутках, на самом деле, есть приятный момент – следующий за ним отсыпной день. Значит, завтра смогу провести время с сыном. Даст бог, разберемся мы со шнурками.

Я следую в комнату вооружения, чтобы получить табельный «Макаров» и шестнадцать патронов. Дежурный кричит, что планерку сегодня отменили, можно не торопиться. Да я особо и не тороплюсь. Куда мне теперь торопиться.

– Второй шкаф. Тридцать семь.

Получаю пистолет, надо бы почистить. В последний раз я использовал масленку после контрольных стрельб. С тех пор сколько уже прошло, месяц, два. Сейчас нахлынет тыловая проверка, заставят писать объяснения. Ну, напишу. Сложно, что ли.

И, словно прочитав мои мысли, дежурный кричит:

– Серега, почисти ствол. Обещали приехать.

В дежурке постоянно кричат. Дежурного можно понять. Он раньше молчал, а потом узнали, что это за дежурный, стали подкалывать, и теперь тот огрызается на каждого.

– Когда в космос полетим, Андрюха?

– Полетим, – отвечает.

– Привези посылочку с Луны, а? Попросишь?

Брат Андрюхи – самый настоящий космонавт и выходил – т уда, в непостижимую толщу, и возвращался даже. Теперь брат живет в Москве ли, в Подмосковье, сам Герой России и новых готовит героев, а вот Андрюха сидит за непробиваемым стеклом, отвечает на звонки обиженных и оскорбленных, формирует наряд, заполняет журнал учета и кричит, кричит оттого, что не герой, оттого, что космоса не видел и ничего уже не увидит, кроме жеваных стен полицейской трущобы.

– Кто во второй группе? – кричу в ответ, еще сильнее, чтобы дежурный понял, кто здесь главный.

– Гнусов, – кажется, совсем уж неприлично громко орет дежурный. Или я так реагирую, услышав фамилию напарника.

Гнусов так Гнусов – мне с ним детей не крестить.

Захожу в кабинет, не здороваясь. Гнусов перебирает бумажки, заглядывает без конца в шкаф. Нам поговорить бы, так и так, выпили-перебрали, понесло не туда.

Но мы не разговариваем.

В дежурные сутки я не занимаюсь рядовыми служебными делами. Если начнешь работать, хотя бы в сводку заглянешь или в информационную базу, чтобы проверить, не засветился ли кто из твоих, – знай, в тот же миг на районе что-то случится, и теплый прокуренный кабинет придется сменить на свежий участок местности.

Поэтому спокойно включаю компьютер и вместо протокольных бланков выбираю пасьянс «Паук». Гнусов косится, что я там делаю, неужели работаю. Убеждается, что своим дежурным принципам и суточным суевериям не изменяю, бросает бумаги и уходит. Дверью он хлопать научился, подумаешь. Раньше держался, то покурит, то на улицу выйдет, а сейчас – херакнет от души, до предельного стона косяка, и успокоится.

Шалят нервишки, а куда деваться.

Но вспоминаю про «детский материал». Время уходит, а детей не нашли. Все-таки надо поработать. Некогда расслабляться.

То один заглянет, то второй.

– А где Гнусов? – с просит следак, молодой совсем парнище. Пожму плечами. – Гнусов не появлялся, нет? – задаст участковый, уже постарше. Я крикну: «Вы задолбали!» – потому что на молодых сотрудников кричать не надо, им без того тяжко, а вот служивым бездарям неожиданный пропесончик – самое то.

Нервничаю. Разозлить меня стало просто, и все чаще я стал задумываться о профпригодности. Сейчас нагрянут кадровики с психологами, проведут тестирование.

Да пусть приходят.

На самом деле я психую, что Гнусов нужен всем, а я – никому. Как-то один пепеэсник в шутку назвал меня списанным материалом. Расслабься, говорит, сколько тебе до пенсии. А до пенсии мне больше, чем этому пепеэснику до рыльно-мыльного перепихона. Он, кстати, тоже со мной не разговаривает. Никто не любит правду.

Пишу Оксане. Хочу, чтобы пришла в отдел на ночь. Посидим, попьем чайку. Поговорим. Так и пишу односложно и размыто, чтобы поняла обратное: никаких разговоров, никакого чая. Отвечает сразу, обещает прийти.

Ночью в отделе хорошо. Ни души.

Скребется за стенкой дежурный следак, разбирая бумажные завалы. Шьет свои делишки, поручения пишет. Внизу шумит дежурка, и, даст Бог, спокойная выдастся