Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса» - Илья Ратьковский

Это не было единственным эпизодом «Дела Радека». К делу спустя несколько лет приложили материалы о краже и продаже книг из редакции «Naprzod», где работал Радек. Карл Радек признавал позднее: «Единственное, в чем меня могут обвинить в этой области, это случай, когда я взял на время некоторое количество хлама книг, которые были присланы в редакцию для рецензий и свалены в кучу. В критическом для себя положении в начале 1904 г. я их продал. Исходя из того, что Геккер не сделал это дело достоянием гласности, я заключаю, что об этом не знают». На самом деле продажа книг (якобы взятых тайно на время) принесла, как выяснили на партийном суде, доход. В этих условиях Карл Радек уезжает от обвинителей в Швейцарию. Сам Радек в автобиографии писал о своем отъезде: «После конфликтов с Геккером, на которого я напал на публичном собрании, я уехал в Швейцарию, без копейки в кармане, но с надеждой прокормиться сотрудничеством в марксистском еженедельнике, издававшемся в Варшаве под названием «Глос», в котором руководящую роль играл главный публицист социал-демократии Адольф Барский. В этом журнале я дебютировал в 1904 г. статьей о развитии крестьянского движения в Галиции и начал еженедельно помещать статьи о рабочем движении Запада, рецензии на книги по вопросам польской экономики и международного рабочего движения. Я начал тогда переписываться с Розой Люксембург и был неслыханно горд, когда Барский доверил мне перевод рукописи Каутского, представлявшей вступление к новому изданию «Коммунистического Манифеста»… Осенью, оставив в Кракове неуплаченные долги, с головою, полной веры в будущее, я отправился в Швейцарию». Радек, таким образом, все это считал частным случаем. Дзержинский же остро переживал ситуацию, с этого момента относясь с недоверием к Карлу Радеку.

Отчасти выйти из депрессивного состояния ему помог отдых в ноябре 1904 г. В течение нескольких недель он живет как отшельник у лесничего в нескольких километрах к юго-востоку от Кракова в предгорьях Карпат[420].

Прогулки по горным склонам, которые он полюбил с Закопане, успокаивали и улучшали его моральное состояние. К концу года он восстановил свои силы. Он вновь был готов к борьбе, как раз накануне Первой русской революции (1905–1907)[421].

Первая русская революция

31 декабря (13 января) 1904 г. Дзержинский нелегально переезжает из Кракова в Варшаву. «Юзефу никогда не хватало времени и сил, – вспоминал о нем А. Барский, – чтобы уравновесить свою глубокую «веру» с «делами», день был для него слишком коротким, сутки слишком малы, человеческие силы слишком ограничены. Но по мере роста движения и приближения 1905 года Юзеф вырастал в какого-то гиганта воли и энергии, а когда наступили январские дни и он сразу же в январе переехал на постоянную работу в Варшаву, силы его как-то удесятерились, он был вездесущий, полон свежей инициативы и энергии, неутомимый, заражающий других своей волей и энтузиазмом. В наступившем разливе революционной стихии, на этом все расширяющемся поле действия, Юзеф жил всеми фибрами души – это была его стихия, его жизнь, кипучая, полная, богатая радостями партийных успехов в нарастающем движении»[422].

Толчком к Первой российской революции послужили события 9 января 1905 г. в Санкт-Петербурге, известные как знаменитое «Кровавое воскресенье». На этот воскресный день в городе была намечена мирная демонстрация «Собрания русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга» под руководством Г. Гапона. Первоначальное требование восстановить на работе четырех членов организации, уволенных на Путиловском заводе, после того как предприниматели отказались идти на компромисс, вылилось в общегородскую забастовку рабочих, а затем и демонстрацию. Демонстранты написали петицию царю, содержавшую многочисленные требования: передача земли народу, дешевые кредиты, прекращение войны с Японией, политическая амнистия, свобода слова, печати, совести, неприкосновенность личности, обязательное всеобщее образование народа за государственный счет, ответственность министров перед народом и законность управления, равенство всех перед законом, отделение церкви от государства, свобода профсоюзов, 8-часовой рабочий день, свобода стачек.

Демонстрация носила не столько политический, сколько социальный характер. В шествии участвовало небывалое для России количество рабочих – 140 тыс. человек. Несмотря на заявленный мирный характер действия, войска открыли огонь, стремясь не допустить демонстрантов в центр города. По официальным (сильно заниженным) данным, 9 января в Санкт-Петербурге было убито 96 человек и 333 ранено. По подсчетам журналистов-очевидцев, убитых и раненых в городе насчитывалось 4,6 тыс. человек.

В ответ на действия властей в городе появились баррикады, начались уличные бои. День, вошедший в историю страны как «Кровавое воскресенье», стал началом первой российской революции. События перекинулись на промышленные центры Российской империи. Забастовки рабочих в знак солидарности с петербургским пролетариатом прошли в Москве, Риге, Тифлисе и многих других городах. Только в Москве бастовало 60 тыс. человек (60 % процентов фабрично-заводских рабочих). При этом в ряде случаев власти шли на повтор петербургских событий, подавляя демонстрации вооруженным путем. Наиболее известным примером такого развития событий стало 13 января 1905 г. в Риге. Демонстранты были вытеснены на лед Западной Двины, где по ним открыли стрельбу. В итоге было 73 убитых и около 200 раненых. 18 января в Томске во время разгона вооруженного выступления рабочих полиция и казаки убили около 200 участников, а ранили 120.

Не стали исключением и польские территории Российской империи, где также произошли выступления рабочих. 14–15 января 1905 г. в Варшаве состоялась всеобщая политическая забастовка под руководством социал-демократов и ППС (в частности, будущего большевика Ф. Кона). В организации демонстрации принимал участие и Ф. Дзержинский. Забастовка оказалась многолюдной: помимо рабочих в ней участвовали учащиеся и служащие. Как и в ряде других городов Российской империи, развитие ситуации на польских территориях приводило к вооруженному противостоянию. В течение двух недель в Варшаве происходили многочисленные столкновения рабочих с полицией и войсками. Согласно официальным данным, за время «беспорядков в Варшаве, при подавлении бесчинств войсками было убито 65 чел., раненых же зарегистрировано 201 чел., из которых 25 чел. умерли. Всего было задержано за участие в беспорядках 733 человека»[423].

Ситуация в Варшаве становилась все более кризисной. Поэтому с 17 января по 15 февраля 1905 г. постепенно все области Польши были переведены на военное положение[424]. Арест, как минимум, грозил длительным сроком заключения. В этих условиях деятельность Дзержинского и его товарищей в этот период должна была происходить на сверхконспиративных началах. Однако сама революция диктовала расширение круга активных противников царизма. Среди новых варшавских сотрудников Дзержинского была и его будущая жена – Софья Сигизмундовна Мушкат (22 ноября (4 декабря) 1882 – 27 февраля 1968)[425]. Дзержинский познакомился с ней в начале февраля 1905 г. Как и многие местные революционерки, она происходила «из ополяченной еврейской семьи»: ее отец Сигизмунд Мушкат был сыном эконома небольшого поместья под Варшавой, а мать Саломея-Станислава, урожденная Либкинд (Либкивд) (1854–1891). После смерти во время родов первой жены Сигизмунд Мушкат женился на Каролине Шмурло, дочери известного польского художника и переводчика Августина Шмурло, переведшего гомеровскую «Илиаду» на польский язык. Помимо Софьи в семье были другие дети: Станислав, Чеслав, Мариан. Двоюродная сестра Софьи Юлия Мушкат была замужем за Иосифом Станиславовичем Уншлихтом (1879–1938)[426]. Последний был известным деятелем польского революционного движения, а позднее ВЧК. Семья предполагала для Софьи Мушкат музыкальное образование. Окончив с золотой медалью женскую гимназию, она даже училась в консерватории, но революционные события рассудили иначе. Софья параллельно с музыкой увлеклась революцией.

В начале 1905 г. отношения между Софьей Мушкат и Феликсом Дзержинским были чисто партийные. Иначе и быть не могло: Дзержинский в этот период уже был видным польским революционером, а Софья – еще не так давно вступившей в революционное движение с подачи польской социал-демократки Ванды Краль, молодой девушки и начинающей революционерки, известной как «товарищ Чарна» (Черная). Кроме того, у каждого из них в этот момент были свои личные пристрастия и любимый человек. У Дзержинского это была Сабин Фанштейн, в которую он был сильно влюблен. Вскоре он напишет ей проникновенное письмо: «Я невменяем и боюсь писать. Но должен – как должен был купить эту ветку сирени – я должен что-то сказать – сам не могу – не могу выразить в словах того – что, чувствую должен совершить безумие, что должен продолжать любить и говорить об этом. Сдерживаемое – оно взрывается сразу – срывает все преграды и несется как разбушевавшийся поток. Оно принимает мистические формы – мои уста все шепчут: лети, моя освобожденная душа, в голубизну неба – люби и разорвись мое сердце – и унесись в таинственный край – куда-то туда далеко, где бы я видел только Вас и белую сирень – и чудесные цветы, и лазурные небеса, где трогательная, тихая музыка, тихая, как летними вечерами в деревне – неуловимая для уха – наигрывала бы песнь любви»[427].