Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

— Мне нравятся брюнетки, — сказал Владимир, садясь на свою кровать и стряхивая песок с кроссовок.

— Брюнетки крепче сбиты, чем блондинки, — со знанием дела произнес Джорди. — У тебя есть подружка?

— Да, — признался Владимир, сияя от гордости и чувствуя себя даже моложе, чем выглядел с чисто выбритым лицом.

— Какого цвета у нее волосы?

Почему-то Владимир подумал о рыжеватых кудрях Халы, но вовремя опомнился и ответил правильно:

— Темные, очень темные.

— И как оно ей? — осведомился Джорди.

Что «оно»? Цвет волос, модельные агентства?

— Нормально.

— То есть я хотел спросить… Э-э, хлебни, сынок. Мой друг не должен отставать от меня по части выпивки!

Владимир поступил как ему было велено, а затем спросил о сыне Джорди, этом великовозрастном дебиле.

— О, мой маленький Хауме. — Гордый папаша сел на кровати и деловито шлепнул себя по ляжкам. Убавил звук в телевизоре, и писк моделей уже не перекрывал шорох волн, отмывавших пляжный песок. — Он способный парнишка, просто в школе У него нелады. Так что на собеседовании тебе, наверное, не стоит выглядеть жутко начитанным, но парочку книг, пожалуй, упомяни. Дальше, он увлекается футболом. Правда, его выперли из команды в прошлом году. — Этот прискорбный факт поверг Джорди в легкую задумчивость. — Но в этом я виню тренера, школу и школьный совет, они совершенно не понимают потребностей моего мальчика, — продолжил он после паузы. — Давай выпьем за моего маленького Хауме, адвоката, которым он станет в будущем. С Божьей помощью, конечно. — Джорди осушил бутылку шампанского почти до дна в десять необычайно объемистых глотков, словно у него над душой стоял какой-нибудь начальственный погоняла.

— Это важная деталь, — заметил Владимир. — Я в спорте не очень разбираюсь. Например, как называется здешняя команда?

— О господи. Вы, манхэттенские ребята, иногда совсем как голубые. Здешняя называется «Дельфины», а дома у нас две команды — «Великаны» и «Ракеты».

— Я слыхал о них. — Названия пошлее не придумаешь. Если у Владимира будет когда-нибудь своя команда, он назовет ее «Нью-Йоркские евреины». Или «Отказники с Брайтон-Бич».

Пока Джорди читал лекцию про суперкубок, «Далласских Ковбоев» и легендарной дамочке, опекавшей последних, гостиничная обслуга принесла рыбу-меч, невыносимо пресную, несмотря на то что рыба задыхалась под слоем черного перца величиной с град. Владимир жевал это недоразумение, пока Джорди перечислял достоинства своего сына: к примеру, свою подружку Хауме ни разу пальцем не тронул, хотя порою обстоятельства того требовали, и, вне всяких сомнений, он знает, что деньги не на деревьях растут, что от работы еще никто не умирал, а без труда не вытянешь и рыбку из пруда. Владимир, поразмыслив над этими похвальными качествами, предложил конкретизировать деятельность малыша Хауме: в свободное время мальчик руководит школьным кружком каталонской культуры; раз в неделю помогает польским старушкам добраться до церкви Петра и Павла, чтобы разговеться окороком с пряностями; пишет письма своему конгрессмену, требуя улучшить освещение на поле для софтбола (см. выше — интерес к спорту).

— Выпьем за малыша Хауме, который нянчится со старыми польскими шлюхами! — предложил Джорди. — А почему ты не пьешь, милый?

Указав на свой мочевой пузырь, Владимир отправился в розовую ванную облегчиться. По возвращении его ожидали два юных представителя гостиничной службы — прыщавый Адам и Ева Юга — дабы вручить еще одну бутылку, перевязанную ленточкой:

— За счет заведения, сэр.

Солнце давно закатилось, когда Владимира одолела дурманящая тошнота от выпитого шампанского и он приказал себе остановиться. Владимир тяжело опустился на свою кровать, стоявшую ближе к балкону, и почувствовал, как она медленно поплыла во все четыре стороны. Что-то его беспокоило, и не только физическая реальность, провонявшая алкоголем. Задача предстать перед приемной комиссией колледжа в образе сына одноклеточного отца внезапно показалась элементарной, как охота на коров. Да, сугубо альтернативная нравственная реальность открывалась перед Владимиром, альтернативная Американа, населенная подобными ему бета-иммигрантами, которые живут играючи, пьют всерьез и складывают пирамиды, как дядя Шурик, в то время как остальные граждане упорно протирают кожаные диваны и коврики для стульев с изображением утки Дейзи в дурацких местах вроде Эри и Бирмингема или совсем уж запредельных Фэрбенксе и Дулуте. Он повернулся к Джорди, чуть ли не ожидая подтверждения этому сделанному про себя открытию, но увидел, что тот изучает Владимира ниже пояса сквозь бокал с шампанским, запотевший от дыхания. Джорди поднял глаза на Владимира — тяжелые веки сморщились от напряжения — и коротко, ободряюще расхохотался:

— Не пугайся.

Владимир очень испугался, будто внезапно щелкнул финский замок в крепости Гиршкиных, вскрытый опытной рукой, и сигнализация не взвыла, а соседский злющий пес улегся дрыхнуть. Железа, ответственная за страх и деньги, еще даже не активизировалась, но Владимир уже все понял.

— Эй, поправь, если я ошибаюсь. — Джорди положил ноги на кровать Владимира, под натянувшимися плавками проступали очертания его снаряда, прижатого наискось к телу эластичной тканью. — Вы ведь с Баобабом и раньше играли в эти игры, правда? Ну, ведь ты уже имел дело с другими парнями.

Владимир увидел, как по шву плавок Джорди расползается жуткое влажное пятно.

— Кто, мы? — Он вскочил и в растерянности повторил: — Кто, МЫ?

— В этом смысле ты очень похож на Баобаба, — улыбнулся Джорди и понимающе пожал плечами: мол, уж такими вы уродились. — Это вовсе не значит, что у тебя гомосексуальные наклонности, коко, хотя про футбол ты мог бы знать и побольше. Просто в твоей фигуре что-то такое есть. Послушай, я все понимаю, и в газетах об этом завтра не напишут.

— Нет, нет, очевидно, произошло недоразумение, — начал Владимир, следуя ошибочной установке среднего класса, гласившей, что, попав в беду, лучше изъясняться как образованный человек — Если помните, я уже упоминал о моей подружке…

— Ладно, хорошо, о'кей, — перебил Джорди. — Дискуссия окончена, принц. — Затем одним движением, технические подробности которого Владимир упустил, он вскочил на ноги и сдернул трусы; его пенис, качнувшись вверх, занял нужную позицию. Владимир отвел глаза и уперся взглядом в набухшую тень, которую член Джорди отбрасывал на аккуратно застеленную кровать, отделявшую Владимира от каталонца.

Джорди суетился, не давая опомниться. Хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

— Погоди! «Кей-Вай»!

Владимир мгновенно вспомнил шкафчик, в котором хранились смазки Халы, и тут же отмахнулся от воспоминания, совершенно сейчас бесполезного. Он отступил к балкону, уже прикидывая, что хуже: вероятная смерть при падении с четвертого этажа, маячившая за спиной, или то, что его ждет впереди.

Но когда Джорди нагнулся к чемодану, взгляд Владимира упал на дубовую дверь, находившуюся за кроватью Джорди, — респектабельную дверь, такая украсила бы лучшие дома Эри и Бирмингема, Фэрбенкса и Дулута. Вот тот барьер, что отделял его от свободного мира гостиничного персонала, высушенных солнцем пенсионеров и пристойного человеческого общения. В одно мгновение установив связь между собой и дверью, Владимир рванул вперед.

Его схватили за полу развевающейся футболки, дернули и швырнули плечом к стене. Сначала он ощутил боль, а потом и Джорди — точнее, фрагменты его потного тела: то подмышку, то сосок — на своем лице.

— Эй, куда! — орал Джорди, брызгая слюной в оба глаза Владимира, впиваясь в него ногтями. — Гребаный фого! Тебе двадцати штук мало, сука?

Владимир крепко зажмурился, жгучая чужая слюна извивалась восьмерками боли.

— Я не… — начал он, но тут же забыл, чего он «не». И вдруг в голове всплыл образ Фрэн: острые ключицы, торчащие в разные стороны груди, стиснутые в пучок бюстгальтером, открытая улыбка, с которой она входит в комнату, где собрались друзья. Она мечтала сделать из него человека, настоящего гражданина Нового Света.

И тогда Владимир нанес удар.

Он в жизни никого не бил и не слыхал, как хрустят костяшки пальцев, стукаясь о хрящ. Однажды, обозлившись на глупую колли, сторожевую собаку при бассейне в дачной деревушке, он треснул ее бадминтонной ракеткой по пушистому заду; иных случаев насилия за ним не числилось.

Удар пришелся почти по носу, однако между двумя идеально круглыми, волосатыми ноздрями не появилось и намека на кровь, лишь оторопь на физиономии размеренно пыхтевшего Джорди. Каталонец походил на изумленного младенца, у которого отобрали барабан и даже не объяснили почему.

На мгновение ногти Джорди вылезли из кожи Владимира, хотя давление ладоней не ослабло, тем не менее, учитывая обалдевший вид каталонца, нельзя было не воспользоваться моментом.