Не на продажу! - Владимир Волев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем попутчики сошли на своей станции, и Г. остался в купе совершенно один. На душé была какая-то пустота, не зря говорят, что в пути успеваешь сблизиться с совершенно незнакомым человеком. Немного покатав в голове мысли, он заснул.
Это очень странное чувство, когда засыпаешь в одной, а просыпаешься в другой стране. Вроде, всё так же, и ничего не изменилось. Нет того ощущения чего-то большего, какое бывает, когда смотришь на цветные фотографии, обработанные светофильтрами для лучшего восприятия, или листаешь журналы о дальних странах в бюро путешествий. Да, ты понимаешь где-то внутри, что находишься в другом месте, далеко от дома, но внешне остаешься спокоен — светофильтр в тебе не поменяли.
Ты сидишь и смотришь в окно — на проходящие мимо поезда и мелькающие пейзажи. На поля, которые смотрятся как-то аккуратнее, и сено незаметно сложено в скирды у дороги. Всё стало будто меньше, это ощущается где-то на периферии сознания — ты в другой стране. Нет тут такого размаха, как в России, но есть нечто другое: здесь всё кажется роднее и ближе, хотя родным не является.
Тем временем миля за милей я приближаюсь к пункту назначения, и меня охватывает паника: кто я такой и что тут делаю? Почему этим утром в этом купе я еду один в неизвестном направлении? И что я там забыл? Свадьба. На самом деле до этого самого момента я вовсе и не думал над этим вопросом. У меня не было ни одной мысли о том, что я могу соединить свою жизнь с кем бы то ни было. Это, наверное, грустно, но это так. У таких, как я, это всегда так. Вся моя жизнь — это постоянное разгильдяйство, не перерастающее во что-то большее.
Раньше это забавляло, но теперь становится грустно — девушка, с которой я учился, выходит замуж в другой стране. Она смогла найти человека за тысячи километров, который разделит с ней ее жизнь, а что я? Я не просто не могу никого найти, я и не ищу вовсе. Женщина воспринимается Г. как какое-то приложение к жизни, с которой можно спать, которая готовит обед, но ничего больше. К чему это всё может привести — чёрт его знает. Скорее всего, я просто останусь один, и в старости некому будет принести мне и стакана воды, как это любят говорить, но так случится, если всё продолжит идти в таком русле. Неужели у меня нет никакого контроля над моей жизнью? Неужели я так и останусь обычным Г., позабытым на обочине жизни?
От таких мыслей становится тоскливо, и Г. идет покурить. Это нужно ему как воздух сейчас. И хотя он не курил уже больше месяца, да и сигарет у него нету, он готов на всё, чтобы хоть на секунду забить свои мысли. Кто ищет, тот всегда найдет, и в соседнем купе оказываются и сигарета, и зажигалка. Г. берёт сразу две, никого не спрашивая, и идет в тамбур. Становится напротив окна и закуривает.
Первая сигарета после длительного отказа — это нечто потрясающее и противное одновременно. Ты вспоминаешь все те моменты, когда сигареты спасали тебя от тоски и дурных мыслей, но вкус, который ты чувствуешь, ужасен. Твои вкусовые рецепторы уже отвыкли от никотина, который забивает ужасный вкус табачного дыма, и ты чувствуешь, явственно ощущаешь всю губительную сущность этих маленьких монстров. Тем временем за окном проплывают пейзажи, всё более походящие на городские. Без доли интереса Г. смотрит на эти бетонные стены, когда замечает на одной нарисованную фразу: «Думай». Больше там нет ничего. Одна фраза, стилизованная под городской пейзаж, — и всё. Это так западает в душу, что он бежит по вагону вслед за удаляющейся надписью, чтобы разглядеть каждый ее штрих, каждую линию. Зачем кому-то писать на стене — «Думай»?
Г. стоит на перроне и курит уже третью сигарету. Ему вообще наплевать на то, что происходит вокруг — просто хочется выпить и забыться. Слишком много мыслей для одного дня, слишком много мыслей, которые взялись неведомо откуда. Это пугает его и заставляет бежать в неизвестном направлении. Он идет до конца перрона, где его уже ждут. Эти люди приветливо машут руками, и, кажется, ждут его.
* * *
Несколько наблюдений о Белоруссии, подмеченных Г. в нетрезвом состоянии. Пока его состояние можно назвать лишь нетрезвым, но от полного драбадана его отделяет всего несколько стопок — держится он только на том, что в эту жару на церемонию венчания им запретили брать с собой алкоголь. Зря. Мысли начинают возвращаться, они пытаются разорвать его черепушку и сделать с ним что-то невообразимое. Переделать, перекроить, чтобы на выходе получился совершенно другой человек. Человек думающий и вовсе не приспособленный к этой сраной жизни, требующей от нас лишь следования инструкции для благополучия.
Так вот. Наблюдение первое: здесь чертовски чисто. Нет, действительно нереально чисто — ты не увидишь такого в России. Ни бычков, не битых бутылок, ничего этого тут нет. Кто это всё убирает — непонятно, поскольку в этот дневной зной, который кажется Г. непреодолимым без алкоголя, он ни одного уборщика или дворника заметить не смог.
Наблюдение второе: люди. Г. уже давно привык к тем проходимцам, пытающимся его надуть на каждом шагу в России. Они везде — в нашей многонациональной стране найти хорошего, порядочного человека уже становится непосильной задачей. Здесь всё кардинально иначе. Белоруссия — это та страна, где мог бы существовать современный Остап Бендер. Настолько открыты и доверчивы здесь люди.
Наблюдение третье: на такой жаре и после бутылки вина в одно жало мысли начинают отпускать из своих железных пут, и ты уже стоишь и улыбаешься с зажатой меж зубов дымящейся сигаретой. И тебе становится глобально наплевать на всё, и ты стоишь посреди подружек невесты, которые якобы ненароком касаются тебя своими разгоряченными моментом телами. Ты кричишь поздравления, когда молодые уже выходят, поставив свои подписи на каком-то непонятном бланке, в одну секунду сделавшем
