Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

Кончено, это была только официальная сторона дела; более важным оказался приятнейший сюрприз — «старая ведьма из Джханси» оказалась красавицей, вполне подходящей именно для моего способа ведения дипломатических переговоров. Она была заносчивой шлюхой, умело пользующейся своим королевским положением, но меня не сбила с толку ее болтовня — на самом деле она давала понять, чтобы я не тратил времени, ходя вокруг да около. Это был чистой воды флирт, чтобы подзадорить меня — видите ли, я знал подобных красоток, а то, что они были крестьянками или королевами, значения не имело. Когда такие начинают корчить из себя холодную гранд-даму — это верный знак того, что они ждут, когда же наконец ты решишься их оседлать. Когда принцесса оглядывала меня, я заметил, как вспыхнули ее глаза, и спокойно сказал себе: «ничего, девочка, ты еще попыхтишь у меня, не пройдет и двух недель».

Вы, наверное, сочтете меня самонадеянным, тем более что объект моих воздыханий был королевских кровей — умная, угрожающе могущественная индийская леди высшей касты, свято хранящая свою репутацию. Но все это ерунда, если женщина заинтересовалась самцом вроде меня; а кроме того, я кое-что знал об этих высокорожденных индийских девках — большинство из них были похотливы как хорьки и к тому же имели все возможности удовлетворять свои капризы. Женщина с лицом и фигурой Лакшмибай вряд ли могла позволить зря терять время в течение четырех лет вдовства (тем более после того, как ее выдали замуж за старую развалину) — причем не только с жеребцами из дворцовой гвардии, готовыми на все по одному знаку ее маленького пальчика. Ну что ж, я смогу обеспечить принцессе некоторое разнообразие — а если ее здоровые инстинкты и нуждаются в некотором стимулировании, она вскоре поймет, что приветливое отношение к послу Флэши — самый короткий и приятный путь к тому, что она хочет получить для себя и своего государства. Dulce et decorum est pro patria rogeri,[55] — так может подумать принцесса и — тут я погрузился в плен сладостных мечтаний, живо представляя себе, как будет выглядеть это страстное смуглое тело, когда я наконец сорву с него сари, и размышляя о том, какими приятными штуками можно будет с ней заняться — в интересах поддержания дипломатических отношений…

Но между тем я должен был исполнять и другие поручения Пама, так что конец дня я провел в лагере туземных пехотинцев, изучая сипаев Компании, чтобы получше понять их настроения. Прилежничал я не особо, потому как они выглядели достаточно вымуштрованными и дисциплинированными, но все же это был важный визит — ибо он привел к встрече, которая спасла мне жизнь, а заодно — заставил меня пережить одно из самых странных и ужасных приключений в моей карьере, которое, возможно, определило дальнейшую судьбу Британской Индии.

Я как раз закончил разговор с группой джаванов,[56] рассказывая им, что, по моему мнению, после принятия нового акта [IX*] их теперь не могут послать на службу на заморские территории, когда сидевший рядом офицер — малый по имени Тарнбулл — поинтересовался, не хотел бы я взглянуть на отряд иррегулярной кавалерии, расположившийся неподалеку. Будучи кавалеристом, я согласился. Это была неплохая картина: в основном пенджабцы и жители пограничья — огромные, перетянутые ремнями амуниции здоровяки с напомаженными усами, в рубахах, заправленных в бриджи. Они смеялись и шутили, возясь с упряжью, столь отличные от гладко выбритых пехотинцев — как индейцы шайены от готтентотов. Я с удовольствием болтал с ними, поскольку во время моих афганских приключений мне пришлось побывать (хоть и поневоле) в гостях у подобных негодяев, как вдруг подошел риссалдар[57] — и при виде меня остолбенел у дверей, как будто не веря собственным глазам. Это был огромный бородатый гази, судя по дьявольскому выражению лица — афганец, я бы сказал, гильзай или дурани — в шапке, сбитой на затылок, и старой желтой куртке полка Скиннера на плечах. [X*]

— Джеханнум![58] — проговорил он, вновь вгляделся в меня, а затем упер руки в бедра и разразился смехом.

— Салам, риссалдар, — поздоровался я, — чего тебе нужно от меня?

— Взглянуть на твое левое запястье, Кровавое Копье, — ответил он, скалясь, как череп мертвеца. — Нет ли там шрама, похожего на вот этот?

И он подтянул рукав, а я с недоверием уставился на маленькую сморщенную царапину, поскольку человек, оставивший ее, должен был умереть еще пятнадцать лет назад, а вместо этого юный гильзай, чье окровавленное запястье когда-то соприкоснулось с моим, вырос в настоящего здоровяка. Эту церемонию совершил его сумасшедший отец, Шер-Афзул, унося с собой на небеса уверенность в том, что жизнь его сына теперь навечно посвящена службе Белой Королевы.

— Ильдерим? — я был поражен. — Ильдерим-Хан из Могалы? — а он заключил меня в объятия и пустился в пляс, в то время как его совары[59] ухмылялись и подталкивали друг друга.

— Флэшмен! — он похлопал меня по спине, — сколько лет прошло с тех пор, как ты привел меня на сторону Сиркара? Постой, старый дружище, дай мне на тебя наглядеться! Бисмилла,[60] ты подрос и пополнел на этой службе — настоящий барра сагиб[61] и к тому же, стал полковником! Хвала Всевышнему, что я встретил тебя!

И он начал знакомить меня со своими парнями, рассказывая, как мы встретились с ним в старые кабульские деньки, когда его отец удерживал проходы к югу от города и как я убил четырех гильзаев (странно, что одна и та же лживая легенда всплыла два раза за один день), и как он стал моим заложником, а потом мы потеряли друг друга из виду во время Великого Отступления. Обо всем этом я рассказывал в своих прошлых мемуарах и, не смотря на все ужасы, эти приключения заложили основу моей славной карьере.[62]

Словом, начался вечер разговоров: мы делились старыми воспоминаниями и похлопывали друг друга по плечам около часа или что-то вроде этого. Затем Ильдерим спросил меня, что я тут делаю, и я осторожно ответил, что направлен с поручением к рани, но вскоре снова возвращаюсь домой. Он недоверчиво взглянул на меня, но ничего не сказал, до тех пор как я собрался уезжать.

— Все это, без сомнения, паллитика, — пробормотал мой побратим, — ничего не говори мне об этом. Вместо этого послушай, что тебе скажет друг. Если будешь говорить с рани, будь осторожен — это индийская женщина, и для женщины она знает слишком много.

— А что ты знаешь о ней? — спросил я.

— Немного, — пожал он плечами, — кроме того, что она похожа на серебряную звезду, что она прекрасна, хитра и любит поддеть сагибов. Компания сделала из нее кутч-рани,[63] Флэшмен, но она до сих пор точит когти. Это, — добавил он с горечью, — стало возможным из-за слабости правительства в Калькутте, из-за этих уток и мулов,[64] которые слишком долго грелись на солнце. Так что остерегайся ее и иди с Богом, старый друг. И помни, пока ты в Джханси, Ильдерим будет твоей тенью, а если и не я сам, то эти луз-валла и джангли-адми.[65] Они тебе пригодятся, — и он ткнул пальцем в сторону своих товарищей.