Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

Таким образом, имперские власти практически не имели возможностей повлиять не только на взрослое поколение, но даже и на молодежь, в том числе детей. Несмотря на это, в представлении чиновников теоретически «обрусение» поляков было возможным. Для того чтобы пояснить эту мыслить, рассмотрим, как в российском общественном дискурсе функционировало понятие «лицо польского происхождения и католического исповедания», которое обычно употреблялось в законах, других юридических документах и официальной переписке.

Надо отметить, что были случаи, когда чиновники употребляли и другую терминологию. Например, закон от 10 декабря 1865 года вводил санкции против «лиц польского происхождения», то есть здесь религиозная составляющая отсутствовала. Но дело в том, что эта формулировка стала результатом определенного компромисса. На посвященном обсуждению этой темы совещании, состоявшемся в Санкт-Петербурге в конце 1865 года, князь Павел Павлович Гагарин, министр финансов Михаил Христофорович Рейтерн, министр внутренних дел П. А. Валуев, начальник III отделения В. А. Долгоруков, начальник II отделения Виктор Никитич Панин выступали против таких мер, поскольку они были направлены против всех поляков in corpore. Критикуя своих оппонентов, они указали на то обстоятельство, что на практике в Западном крае чаще всего маркером принадлежности к польской нации был католицизм, то есть получалось, что власти были намерены дискриминировать часть своих подданных, опираясь на конфессиональную принадлежность. Такая дискриминация на уровне риторики выглядела политически некорректной. Поэтому высшие сановники не отказались от дискриминации всех поляков, но в законе вынуждены были отказаться от дефиниции, согласно которой католицизм был одним из двух главных маркеров принадлежности к польской нации[414]. Эта дефиниция утверждала, что под выражением «лица польского происхождения» следует «понимать не вообще католиков, а только поляков и тех западных уроженцев, которые усвоили себе польскую национальность, хотя в юридическом отношении выражение это может показаться неточным, но на практике, в применении к лицам, оно не возбуждало доселе никаких сомнений, между тем выражением этим устраняется вполне вопрос о вероисповедании, так как было бы совершенно несправедливо делать различие между владельцами не по политическим, а по религиозным соображениям».

В определении поляка – «лицо польского происхождения и католического исповедания» – меньше всего проблем, связанных с религиозной составляющей. Общеизвестно, что все подданные Российской империи обязаны были принадлежать к одной из официально признанных конфессий[415]. Сложнее расшифровать термин «происхождение». На первый взгляд может показаться, что происхождение понималось в этническом смысле, но это подтверждается только в случае с определением русских: «лица русского происхождения и православного исповедания», причем в этом случае место происхождения семьи не было важно: из внутренних она или Западных губерний. Правда, имелись случаи, когда у имперских чиновников возникали сомнения в надежности местных русских уроженцев, но сомневавшимся быстро напоминали, что «Виленская губерния не Польша»[416], то есть местные православные тоже должны считаться русскими.

В дефиниции поляка происхождение понималось не в этническом, а в территориальном смысле, то есть поляками имперские власти считали дворян и мещан-католиков, семьи которых происходили из Западного края (а также из Царства Польского). В первой половине XIX века эта категория имперских подданных часто называлась туземцами[417]. Примерно до восстания 1863–1864 годов официальное определение поляка звучало иначе – «лица местного происхождения и католического вероисповедания». Но столкновение двух национальных проектов – польского и русского – на территории Западного края подтолкнуло имперские власти к изменению риторики. Надо было доказать, что Западный край не только в историческом, но и в этническом отношении «исконно русская земля», поэтому «местное происхождение» (или автохтонность) не могло больше быть характеристикой поляков, которых все чаще и чаще стали описывать как «пришлый элемент».

Согласно доминировавшей интерпретации, по этническому происхождению поляки Западного края были русскими (= белорусами), но они «изменили» своей исконной народности. Иногда отмечалось литовское (в этническом смысле) происхождение части дворянства, но это не меняло общей картины. Итак, что нам говорит существование этих дефиниций об отношении чиновников к возможности «обрусения» поляков?

Попытки некоторых дворян-католиков Западного края доказать, что они не поляки, а литовцы или прибалтийские немцы, принудили российских чиновников опровергнуть такие утверждения. Объяснения бюрократов раскрывают их видение процесса полонизации. Полонизация, согласно официальной версии, длилась не одно столетие и была связана с переходом в католичество, общением на польском языке, усвоением польских обычаев и службой польским королям[418]. Как писал один из корреспондентов «Виленского вестника», «Полонизация совершалась почти три столетия»[419]. Полонизация городского населения иногда казалась более коротким процессом, начавшимся только в конце XVIII века: «[Мещанское сословие русского происхождения] хотя и принадлежало не далее как еще в конце прошлого столетия к народности русской, но вследствие постоянных сношений с высшим сословием отделилось от оной и примкнуло к польской партии»[420].

Как же обстояло дело с обрусением? Попытки некоторых дворян Западного края, относимых властями к «лицам польского происхождения», избежать дискриминации и/или получить привилегии, предназначенные для «лиц русского происхождения и православного исповедания», заставляли чиновников ясно высказываться о возможности «обрусения» поляков[421].

Прежде всего во время прений в упомянутой Комиссии в конце 1865 года было подчеркнуто, что определение «лицо польского происхождения» «на практике, в применении к лицам, не возбуждало доселе никаких сомнений» и позднее, несмотря на продолжительную бюрократическую переписку, высшие имперские сановники не смогли представить более точного определения поляка. Такая неопределенность стала хорошим аргументом для тех чиновников, которые были противниками радикальной политики «обрусения». Так, виленский генерал-губернатор А. Л. Потапов заметил, что «не указывают, каким путем „происхождение“ должно определяться и до какой восходящей степени родства должно оно быть принято в соображение»[422].

Одной из причин, не позволивших бюрократам точнее определить, кто является поляком и когда происходит перемена национальной принадлежности, была невозможность в законах или других актах оговорить все допустимые варианты: «По-видимому, закон 10-го декабря 1865 года, выражая только основную мысль обрусения края, в применении на практике в каждом отдельном случае должен быть исполняем сообразно предначертанной цели, смотря по имеющимся в виду обстоятельствам, но предвидеть все случаи по чрезвычайному их разнообразию и установить для них особые правила невозможно»[423]. Еще одним препятствием стала сама дефиниция поляка в законе от 10 декабря, где католицизм отсутствовал как маркер польской национальной принадлежности. И как раз переход в православие позволял некоторым «лицам польского происхождения» получить те же права, которые обычно принадлежали русским. Так, например, иногда случалось при определении на государственную службу. Некоторые местные русские общественные деятели, например редактор «Вестника западной России» Ксенофонт Антонович Говорский, переход в православие приравнивали к перемене национальной принадлежности: «Принявший православие уроженец западной России возвращается опять к природной своей