Долина кукол - Сьюзанн Жаклин

Энн отрицательно покачала головой:

– Я слишком устала, я весь день работала.

– А чем я, черт подери, по-твоему, занималась? – Хелен говорила c интонацией ребенка, которого другие дети не приняли в свою игру. – Я c девяти утра на ногах. Три часа отрабатывала танец c этими деревенщинами из «Гаучерос» и раз шесть умудрилась шлепнуться на задницу. Потом раз сто трендели этот поганый дуэт. И несмотря ни на что, я свежа, как огурчик, и мне не терпится отправиться c тобой на ужин. А я ведь немного постарше тебя. Мне… тридцать четыре.

– Мне не хватает вашей энергии, – сказала Энн, изо всех сил стараясь скрыть свое удивление.

Тридцать четыре! Да, Джордж Беллоуз оказался прав в оценке Хелен Лоусон.

– А сколько тебе лет, Энн?

– Двадцать.

– Эй, давай не п…! Об этом я читала в газетах. Сколько тебе лет на самом деле? – Увидев, что Энн оцепенела, Хелен по-детски улыбнулась и спросила: – Ты что, одна из тех девиц, которые падают в обморок от ненормативной лексики? Моя мамуленька тоже начинает беситься, когда они у меня вылетают. Знаешь, обещаю тебе попробовать их не употреблять. Если сегодня не выдержу и что-нибудь ляпну, ты просто посмотри на меня своим ледяным взором, вот как сейчас, – я и приду в себя.

Энн улыбнулась. Было что-то трогательное в быстрых переменах настроения Хелен. Она казалась такой бесхитростной в своей искренности и очень ранимой, несмотря на свою славу и положение.

– Неужели тебе еще только двадцать лет, Энн? – быстро продолжала говорить Хелен. – Просто не верится, как скоро у тебя все получилось, я хочу сказать, как моментально ты окрутила Аллена. Я надену черное платье и совсем немного украшений. – Не переставая говорить, Хелен направилась в спальню, чтобы переодеться. – Давай иди со мной. Может, у меня и самый сильный голос на Бродвее, но из спальни ты меня не услышишь.

Хелен, переодеваясь, продолжала без умолку болтать. Это был в основном рассказ о всех ее мужьях и о том, как подло они c ней обошлись.

– Единственное, что мне всегда нужно было от них, – это любовь, – жалобно повторяла она. – Фрэнк любил меня, он был художник. Ах, если бы он сейчас видел меня на фоне настоящего Ренуара. Он, конечно, рисовал иначе – не так, как Ренуар, он был художник-иллюстратор. Но в свободное время он занимался тем, что он называл серьезной живописью. Он мечтал о том дне, когда сможет бросить работу иллюстратора и полностью посвятить себя подлинному искусству, то есть рисовать, как ему хочется.

– А вы в то время только начали выступать? – поинтересовалась Энн.

– Как бы не так! Конечно нет! Когда мы поженились, я играла главную роль в спектакле «У Сэди». Это была уже третья ведущая роль, которую я сыграла. Зарабатывала я три тысячи долларов в неделю, а он какую-то жалкую сотню, так что, сама понимаешь, это был действительно брак по любви.

– И тогда почему он не мог заняться серьезной живописью?

– Чтобы я его содержала? Ты что, смеешься надо мной? Если бы я решилась на это, как бы тогда узнала, что он женился на мне по любви, а не ради корысти, не из-за моих денежек? Я сразу все ему выложила. Квартира у меня была большая – не люблю себе ни в чем отказывать, люблю хорошо пожить. Вот я ему и сказала, что он может переехать ко мне. За квартиру буду платить я, поскольку и так за нее платила. Я также сказала, что буду платить горничной, оплачивать весь свой гардероб, еду и напитки. Но при одном условии: если мы куда-то едем, то за все расплачивается он. Он любил поплакаться, все жаловался, что на два ужина в ресторане уходит весь его недельный заработок. И это притом, что еда, жилье и прочее ему вообще ничего не стоили. Бог мне свидетель, я любила его. Я даже старалась заиметь от него ребенка, а ведь мне пришлось бы на год отказаться от выступлений. Теперь ты понимаешь, как я его любила? Но, увы, я так и не забеременела. Иди сюда, застегни мне молнию. Ну и как я выгляжу?

Выглядела она прекрасно, хотя Энн подумала про себя, что c драгоценностями она немного переборщила, но она – Хелен Лоусон, и ей это можно простить. Прозвенел звонок, и Хелен протянула руку, чтобы взять огненно-красную шелковую накидку, отделанную блестками.

Взглянув на Энн, она спросила:

– Как ты думаешь, она не слишком кричащая?

– А почему вы не хотите надеть ту норку, в которой вы были днем? – спросила Энн.

– Тебе очень хочется, чтобы я выглядела поскромнее, да? Черное платье и коричневая шуба, куда уж скромнее? Послушай, я считаю, уж если можешь позволить себе покупать что захочешь, то нужно носить и не стесняться. Я не из этих чопорных зануд-аристократок.

Снова зазвенел звонок.

– Идем, идем! – крикнула Хелен. Секунду помешкав, она взяла норковую шубку и, улыбаясь, сказала: – Твоя взяла, ангелочек. Я знаю, что вкус у тебя первоклассный.

Знакомство Джино и Хелен прошло замечательно. Они сразу понравились друг другу. Оба решили ехать в «Эль-Марокко», который обожали. В клубе они заказывали одинаковые блюда, поглощали реки шампанского, беспрестанно гогоча над шуточками друг друга. То и дело у их столика останавливались репортеры, подходившие поздороваться c Хелен; оркестр все время играл популярные мелодии из наиболее известных спектаклей c ее участием. Энн быстро передалось общее настроение праздничного веселья, и она c удивлением отметила про себя, что громко смеется над отпускаемыми Хелен скабрезными шутками. Но в Хелен нельзя было не влюбиться.

Джино одобрительно прорычал, хлопая Хелен по спине:

– Я обожаю эту крошку! Она что думает, то и говорит, без всякой липы. Режет правду в глаза. Знаешь что, Хелен? В день твоей премьеры мы устроим грандиозную гулянку.

При этих словах Хелен совершенно переменилась, перед ними как будто сидел незнакомый человек. На лице ее появилась застенчивая улыбка, и тоненьким, каким-то девчоночьим голосом она сказала:

– Ах, Джино, это было бы великолепно! Я просто счастлива, что ты будешь моим кавалером на приеме после премьеры.

Джино понял, что попал впросак. Энн знала, что он собирался пригласить Адель, и, естественно, он предполагал, что уж кто-кто, но Хелен Лоусон наверняка уже имеет себе партнера на этот вечер.

– А на какой день точно назначена премьера? – медленно спросил Джино.

– Шестнадцатое января. Через две недели мы уезжаем в Нью-Хейвен, а потом у нас три недели гастролей в Филадельфии.

– Мы приедем в Нью-Хейвен, – быстро сказал Джино, – Энн, Аллен и я…

– Ну нет! – запротестовала Хелен. – Нью-Хейвен – это полный облом. У нас там всего три выступления, чтобы прокатать программу перед Филадельфией.

– Но мы не будем слишком придирчивыми, – добродушно сказал Джино.

– Да не в этом дело! – Хелен снова насупилась, гримаса надувшегося младенца очень портила ее. – Первый прогон у нас в пятницу вечером, а на следующий день сразу стоит утренний спектакль, и наверняка в пятницу утром еще устроят репетицию, чтобы мы немного попривыкли к новой обстановке. Если вы приедете, я, конечно, захочу c вами повеселиться и наклюкаться, а в ночь перед утренним спектаклем об этом не может быть и речи.

– До января еще слишком далеко, чтобы я мог уже все конкретно спланировать, – решительно сказал Джино. – И вообще, я могу в это время уехать куда-нибудь за границу по делам. Я человек деловой. Но поездка в Нью-Хейвен вполне реальна, разве что ты не хочешь, чтобы мы приехали.

Хелен придвинулась к нему поближе, обняла за плечи и, кокетливо подмигнув, сказала:

– Ну нет, ничего не выйдет. От меня ты так легко не отделаешься. Согласна на Нью-Хейвен. Ну а если ты будешь в городе во время премьеры в Нью-Йорке, ты на нее тоже придешь?

– Ты хочешь сказать, что я должен смотреть ее дважды?

– Слушай, ты, сукин сын, на мои спектакли приходят по пять раз, – добродушно пожурила его Хелен и, повернувшись к Энн, сказала: – Пошли-ка, Энн, сходим в нашу девичью комнатку, подправим мордашки.

Когда они вошли в дамскую комнату, сидевшая там служительница бросилась к Хелен и восторженно обняла ее. Она оказалась, как объяснила Хелен, ее первой костюмершей.