Путь мистика - Бхагаван Раджниш

Гипноз нужно отнять из рук профессионалов, людей, которые используют его ради денег. Он должен стать храмовым методом, чем-то священным. Это и есть нечто священное.

Любимый Ошо,

Правда - слушая тебя, часто я чувствую себя окруженной мягкостью, покоем, молчанием, но внутри этого всего - такая глубокая жажда. Это также иногда случается, когда я ошеломлена и приведена в восторг закатом солнца, полной луной, красивой музыкальной пьесой. В этом всегда есть жажда, почти как сладкая боль. Ошо, чего именно я жажду?

Что угодно, обладающее красотой, что угодно, напоминающее тебе о запредельном, создаст в тебе жажду, жажду, в которой ты не сможешь понять, чего именно жаждешь. Ты не знаешь имени ее объекта, потому что, фактически, в этой жажде нет никакого объекта.

Слушая прекрасную музыку, видя прекрасный закат солнца, или просто летящую птицу, или красивые розы, или сидя под деревом в молчании, ты можешь почувствовать сладкую боль.

Эта жажда в том, как слиться в одно с этим состоянием чувства. Это не должно быть мимолетным событием, которое приходит и уходит, но чем-то таким, что остается с тобой, что становится тобой, потому что та же самая музыка, которая сладка сегодня, может не быть сладкой завтра, а послезавтра же вызывать скуку.

Таким образом, суть не в музыке. Суть в том, что она в тебе провоцирует жажду быть мирной, быть музыкальной, обладать всей красотой существования и обладать ею навсегда. Это духовная жажда, жажда запредельного, за пределами всех мимолетных опытов; жажда остановить время и быть здесь и сейчас, в этом мгновении, вечно. Это истинная религиозность.

Истинная религиозность не имеет ничего общего с церквями, мечетями, священниками - все это техники, эксплуатирующие вас. Их идеологии и теологии - просто попытки утолить в вас эту жажду. Они не могут ее утолить. Поэтому, хотя люди и христиане, индуисты, мусульмане, но все же в каком-то уголке их сердец сохраняется поиск, нескончаемое паломничество. И если бы они смогли понять, что это истинное направление религии, они отбросили бы христианство, индуизм и ислам и последовали бы этой жажде.

Это жажда сделать свою жизнь более творческой, чтобы она стала музыкой, чтобы сама эта жизнь стала закатом солнца. Это жажда сделать ее настолько медитативной, чтобы сама жизнь стала присутствием неведомого, окружающего тебя, испускающего аромат, который не от этого мира.

Глава 9. Благодарность существованию

Любимый Ошо,

Уверен ли ты, что не родился просветленным? Кажется, ты прожил всю жизнь с такой ясностью, храбростью и преданностью, никогда не идя на компромисс в своей цельности, что кажется, что какое-то качество пробужденности было с тобой все время. Если двадцать лет ты не был просветленным, было ли что-нибудь для тебя страданием?

Для меня страдания не было. Я не знаю вкуса страдания. Я видел, как люди страдают, я могу представить, что, наверное, происходило у них внутри, но в этой жизни я не страдал ни единого мгновения. Ты прав: я родился почти просветленным.

Я не могу сказать «просветленным», но почти... на самой грани, как человек, стоящий на границе: с этой стороны - мир тьмы, бессознательности, страдания, с другой стороны - мир блаженства, света и благословения. Я был ни на той стороне, ни на этой, точно на границе.

В моей прошлой жизни работа осталась лишь немного неоконченной. Именно поэтому я использую слово «почти». Еще один шаг, и я стал бы просветленным. Но даже если ты так близко, это значит, что ты не можешь страдать, не можешь переживать тоску, тебе не могут сниться кошмары. И в твоей жизни обязательно будут качества, которые обычно недоступны в обыкновенном ребенке: храбрость, цельность, абсолютно бескомпромиссный подход, тотальная преданность - никогда не отступать, какими бы ни были последствия, и принимать это радостно, как будто последствия не имеют значения.

Что имеет значение, так это то, как ты встретил ситуацию. Ты был тотален, ты был абсолютно предан, в тебе не было сомнений. Твое доверие было предельным, не относительным, не зависящим ни от каких условий - безусловным. И именно это имеет значение, не то, что происходит как следствие, - это несущественно.

Само по себе действие является собственной наградой, и именно так я жил. И если бы мне был дан еще один шанс, я хотел бы прожить так же снова и снова, ничего не меняя, по той простой причине, что я наслаждался всем, что бы ни происходило - и столько случилось за маленькую жизнь.

Однажды Эмерсона спросили:

- Сколько тебе лет?

И он ответил:

- Триста шестьдесят.

Задавший вопрос не мог поверить своим ушам. Он сказал:

- Это слишком много; наверное, ты шутишь! Просто скажи мне, сколько тебе лет.

И Эмерсон сказал:

- Я и сказал. Но я могу понять, почему ты озадачен. Ты считаешь триста шестьдесят лет по календарю. Я считаю жизнь по-другому. Согласно календарю, мне только шестьдесят лет, но в эти шестьдесят лет я прожил в шесть раз больше, чем смог бы прожить ты за то же время. Принимая во внимание, сколько я прожил, я сказал тебе мой возраст - триста шестьдесят лет жизни, сжатой в срок шестидесяти лет.

Каждое мгновение имело безмерную ценность. Эти мгновения перед просветлением, эти мгновения просветления, и эти мгновения выхода за пределы просветления - всего было так много, что я могу быть только благодарным существованию. Из этой благодарности возникает мое доверие. Оно не имеет ничего общего с существованием и с тем, достойно ли оно доверия; оно вытекает из моего опыта, из моей благодарности, которая создает во мне доверие.

Поэтому, что бы существование ни сделало со мной, это будет абсолютно принято - даже распятие. И со мной не будет, как с Иисусом... он потерял голову, на мгновение лишился своего доверия к Богу.

Неважно, называется это Богом или существованием. «Существование» более естественно, более реально. «Бог» более символичен, более метафоричен - его нельзя доказать. Для существования не нужно доказательств, оно уже есть; мы - его части. Но на мгновение Иисус лишился доверия, а потерять доверие, значит потерять все.

Он закричал в пустое небо:

- Отец, разве ты забыл меня?

Это одно восклицание сомнения, подозрения, недоверия безмерно важно. Оно показывает, что доверие не было тотальным, что было какое-то ожидание, может быть, не сознательное, но все же ожидание того, что случится чудо, и он будет спасен. Ничего не случилось. А он обещал ученикам:

- Вы увидите, что сделает мой отец.

Это ожидание, что какое-то чудо низойдет с неба, что протянется рука и снимет его с креста или изменит всю ситуацию, и он будет больше не нищим и преступником, но коронованным императором, князем тишины...

Ничего не случилось: он умирал, точно как и другой преступник, который никогда не думал о Боге, который никогда не молился, который совершал все возможные грехи. Преступник умирал точно так же, как и Иисус. Казалось, Бог безразличен. Поэтому в этом восклицании гнев, разочарование, чувство поражения - так много в нескольких словах. Эти несколько слов перечеркивают всю его жизнь спасителя, пробужденного человека.

Истина не знает никаких условий; это просто благодарность, признательность. Если после всех этих переживаний, мгновений любви, радости, прекрасных состояний концом становится распятие, если это полностью так, все в полном порядке - наслаждайся им.

Я всегда думал, что если бы Иисус мог поблагодарить Бога, я бы восхищался им совсем по-другому. Если бы он радовался даже в распятии... потому что не в твоих руках располагать, что произойдет; но, что бы ни произошло, в глубоком принятии - наслаждайся. Это доказывает твою цельность, твое доверие. И только в мгновения, когда ты проходишь через огонь... Когда все идет хорошо и гладко, человек может доверять очень легко, но доверять на кресте - это испытание.

Если бы Иисус доверял на кресте, если бы он не поднял голос в вопросе, сомнении, подозрении, он был бы в той же категории, что и Будда. Он упустил. Но человек упускает, только если внутри несет что-то, что в какой-то критической точке выходит наружу.

Твой вопрос относится к делу. Даже мои родители, соседи, учителя чувствовали себя озадаченными по той простой причине, что не могли отнести меня ни к какой категории. Они знали все виды людей, но не могли отнести меня ни к какой категории.

Мой директор в высшей школе был очень строгим человеком, проповедовавшим суровую дисциплину. Как только я перешел из школы в высшую школу, с самого первого дня между нами началась борьба. Обычно в начале дня, перед началом занятий, проводилась коллективная молитва. Я оставался в молчании. Я не участвовал в молитве, которая возносилась в честь индуистского бога Ганешвара, бога-слона с телом человека и головой слона. Он вызвал меня и сказал: