Наулака - История о Западе и Востоке - Редьярд Киплинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Хоть бы они скорее покончили со всей этой нелепой затеей, - бормотал он про себя. - Ведь не могу же я целый век прожить в Раторе.
Тарвин ни за что не хотел понять, как могло правительство сочувственно отнестись к самой идее этого брака, к этому нелепому и злому фарсу, именовавшемуся бракосочетанием, главными действующими лицами которого были двое детей. На днях Ника представили чиновнику генерал-губернатора, который хотел узнать как можно больше о ходе работ на Амете. Но расспросы о строительстве плотины в тот момент, когда он не мог и на миллиметр приблизиться к своей заветной цели, к Наулаке, обидели и оскорбили Тарвина до глубины души, и он не только проигнорировал их, но еще и сам, в свою очередь, забросал чиновника пристрастными вопросами о готовившемся во дворце беззаконии. Чиновник объявил, что этот брак вызван политической необходимостью, но когда Тарвин высказал ему свое мнение о подобного рода политической необходимости и о том, что бы он сделал, будь его воля, чиновник оцепенел и с любопытством и удивлением оглядел диковатого американца с ног до головы. Они расстались, весьма недовольные друг другом.
С остальными англичанами Тарвин чувствовал себя более непринужденно и вольготно. Жена чиновника, высокая брюнетка, принадлежавшая к одной из тех семей, которые со дней основания Ост-Индской компании* управляли судьбами Индии, проверяла больницу, в которой работала Кейт, и так как она была все-таки женщиной, а не официальным лицом, то пленилась маленькой девушкой с грустными глазами и не скрывала своего восхищения той, которая так мало и редко говорила о своих успехах. Поэтому Тарвин и старался изо всех сил занять и развлечь жену чиновника, и она объявила, что он человек необыкновенный. "Впрочем, знаете, все американцы люди необыкновенные, хотя и очень ловкие".
Не забывая и сейчас, в шуме и блеске готовящегося празднества, о том, что он гражданин Топаза, Тарвин рассказывал ей об этом благословенном городе, лежащем на равнине у подножия горного кряжа, городе, которому принадлежала половина его сердца. Он называл его "волшебным городом", подразумевая, что все жители западного материка согласны с этой характеристикой. Нет, ей не было скучно - она получала удовольствие от его рассказов. Разговоры о компаниях по продаже земли и ее освоению, о торговой палате, о городских земельных участках и о компании "Три К" были для нее внове, и Тарвину легко удалось перейти к тому, что в данную минуту было для него важнее всего. Что она знает о Наулаке? Видела ли ее когда-нибудь? Он спрашивал не таясь.
Нет, она ничего не знала о Наулаке. И думала, и мечтала она лишь о том, как весной поедет домой. Домой - это значит в маленький домик неподалеку от Сербитона, в хрустальный дворец, где ждал ее возвращения трехлетний сынишка. По-видимому, интересы и помыслы всех прочих англичан были так же далеки от Раджпутаны, а от Наулаки тем более.
Заключительный день брачных торжеств начался и завершился пушечными выстрелами; снова и снова зажигались огни фейерверков, снова слышался топот лошадиных копыт и рев слонов, оркестры много раз пытались сыграть что-то похожее на "Боже, храни королеву". Махараджа Кунвар должен был появиться вечером на банкете (в Индии невеста не показывается на люди, и ее имя даже не упоминают), где чиновник, представляющий интересы генерал-губернатора, провозгласит тост за здоровье его самого и его отца. Махараджа должен был произнести речь по-английски.
Тарвин с большим трудом протискивался сквозь густую толпу, что собралась у ступеней храма. Ему хотелось одного: удостовериться в том, что с ребенком все в порядке, ему хотелось увидеть, как он выходит из храма. Оглядевшись по сторонам, он заметил, что был в толпе единственным белым человеком, и пожалел своих пресыщенных и нелюбопытных соплеменников, для которых дикая сцена, происходившая сейчас у него перед глазами, не представляла никакого интереса.
И в эту минуту, под оглушительный рев раковин, двери храма отворились внутрь, и громкий гомон толпы сменился благоговейным шепотом. Тарвин крепко ухватился за поводья и нагнулся вперед, чтобы лучше видеть. За дверями храма стояла темнота, а к звукам раковин присоединился бой бесчисленных барабанов. Запах ладана, настолько сильный, что от него першило в горле, поплыл над толпой, хранившей полное молчание.
В следующую минуту махараджа Кунвар, один, без свиты и без священников, вышел из темноты и встал, освещенный факелами, положив обе руки на рукоятку меча. В лице его под чалмой, украшенной алмазными подвесками и изумрудным эгретом, не было ни кровинки. Глаза провалились, а рот был полуоткрыт; но жалость, которую Тарвин почувствовал к усталому измученному ребенку, быстро уступила место другому чувству: сердце Ника забилось и запрыгало, потому что на груди махараджи Кунвара, поверх золотой одежды, лежала Наулака.
На этот раз не надо было задавать никаких вопросов. Это не он сейчас взирал на Наулаку - казалось, будто на него самого упал глубокий взгляд огромных глаз ожерелья. Оно горело мрачным огнем рубинов, злой зеленью изумрудов, холодной синевой сапфиров и жарким полыханием алмаза. Но весь этот блеск был ничем в сравнении с чудным сиянием одного камня, что лежал над большим граненым изумрудом в самой середине ожерелья. Это был черный алмаз - черный, как смола в адском озере, и светившийся изнутри пламенем преисподней.
Ожерелье лежало на плечах мальчика, точно огненный ворот. Словно напитавшись блеском золотой парчи, на которой покоилось, оно затмевало безмолвные звезды индийских небес и превращало пылавшие факелы в грязно-желтые пятна.
Некогда было думать, рассчитывать, оценивать, он едва успел его разглядеть и понять, что это и есть Наулака, как опять затрубили морские раковины, махараджа отступил назад, в темноту, и двери храма затворились за ним.
XIV
Когда Тарвин явился на банкет, лицо его горело, и во рту все пересохло. Он видел ожерелье! Оно существовало. Его не выдумали. И он его получит, он заберет его с собой в Топаз. Миссис Матри наденет его на хорошенькую точеную шейку, которая становилась еще прекраснее, когда миссис Матри смеялась. А "Три К" прибудут в Топаз. Тарвин станет спасителем родного города, и друзья выпрягут лошадей из его коляски и впрягутся сами, и прокатят коляску с ним по Пенсильвания-авеню. И цены на земельные участки в городе станут расти на будущий год не по дням, а по часам.
Ради этого стоило ждать, стоило строить плотины хоть на сотне рек, стоило целый век играть в пахиси и хоть тысячу миль протащиться в телеге, запряженной буйволами. В тот вечер, на банкете, выпив до дна бокал за здоровье юного махараджи Кунвара, он снова поклялся самому себе довести дело до конца, даже если для этого потребуется провести в Раторе все лето. В последнее время, после нескольких серьезных неудач, его вера в успех сильно поубавилась; но теперь, когда он увидел предмет своих мечтаний, ему уже казалось, что ожерелье у него в руках. Правда, в свое время в Топазе он тоже считал, что Кейт должна принадлежать ему только потому, что он ее любит.
На следующее утро он проснулся со смутным ощущением того, что стоит на пороге великих событий; а потом, лежа в ванне, все гадал, не обманули ли его вчерашние радостные предчувствия и уверенность в удаче. Да, он и в самом деле видел Наулаку. Но двери храма скрыли от его глаз это видение. Он даже спрашивал себя, а был ли в действительности этот храм и это ожерелье, и от волнения не заметил, как вышел из гостиницы и прошел полпути до города. Но когда он очнулся, то ясно понял, куда и зачем вдет. Если он и вправду видел Наулаку, то должен не терять ее больше из виду. Ожерелье исчезло в храме. Следовательно, ему надо идти в храм.
Обгоревшие факелы валялись на ступенях храма среди затоптанных цветов и разлитого масла; на толстых шеях черных каменных быков, стоявших у входа во внутренний двор, висели потерявшие упругость гирлянды из завядших бархатцев. Тарвин снял свой белый шлем (было уже очень жарко, хотя после рассвета прошло всего два часа), отбросил со лба начинавшие редеть волосы и окинул взглядом то, что осталось здесь после недавнего пиршества. Город все еще спал после вчерашнего. Двери храма были открыты настежь, он поднялся по ступенькам, вошел внутрь, и никто не чинил ему препятствий.
Засунув руки в карманы, Тарвин, насвистывая, рассматривал скульптурное изображение четырехголового божества Ишвары и поглядывал по сторонам. Он уже месяц жил в Индии, но еще ни разу не заходил в храм. Стоя тут, он снова ощутил, насколько сильно жизнь, обычаи и традиции этого странного народа отличались от того, что казалось хорошим и правильным ему самому. Мысль о том, что ожерелье, которое могло изменить судьбу такого цивилизованного христианского города, как Топаз, принадлежит слугам этих ужасных божеств, начинала сердить его.
Он знал, что если его здесь увидят, то без церемоний выставят из храма за оскорбление святыни. Поэтому он поспешил быстрее закончить поиски, смутно надеясь, что туземцы, известные своей неряшливостью и небрежностью, могли и просто оставить Наулаку где-то у всех на виду, подобно тому, как женщина, вернувшаяся домой поздно ночью после бала, бросает свои бриллианты на туалетный столик. Он шарил глазами по полу, оглядывал одно за другим все каменные изваяния, а высоко, под куполом храма, пищали и носились летучие мыши. Затем он вернулся к стоявшей в центре храма статуе Ишвары и, став на прежнее место, принялся разглядывать идола.