Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы

Черный танец

Глава 4

Все счастливые семьи – счастливы по-своему. И, одновременно, несчастливы – тоже.

Так переиначил Арсений Челышев изречение Льва Толстого.

Ему казалось – переиначил со знанием дела. Потому что вот уже полгода они жили с Настей Капитоновой вместе. В незарегистрированном, гражданском браке. Своей семьей. Иногда, бывало, несчастливой, но чаще – счастливой.

Они сняли комнату в коммуналке в Измайлове, на Пятой Парковой. Сеню взяли работать в «Советскую промышленность» на полставки. Взяли охотно, и он там трудился – аж пар из ушей шел. «Надо же и заработать что-то – маленькая, а семья…» Вот он и зарабатывал. Выходило на круг у них с Настей рублей двести пятьдесят в месяц: его зарплата, да гонорары, плюс две стипендии… На взгляд Арсения – огромные деньги. На взгляд Насти – сущие гроши. Из-за денег, в основном из-за Настиного мотовства, в семье частенько происходили раздоры – заканчивались они, как правило, бурным примирением в постели.

Ни он, ни она и подумать не могли, что короткий период, проведенный ими вместе в сталинской съемной коммуналке, они оба будут вспоминать, как самые светлые деньки в их жизни…

…В старый двор, занесенный снегом, въехала черная «Волга» с антеннами. Редкие прохожие провожали машину удивленными взглядами. Сюда, в Измайлово, на черных «Волгах» обычно не приезжали.

Первым вышел шофер. Он открыл пассажирскую дверь и помог приехавшему – широкоплечему старику – выбраться на скользкий тротуар. Затем достал из багажника здоровенную картонную коробку.

– Второй подъезд здесь, Егор Ильич, – угодливо сказал он хозяину.

– Спасибо, Илья, – царственно откликнулся старик.

Маленькая процессия вошла в дом. А вслед им – зашелестело: «Кто такие? К кому?!»

…Насти дома не было. Отправилась по магазинам.

Но Сенька знал: магазинами дело не ограничится. Насте быстро надоест торчать в очередях за кефиром, маслом и вареной колбасой. Она махнет на Измайловский рынок – за вкусненьким. Притащит парного мяса, яркой зелени, мороженой хурмы, веселых мандаринов. Не успокоится, пока всю Сенькину зарплату не растратит. А когда явится, веселая, румяная, освеженная морозцем и покупками, протянет: «Посмотри, какой я тебе вку-уснятины накупи-ила!» – у него язык не повернется корить ее за безудержные траты. Что делать, привыкла Настька к «мажорству». Приучили ее жить на широкую ногу, и уж в чем в чем, а в еде не знать отказа. И цены деньгам не знать. Поэтому ругать ее за транжирство – абсолютный бесполезняк. Только ссориться по пустякам. Лучше сесть и написать очередную бодягу для газеты. Бодягу, за которую заплатят рублей пятнадцать – двадцать гонорара. Вот и будет компенсация Настиной растраты.

Сеня заправил бумагу в портативную машинку «Эрика». «Эрика» была единственной вещью, которую Настька взяла с собой из родительского дома. Ну, не считая, конечно, платьев, джинсов и косметики.

Сеня закурил, с греховным удовольствием затянулся бешено дорогим «Кэмелом» (рубль пачка!). Неделю назад вернулся из командировки – был в страшной глуши, в Ульяновской области. Там в сельпо обнаружились залежи фирменных сигарет: еще, видать, из тех, что к Олимпиаде закупали. А курить пижонский «Кэмел» в далеком селе оказалось некому… Вспомнил, что Настька ругается, если он курит в комнате – схватил машинку и перебазировался на кухню. Поставил машинку на стол, со вкусом покурил…

«Главное – это яркое начало, или, как там Эженова мать нас учила, „лид“. После классного „лида“ читатель любую лажу схавает».

Налил из графина воды, попил, покружил по кухне. Ну, вот – нормальный творческий уют: машинка, пепельница, водичка…

Сеня застучал по клавишам.

«Вчера возвращаюсь с работы, навстречу – женщина с торжествующим лицом. На шее у нее – ожерелье из рулончиков туалетной бумаги. У хозяйственного магазина чернеет очередь, и продавщица в халате поверх телогрейки покрикивает: „Эй, крайние! Не занимайте! Туалетка кончается!“»

«Классно. „Лид“, кажется, удался. А теперь – плавно переходим к главной теме критической корреспонденции: на заводе в литовском городе Григишкес коммуниздят туалетную бумагу».

Тут грянул звонок в дверь.

Ни секунды не сомневаясь, что вернулась из магазинов Настька, Сеня бросился открывать дверь.

Распахнул.

На пороге стояли двое мужчин.

– Здравствуй, Сеня, – скупо проговорил первый, в пыжиковой шапке и добротном сером пальто. И скомандовал второму: – Давай, заноси.

Второй, одетый попроще – в кроличью шапку и габардиновую куртку на меху – мимо Арсения вперся с огромной картонной коробкой в прихожую. Затем, не разувшись, потопал, безошибочно держа курс на кухню.

И только тут Арсений узнал визитеров. «Ф-фу, наваждение! Да это же Настькин дед, номенклатурщик Егор Ильич, вместе со своим шофером-ординарцем!»

– Дома Настя? – по-хозяйски спросил старик, без приглашения снимая свое богатое ратиновое пальто.

– В магазине. Проходите, Егор Ильич.

Черт знает почему, но Арсений был рад видеть деда Ильича. Тот лично ему ничего плохого не сделал. Даже слова не сказал, когда Настька убежала вместе с ним из родного дома.

Вернулся с кухни шофер, отрапортовал: «Все, Егор Ильич».

– Можешь быть свободен, Илья. Подхалтурь, если хочешь. Но через два часа чтоб был у подъезда, как штык. Ясно?

– Могу я воспользоваться уборной? – угодливо спросил шофер. Обращался он почему-то не к Сене, а к Егору Ильичу.

Капитонов вопросительно посмотрел на Сеню. Тот поспешно сказал:

– Туалет в конце коридора. А ванная – рядом.

– Спасибо, Егор Ильич, – водитель по-прежнему не обращал на Сеню ровно никакого внимания.

Вместе с Егором Ильичом в их квартиру вошло все то, от чего, как предполагал Арсений, бежала Настя. Бежала, да недоубежала.

Вместе со стариком к ним в дом явились три вещи. Это безмерная уверенность в себе, бесцеремонность и снисходительность по отношению ко всем тем, «кто не из их круга». А престарелый шофер привнес еще и ауру чинопочитания, послушания, раболепия.

«Они только совместно могут существовать, – подумал Сеня. – Этот глыбастый самоуверенный Егор Капитонов – и его шофер, типичный советский холуй».

И все же, все же… Арсению оказалось приятно видеть старика. Потому что от него исходили могучая сила и обаяние.

Егор Ильич, наконец, снял пальто. Но не повесил – держал в руках. А тут как раз и шофер вернулся, подсуетился. Принял у старика пальто, аккуратно расправил, повесил. «Сам он, значит, раздеваться не умеет!» – усмехнулся про себя Сеня.

Шофер спросил:

– Разрешите убыть?

– Давай, Илюха, – отмахнулся Капитонов.