Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

в том случае, если не будет доказано путем представления списков прихожан, что церковь посещается и что имеется на лицо приход с надлежащим количеством верующих.

Бывший командующий полком Полковник Ризников составил требуемые списки, причем привлек и меня к этой работе, и я записал всех моих родных и знакомых, количеством чуть ли не 50 человек, церковь была временно спасена. (Впоследствии ее всё же обратили в кинематограф).

Полковник Ризников служил архивариусом в одном советском учреждении и спасал от уничтожения архивы гвардейских полков. Я видел у него 9 огромных незаколоченных ящиков, куда были навалены бумаги нашего полка. Ему же я докладывал о моем участии в тайной антибольшевицкой организации. В 1932 году полковник Ризников погиб в Соловках.

Почти полтора года прошло после ликвидации большевиками нашего полка. В казармах формировались красноармейские части и отправлялись на фронт гражданской войны. Я думал, что всё прежнее давно уже забыто и рискнул пойти весной 1919 года к заутрене в нашу полковую церковь.

20 апреля 1919 года[102]. Заутреня в полковой церкви

Посреди церкви стоит аналой, и красноармеец читает Апостола. Начинают стекаться прихожане и среди них немало красноармейцев. Приходит прапорщик Решетняк (моего выпуска 5-й Петергофской школы прапорщиков). Мы издали с ним раскланялись, но не подошли друг к другу и встали поодаль в полутьме храма.

В алтаре начинаются приготовления к началу Богослужения. С беспокойством наблюдаю, как к прапорщику Решетняку подходит красноармеец, говорит что-то ему, направляется затем в мою сторону и обращается ко мне:

— Очень просим вас помочь внести плащаницу в алтарь.

Переглянувшись, мы с прапорщиком Решетняком подошли к плащанице, приложились и помогли нести ее в алтарь. Отошли затем в темноту. Началась лития, запели «Христос Воскресе». Прапорщик Решетняк перекрестился и вышел из церкви. Я постоял еще несколько минут и, покинув храм, побрел домой по пустынным улицам. Несмотря на Светлый праздник, не слышно было радостного колокольного звона[103].

1919-й год. Северо-Западная армия генерала Юденича

Наша рота готовится к атаке деревни Малый Сабек, занятой красными. В роте 30 человек при 2-х офицерах. Ротой командует поручик Федоров, я — младший офицер. Пулеметчики приготовились следовать за ротой со своими двумя пулеметами. Поручик Федоров встает первым и идет впереди роты, ведя ее в атаку. Красные открывают перекрестный пулеметный огонь. Поручик Федоров падает с пробитой грудью и остается лежать на открытом месте, впереди роты, под адским огнем пулеметов. Рота залегла. Я кричу изо всех сил:

— Рота, слушай мою команду.

Вдруг вижу: два солдата, по своему почину, выползают вперед, стараясь слиться с землей. Подползают к своему раненому командиру и под страшным пулеметным огнем выволакивают его из-под обстрела. После боя я написал рапорт о представлении обоих героев к Георгиевскому кресту, за спасение своего ротного командира.

В июле 1919 года Северо-западная армия генерал Юденича с боем отступала из-под Красного Села и Гатчины. Собственно, это не была еще Северо-западная армия, а отдельный корпус Северо-западной армии. Генерал Юденич был еще в Финляндии, а отдельным корпусом командовал полковник Родзянко[104], произведенный в генералы.

Первое наступление на Петроград не могло иметь успеха — наступало 3000 человек на фронте от Пскова до Финского залива. Продовольствие, снаряжение, оружие и деньги добывали у красных. От «союзников» помощи еще не было.

В тылу была эстонская граница.

Отступая, командование располагало части по реке Луге, дабы удерживать за собой несколько уездов Петроградской и Псковской губерний, переформироваться, пополнить свои ряды, получить обмундирование и снаряжение от «союзников», перейти затем в наступление и, действуя сообща с Эстонской армией и английским флотом, занять Петроград.

Я пришел со взводом в д. Большие Клены, Ямбургского уезда, Петроградской губернии; деревня стоит на крутом берегу Луги. Эта река замечательно красива. Она течет среди высоких берегов, покрытых лесом, который отражается в глубоких и тихих водах реки. Местами дно меняется, и вода шумными струями несется по каменистому дну, а потом вновь превращается как бы в длинное озеро с высокими лесными берегами.

Жители прибрежных деревень плавают по Луге на узких и длинных лодках, управляя ими одним веслом, гребя в глубоких местах реки, а на порогах опираясь веслом о дно, проявляя при этом большую ловкость, чтобы лодку не закрутило течением и не разбило бы о камни.

Таким способом крестьяне доставляют свои продукты на базар в Ямбург, а теперь этим водным путем доставляют туда и наших раненых.

Подарок мне полкового знака

Деревня Большие Клены состоит из многих весьма зажиточных дворов.

Я выбрал себе лучший дом, принадлежащий богатому крестьянину Хозяйчикову. Не могу назвать этот дом избой — он состоит из нескольких комнат, причем имеется гостиная с комодами, с мягкой мебелью, геранями, кисейными занавесками, а на чистейшем, крашенном масляной краской полу, покрытым наискось разноцветным половиком, лежит медвежья шкура. На стенах висят картины и фотографии.

Пока мои солдаты устраивались на сеновале, я стал машинально рассматривать фотографии в рамках. На меня смотрят крепкие мужики и бабы; какая-то группа не то охотников, не то лесных сторожей; солдат в форме мирного времени. Присматриваюсь и вижу на мундире наш полковой знак. Спрашиваю:

— Скажите, хозяйка, кто это тут на фотографии?

— Этот? Да это мой сын.

— А где он сейчас?

— Дa в поле работает; он больной грудью, его и не трогают.

— А я бы хотел его повидать, скажите, хозяйка, чтобы он ко мне пришел.

Вечером приводит ко мне хозяйка сына. Высокий, рыжий крестьянин, болезненного вида, очень худой.

— Вы в Лейб-Гвардии Московском полку служили? — говорю ему я.

— Так точно, господин прапорщик.

— И я тоже вот уже в конце войны вышел в Запасный батальон Лейб-Гвардии Московского полка. А нет ли у Вас полкового знака?

— Как же, господин прапорщик, подождите немного, сейчас поищу, далеко я его запрятал.

Через несколько минут он вернулся, подошел ко мне, стал смирно и сказал, подавая знак:

— Ваше Высокоблагородие, разрешите мне, старому солдату, преподнести вам наш полковой знак.

Мы обнялись с ним, расцеловались. Он сбегал за ножницами, прорезал дырку в моей гимнастерке и сам прикрепил мне наш полковой знак.

Вскоре попросил меня в баню, я выпарил вшей и одел смену чистого белья, которую мне принес старший унтер-офицер Хозяйчиков.

После бани старики Хозяйчиковы просили меня прийти к ним ужинать, и потчевали меня чудными щами и великолепным крестьянским пирогом.

Сейчас, в Париже храню я этот знак — дорогой мне солдатский подарок, и верю, что настанет время и я вновь принесу его на Родную Землю.