Генетик - Анатолий Маев

Из квартиры Ганьского председатель вышел с двояким чувством: с одной стороны, он был обрадован оптимизмом, который уловил в словах и настроении ученого, с другой стороны, его начинало раздражать то, что Аполлон Юрьевич ставил перед ним все новые задачи.

Шнейдерман покидал вокзал в расстроенном состоянии. Ощущение грусти и одиночества пришло к нему сразу же, как только Жанетта Геральдовна вошла в вагон. Слишком дорогой ценой заплатил Боб Иванович за накал эмоций: Галочка ушла навсегда. Перед ним встала насущная необходимость искать замену от общения с Хвостогривовой, а это требует времени и денег.

От последней горестной мысли второму человеку партии сделалось совсем тошно на душе. Он не мог в состоянии хандры оставаться один. Шнейдерману хотелось говорить. Неважно кому, что и где. Главное, чтобы его слушали. Человек, умеющий слушать, – создание редкое. Одним из таковых редких созданий являлся Макрицын, к которому потерпевший и отправился, предварительно позвонив.

Ясновидящий встретил товарища с выражением лица весьма и весьма нерадостным, растерянным. Было очевидно, что Еврухерий чем-то сильно озабочен.

– Ты почему убитый такой? – пожимая приятелю руку, с порога спросил второй человек в партии.

Ответа не последовало.

Боб Иванович прошел в гостиную и, усевшись на угрожающе поскрипывающий стул, повторил вопрос. Еврухерий, будто раздумывая, отвечать или не отвечать, стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку, и пристально смотрел на гостя.

– Ангелина, что ли, настроение испортила? – вслух предположил Шнейдерман, удивленный поведением Еврухерия.

Макрицын сделал шаг по направлению к соратнику и сбивающимся голосом произнес:

– Тревожно мне что-то в последнее время. Одно и то же видение приходит почти каждый день, а понять, к чему оно, никак не могу. Вижу, идут двадцать две пары карликов непонятного пола, а в конце мужик с бабой, тоже карлики. У одной пары в середке на плечах уродец сидит, ногами шеи обхватив. Сорок седьмой получается. А сзади него Ганьский шагает и на ходу что-то в дневник записывает.

– Я бы тоже ничего не понял, – признался Шнейдерман и стал говорить.

Начал он рассказом о жерехе на семь килограммов, с которым якобы боролся три часа под Астраханью, затем сравнивал достоинства водки и коньяка, а закончил монолог критикой вкусовых качеств дуриана, хотя сам его не то что никогда не пробовал на вкус, но и в руках не держал, и видеть не видел. Еврухерий молча выслушал товарища. Закончив монолог, второй человек в партии попросил Макрицына поведать что-нибудь интересное, используя свой удивительный дар, на что последний согласился. Оба приятеля замерли в молчании.

Прошло минут десять, прежде чем Еврухерий заявил:

– Будет Вождь!

И ясновидящий продолжил:

– А у тебя баба появится. Сначала будет хохлушка с рынка, но она прописать попросит, и вы расстанетесь. Потом встретишь другую, та хорошая – пятьдесят шестого размера снизу и сорок восьмого сверху. Но ты с ней день или два пробудешь. Затем с третьей познакомишься. Через собаку, боль и бородатого скульптора. Вот с ней надолго останешься.

– Покусает, что ли? – встревожился Шнейдерман.

Но Макрицын его успокоил:

– Нет, кусать она тебя не будет. Видел две картины, но пространством разделены: на одной собака, бородатый скульптор, лестница, а на другой женщина, кошка и ты на носилках от боли корчишься…

– Типун тебе на язык! – в сердцах пожелал Боб Иванович.

Сын восьми народов смотрел на Макрицына как на полоумного, но не перебивал, все больше убеждаясь в правильности своего предположения о странности товарища по партии. Боб Иванович постоянно замечал за ясновидящим какие-то мелочи, труднообъяснимые с точки зрения нормального человека.

Выслушав предсказания, Шнейдерман посетил санузел, где обнаружил новые доказательства правоты своего мнения.

– Еврухерий, – крикнул он оттуда, – ты бумагу туалетную под настроение, что ли, используешь?

Три начатых рулона были розового, желтого и серого цветов. Меньше других оказался желтый. «К разлуке, – подумал Шнейдерман, – все еще по Ангелине тоскует».

Глава двенадцатая

Шла четвертая неделя ночного дежурства Макрицына в квартире Ганьского. Ученый ночевал у Марины, а утром, к девяти часам или даже раньше, возвращался домой, отпускал Еврухерия и сразу же шел в комнату.

Там на расчищенном от стопок книг и журналов пятачке расположился ансамбль различных приборов, в центре которых стоял термостат с прозрачной дверкой. Внутри него находились две тщательно закупоренные необычной формы банки, наполненные слегка коричневатой жидкостью, в каждой из которых плавало нечто, только одному Аполлону Юрьевичу известное. Эти самые «нечто» ничем одно от другого не отличались, оба были размером с небольшого таракана-прусака, цвет имели приближенный к желтому, а по форме отдаленно напоминали улитку. Каждый день, утром и вечером, ученый открывал термостат на две-три минуты, внимательнейшим образом рассматривал содержимое посудин и делал многочисленные фотографии. Затем садился за стол и подолгу что-то записывал в дневник.

От приборов тянулись многочисленные провода. Они были проведены под дверью в гостиную, где, поднимаясь по стене, подходили к задней стороне корпуса панели управления, специально собранной Ганьским для контроля за экспериментом. Именно как эксперимент рассматривал ученый работу, за которую взялся. В задачу же Макрицына входило следить по ночам за тем, чтобы горели только зеленые индикаторы. При появлении красных с одновременным звуковым сигналом следовало немедленно звонить Ганьскому. Зная любовь Еврухерия приложить голову к подушке, Аполлон Юрьевич установил сирену – негромкую, но со звуком весьма противным, настроив ее таким образом, чтобы включалась каждые пятнадцать минут.

Макрицын уже трижды набирал номер Марининой квартиры. Первый раз – когда датчик среагировал на понижение комнатной температуры. Примчавшийся ученый быстро выявил причину: от ветра открылось окно.

Второй раз Еврухерий сообщил о мигании красного индикатора, третьего справа в верхнем ряду, что означало увеличение давления в термостате. Тогда Ганьский не вошел, а влетел в комнату и долго не выходил, что говорило о серьезности проблемы. В ту ночь ученый так и не вернулся к Марине. Аполлон Юрьевич не смог выявить причину случившегося, а Еврухерий смолчал, что мигание началось после того, как он по неосторожности разлил чай на столе, где стояла панель, и несколько капель попало на провода. А ведь еще перед первым дежурством Ганьский строго-настрого запретил Макрицыну входить, как он выразился, в зону эксперимента, что-либо ставить на стол и передвигать панель, пытаться самостоятельно устранять неполадки. Но ясновидящий запретами пренебрег. Более того, он сообразил, как отключать сирену-будильник, и от недостатка сна не страдал.

В третий раз произошло следующее. В одну из ночей, когда Еврухерий сидел в кресле, расслабившись, положив ноги на стул и напевая любимые куплеты, невесть откуда взявшаяся огромная и синяя муха трижды на огромной скорости, меняя высоту, пролетела над головой дежурного. Мух не любит никто, Макрицын же их люто ненавидел.

В своей квартире ясновидящий боролся с ними до победного конца. В обеих комнатах, в коридоре и на кухне с марта по ноябрь с потолка свисали длинные липкие ленты, что категорически не нравилось Ангелине Павловне, постоянно налетавшей на них лбом. Форточки и проем балконной двери были тщательно закрыты марлей. И все же изредка противные насекомые попадали в жилище Еврухерия, но изощренные способы охоты, практикуемые Макрицыным, не оставляли им шансов. Помимо традиционных мухобоек, он использовал вафельное полотенце, пылесос, аэрозольные отравы, сачок, сеть-накидку с мелкой ячейкой и даже воробья, купленного по дешевке на Птичьем рынке.

Вот и теперь Еврухерий вскочил и кинулся в ванную, откуда вылетел с банным полотенцем, подаренным Ганьскому Мариной. Охота началась. Муха оказалась опытной и искушенной в борьбе за выживание: она делала крутые зигзаги возле люстры, ракетой ныряла вниз, залетала за сервант, под стол, затем стрелой неслась к потолку и падала в пике… Но рано или поздно силы заканчиваются у всех – муха села на панель управления. Еврухерий подкрался и нанес сокрушительный удар полотенцем. Мгновенную смерть насекомого осветили и отметили несколько датчиков, одновременно начавшие подавать сигналы красного индикатора и тревоги.

Макрицын, перепугавшись, сразу же позвонил Ганьскому, после чего принялся обдумывать, что сказать ученому. К счастью, тот не обнаружил каких-либо фатальных последствий для эксперимента и даже не спросил, как все случилось. Кстати, это была последняя ночь, проведенная Макрицыным на дежурстве.

Утром Аполлон Юрьевич сообщил новость Вараниеву, а заодно напомнил: