100 великих писателей - Геннадий Иванов

Следует заметить, что творческая дерзость Мольера (так называемое «новаторство») намного опережала эволюцию эстетических и этических норм, а его художественная раскованность, что Гёте называл «обаятельной естественностью», граничила в то время с нарушением морали, но это же и сохранило его пьесам вечную молодость. Более того, тексты Мольера читаются, не вызывая «сопротивления материала», а, заметим, редкому драматургу удаются пьесы, которые при чтении не проигрывали бы перед сценическими постановками.

В «Мизантропе» многие увидели отражение мрачного состояния духа самого автора, которого соотносили с главным героем. Основания для этого были. Мольер действительно находился в тяжелой полосе жизни: не прожив и года, умер его сын, крестник короля; с Армандой, поступившей в театр и упоенной первыми сценическими успехами и победами, начались конфликты; «Тартюф», которого он считал своей самой большой удачей, был запрещен.

Всего Мольер оставил 29 комедий. Часть из них была написана по случаю придворных празднеств — «Принцесса Элиды» (1664), «Господин де Пурсоньяк» (1669), «Блистательные любовники» (1670) и др. Некоторые относятся к жанру семейно-бытовых комедий, как, например, «Жорж Данден, или Одураченный муж», «Брак поневоле», «Скупой» (все — 1668), «Плутни Скапена» (1671), «Ученые женщины» (1671) и др.

Последние значительные комедии Мольера — «Мещанин во дворянстве» (1670) и «Мнимый больной» (1673) — написаны как комедии-балеты. «Мещанин во дворянстве», премьера которого состоялась в замке Шамбор на празднествах по случаю королевской охоты, не понравилась зрителям, да и вряд ли мог понравиться в замке обаятельный герой «из мещан» на фоне промотавшегося графа и легкомысленной кокетки маркизы, которую к тому же отчитывает купчиха, — как говорится, не та иерархия.

Комедия «Мнимый больной» стала эпилогом жизни ее автора. 17 февраля 1673 года Мольер вышел на сцену, чтобы в роли Аргана веселить публику его мнимыми болезнями. Некоторые зрители заметили, как у него начались судороги, но восприняли это как блестящую игру. После спектакля у Мольера хлынула горлом кровь, и он скончался. Ему исполнился пятьдесят один год.

Мольера не успели соборовать, и архиепископ Парижский, в силу обычаев того времени, запретил предавать земле тело «комедианта» и «нераскаявшегося грешника» по христианскому обряду. Только после вмешательства Людовика XIV архиепископ пошел на некоторые уступки.

В день похорон под окнами дома, где жил Мольер, собралась толпа, но вовсе не затем, чтобы проводить его в последний путь — чтобы помешать погребению. Арманда бросала в окно деньги, пытаясь утихомирить возбужденную публику…

Хоронили Мольера ночью — «…в толпе провожавших видели… художника Пьера Миньяра, баснописца Лафонтена и поэтов Буало и Шапеля. Все они несли факелы в руках, — пишет Михаил Булгаков. — …Когда прошли одну улицу, открылось окно в доме и высунувшаяся женщина звонко спросила: „Кого это хоронят?“ — „Какого-то Мольера“, — ответила другая женщина. Этого Мольера принесли на кладбище Святого Жозефа и похоронили в том отделе, где хоронят самоубийц и некрещеных детей. А в церкви Святого Евстафия священнослужитель отметил кратко, что 21 февраля 1673 года, во вторник, был погребен на кладбище Святого Жозефа обойщик и королевский камердинер Жан-Батист Поклен».

Басё

(1644–1694)

Лирика — это единственный вид искусства, который человек может целиком и полностью «присвоить» себе, превратив лирическое произведение или отдельные строки в часть своего сознания. Произведения других искусств живут в душах как впечатления, как память об увиденном, услышанном, а вот лирические стихи сами врастают в души, откликаются в нас в определенные моменты жизни. К этой мысли приходили многие мудрецы.

Краткость, как известно, сестра таланта. Может быть, поэтому народ всегда охотно и сам создавал, и живо откликался на лаконичные поэтические формы, которые легко запоминаются. Вспомним рубаи Хайяма — четыре строчки. Почитаем древние латышские дайны, их тысячи, тоже кратких четырех-пяти-шестистиший.

Ах, зелененькая щучкаВсю осоку всполошила!Ах, красавица-девицаВсех парней растормошила.

В мировой поэзии и Востока, и Запада мы найдем немало примеров кратких форм лирики. Русские частушки — это тоже особый вид лирики. В русских пословицах и поговорках просматриваются порой двустишия…

Но когда речь заходит о краткости как особой поэтике, мы сразу вспоминаем Японию и слова «танка» и «хокку». Это формы, которые несут глубоко национальный отпечаток Страны восходящего солнца. Пятистишие — танка, трехстишие — хокку. Японская поэзия культивирует эти формы уже много веков и создала удивительные шедевры.

Сразу скажем, что если бы не кропотливейшая и талантливейшая работа некоторых переводчиков, и, в первую очередь, Веры Марковой, мы бы вряд ли могли насладиться тончайшей поэзией Басё, Оницура, Тиё, Бусона, Исса, Такубоку. Именно благодаря конгениальности некоторых переводов книги японской лирики в России расходились еще недавно миллионными тиражами.

Прочитаем несколько стихотворений Басё, безусловно великого поэта, достигшего в хокку наибольшей поэтической выразительности, в переводе В. Марковой.

И осенью хочется житьЭтой бабочке: пьет торопливоС хризантемы росу.

Можно и не знать, что хокку построена на определенном чередовании количества слогов, пять слогов в первом стихе, семь во втором и пять в третьем — всего семнадцать слогов. Можно не знать, что звуковая и ритмическая организация трехстишия — это особая забота японских поэтов. Но нельзя не видеть, не чувствовать, не понимать того, как много сказано в этих трех строчках. Сказано прежде всего о жизни человека: «И осенью хочется жить…» И в конце жизни хочется жить. Роса на хризантеме — это не только очень красиво в изобразительном смысле, но и многозначно поэтически. Роса ведь очень чистая, очень прозрачная — это не вода в мутном потоке быстрой реки жизни. Именно в старости человек начинает понимать и ценить истинные, чистые, как роса, радости жизни. Но уже осень.

В этом стихотворении можно уловить тот вечный мотив, который есть и у русского поэта, жившего через почти триста лет после Басё, у Николая Рубцова:

Замерзают мои георгины.И последние ночи близки.И на комья желтеющей глиныЗа ограду летят лепестки…

Это из «Посвящения другу». И у Басё, и у Рубцова — вечный мотив жизни на земле и ухода… У Рубцова понятно, что речь идет об ограде палисадника и о глине в нем же, но направленность душевная — «последние ночи близки» — вызывает ассоциации с другой оградой, с кладбищенской, и с другими комьями глины…

Вот я прочитал трехстишие Басё и ушел аж до Рубцова. Думаю, что японского читателя эти строки уведут к своим ассоциациям — каким-то японским полотнам живописи — многие хокку имеют прямую связь с живописью — уведут к японской философии, хризантема имеет в национальной символике свой смысл — и читатель тоже на это откликнется. Роса к тому же — метафора бренности жизни…

Вообще здесь задача поэта — поэтической картиной, набросанной двумя-тремя штрихами, заразить читателя лирическим волнением, разбудить его воображение, — и для этого средств у хокку достаточно, если, конечно, хокку пишет настоящий поэт.

Вот еще трехстишие Басё:

Едва-едва я добрел,Измученный до ночлега…И вдруг — глициний цветы!

В традиции хокку изображать жизнь человека в слиянии с природой. Поэты понуждают человека искать потаенную красоту в простом, незаметном, повседневном. Согласно буддийскому учению, истина постигается внезапно, и это постижение может быть связано с любым явлением бытия. В этом трехстишии — это «глициний цветы».

Конечно, мы лишены возможности воспринимать стихи Басё в полной мере, о которой Поль Валери сказал, что «поэзия — это симбиоз звука и смысла». Смысл перевести легче и вообще возможно, но вот как перевести звук? И все-таки, нам кажется, при всем том, Басё в переводах Веры Марковой очень близок к своей первоначальной, японской, особенности.

Не всегда надо искать в хокку какой-то особый глубокий смысл, зачастую — это просто конкретное изображение реального мира. Но изображение изображению рознь. Басё это делает очень зримо и чувственно:

Утка прижалась к земле.Платьем из крыльев прикрылаГолые ноги свои…

Или в другом случае Басё стремится передать через хокку пространство — и только. И вот он его передает: