Пария - Дэн Абнетт

Никто не работал. День уже клонился к закату, свет был неудачный, и, насколько я помнила, в это время дня большинство художников вкушали заслуженный отдых по окрестным кабакам или в жилых комнатах на чердаке с мешочками травы лхо.

Лайтберн фыркнул — весьма презрительно. Вдоль стен коридора висело множество картин, некоторые из них были написаны недавно и высыхали — но ни одна из них явно не впечатлила его. Здесь были и другие работы — эстампы, скульптуры, миниатюры, пиктографические работы, но я не видела особенного смысла, чтобы обращать на это его внимание. Очевидно, что Реннер Лайтберн, смотрел на жизнь с самой простой и практической точки зрения — и эта точка зрения не предполагала места для удовольствия от созерцания предметов искусства.

Ну, и если уж совсем честно — большинство этих творений в лучшем случае можно было охарактеризовать как «недурные». Коммуна была рабочей студией для коммерческой портретной живописи. У некоторых из здешних жителей, конечно же, были более высокие устремления — но сомнительно, чтобы им когда-нибудь удалось бы их реализовать. Несомненный талант был разве что у Шадрейка. Мне было любопытно, живет ли он здесь до сих пор.

Верхний этаж был более поздней надстройкой, его пол настлали прямо поверх массивных стропил старых фортификационных сооружений. В этом помещении, разделенном на части старыми грязными занавесками и другими самодельными драпировками — там жили и спали натурщицы, подмастерья, колористы и другие младшие члены коммуны, вместе со своими приятелями и прочей сомнительной публикой, которая старалась поживиться за чужой счет.

Мы поднялись наверх. В помещении было пусто — только несколько юнцов дремали на тюфяках и старуха кипятила оловянный чайник на переносной плитке. Место, которое раньше принадлежало Падуе Прэйт, сейчас было занято другим человеком, но я быстро нашла свободное местечко. Я знала, как все здесь устроено. Вновь пришедший просто занимал ближайшее свободное место.

Место, которое я нашла, находилось под скосом крыши, там лежала пара грязных матрасов, а с карниза спускалась старая зеленая шелковая занавеска, которую при желании можно было задернуть.

— Это здесь? — не понял Лайтберн.

— Мы подождем здесь моего друга, — ответила я.

Он уселся на один из матрасов. Было видно, что мои слова не убедили его, и он в любой момент готов вскочить и сбежать.

Через несколько минут я увидела Лукрею — молодую натурщицу и колористку, которая жила здесь и в те времена, когда я была Падуей Прэйт. Она выглядела еще более тощей, чем я помнила. Я пошла поздороваться, оставив Лайтберна сидеть, где сидел, не спуская с меня глаз.

— Падуя? — взвизгнула Лукрея — Ты вернулась!

Похоже, она была рада видеть меня… несмотря на то, что ее глаза были подернуты поволокой от употребления лхо.

— У меня не выгорело с работой, — произнесла я. — Так что, я решила вернуться. Констан все еще здесь?

Она кивнула.

— Он пару раз вспоминал тебя. Похоже, он положил на тебя глаз. Вот он обрадуется, что ты вернулась.

Шадрейк был малосимпатичным субъектом, говорили, что он относится к натурщицам, как к игрушкам — использует их и выбрасывает.

— Пусть-ка держит свои хотелки при себе, — заявила я.

— Он по-прежнему очень хорошо платит тем, кто может позировать так же хорошо, как ты, — сообщила она. — Тебе имеет смысл его использовать. Он заинтересован в тебе, так пользуйся этим пока можно — в своих интересах.

Я пожала плечами. По ее тону я предположила, что Шадрейк либо уже получил от нее что хотел, и выгнал — либо она недовольна тем, что он не обращает на нее внимания. И, боюсь, это было скорее второе — она казалась слишком худой и бледной для него. Бедность, плохое питание и лхо истощали Лукрею — и это не шло на пользу ее внешности. Шадрейк любил своих девочек и мальчиков — но он предпочитал более здоровый вид; облик, излучающий грубоватую энергию. Если же их красота начинала разрушаться и юность — увядать, для него это было равносильно разрушению и увяданию его самого.

— А кто-нибудь еще спрашивал про меня? — задала я вопрос.

— Да так, пара человек, — ответила она, — после того, как ты пропала так внезапно. — Она назвала несколько имен, эти члены коммуны стали друзьями Падуи во время ее недолгого пребывания здесь. — А в последнее время вообще никто.

Я кивнула.

— Где ты достала эти вещички? — спросила она, охваченная внезапным интересом. — Прямо, глаз не отвести! Такой фасон, красотища!

Я была облачена в мокрый, а сейчас еще и испачканный — но по-прежнему элегантный костюм Лаурели Ресиди.

— Эти? — произнесла я, опустив голову, чтобы оглядеть себя. — Терпеть не могу это тряпье. Эти чопорные шмотки заставил меня нацепить художник, с которым я занималась.

— Кто такой? — спросила она.

— Сим, ему платит Совет Регентов.

Похоже, это произвело на нее впечатление.

— Но он — честный человек. И, говорят, хорошо платит.

— Да он не лучше Шадрейка. Грязный старый развратник. Он хотел нарисовать меня, потом потребовал большего. Когда я отказалась и сказала, что ухожу, он не отдал мне мою одежду — так что, пришлось идти в чем была.

Лукрея хихикнула.

— Они ужас до чего неудобные, — произнесла я.

— А это кто? — шепотом спросила она, показав глазами в сторону Лайтберна.

— Пока и сама не знаю, — ответила я. — Он таскается за мной, словно пес.

— А он ничего, хотя и мрачный, — заметила она. — Похоже, опасный тип. Мне нравится, когда парни так смотрят.

— Я пока не решила, буду ли иметь с ним дело, — ответила я.

Она улыбнулась мне и обняла с неподдельным энтузиазмом. Я чувствовала запах ее немытого тела, ощущала ее несвежее дыхание и, кажется, могла бы пересчитать все ее кости.

— Так приятно видеть тебя снова, Пад! — воскликнула она. — Почему бы тебе не заглянуть в мою берлогу, покурить и поболтать?

— Так и сделаю, — заверила я. Больно было видеть, как она изменилась с нашей последней встречи. Похоже, она совсем перестала следить за собой. — Я только разберу вещи и спущусь.

Я вернулась к Лайтберну, задернула занавеску и села. Я решила, что могу дать Юдике несколько часов — а может быть, даже всю ночь. Темнело, и меня совсем не радовала перспектива бродить по окрестностям после захода солнца. Кроме того, Лайтберн отказался говорить мне, насколько далеко было идти к мэм Мордаунт.

Ожидая, я вытащила синюю книжицу и начала изучать ее, рассчитывая немного больше узнать о тайном обществе, которое стало смертельным врагом Зоны Дня и так жестоко разбило наши жизни. Работая, я попыталась расслабиться и прогнать все посторонние мысли, используя мою успокаивающую литанию. Голос сестры Бисмиллы в моем воображении, голос, который, как я подозревала, мне уже никогда не придется услышать, был очень печален.

Кроме номера на обложке — 119 — и заголовка на анграбике, книга была написана каким-то сложным шифром. Я пыталась пробиться через пожелтевшие страницы, покрытые плотными рядами написанных коричневыми чернилами букв. Замена и перемещение не помогли, очевидные числовые формулы тоже не работали. Определенно к этому шифру должен быть «собственный» ключ, и я подумала, что цифра 119 может быть его частью. Но что она могла значить? Сто девятнадцатое слово? Сто девятнадцатая страница? Сто девятнадцатое слово на сто девятнадцатой странице?

Или это был просто сто девятнадцатый блокнот Лилеан Чейз — возможно, она кропотливо нумеровала их… в отличие от нашего секретаря?

Проклятый негромко ворчал — его явно не устраивало такое долгое ожидание; так что, мне пришлось дать ему еще несколько монет и сказать, чтобы он спустился на улицу и купил нам чего-нибудь поесть и попить. Он выполнил указание с большой неохотой.

Его не было уже около получаса, когда я почувствовала, что кто-то наблюдает за мной. Это было крайне неприятное ощущение — кроме тревоги, которую я чувствовала, оно напомнило мне о моем недавнем ночном пробуждении; такое же чувство заставило меня встать и обыскивать чердаки, пока я не нашла сестру Тарпу.

Я чувствовала чей-то взгляд, устремленный на меня. Я встала с матраса и подошла к занавеске, почти ожидая увидеть Лукрею, пришедшую меня навестить, но снаружи было пусто. Другие матрасы были свернуты, спальные места скрывались за драпировками и шторами. Горело несколько ламп. Легкий ветерок шевелил занавески. Я могла слышать легкий стук дождевых капель по крыше.

За шторой меня невозможно было увидеть — разве что, какой-нибудь бесстыжий вуайерист провертел дырку в полу или в наклонной стороне крыши надо мной. Это ощущение устремленного на меня взгляда мог вызвать не «физический» взор. Нас учили, что при определенных условиях внутренний взор псайкера, устремленный сквозь стены, может вызвать ощущение, напоминающее солнечный ожог. Я отключила мой манжет, но ощущение не пропало.