Сфинкс - Юзеф Крашевский

Ян дорогой разглядывал усадьбы и пытался разгадать, кто в них живет, вникал в их жизнь то мирную, то шумную и из нескольких штрихов строил целые истории, полные образов и происшествий. Потом возвращался мысленно к себе, к матери и спешил вызвать в памяти убогий домик в Березовом Лугу, столь опустевший, так рано наклонившийся!

Однажды вечером перед ним открылся вид на замок Сапегов, стоявший на горе над городом; раньше там была, вероятно, крепость.

Теперь, свидетельствуя красноречиво о могуществе времени, громадное здание без валов, подъемных мостов и башен стояло спокойно и смотрело на окружающую его местность. Оно как бы говорило земле, долинам и местечкам, селам и усадьбам: "я пан ваш!" Оно стояло как бы на страже, подбоченясь длинными галереями, которые соединяли трехэтажный корпус с флигелями.

Красивые ворота с часами вели на овальный двор. На фронтоне сверкали гербы, но в замке было пусто. Не так, как ныне, когда опустошение и евреи овладели этим местом; но пусто на минуту, так как хозяева уехали. Леса, местечко, замок и дальнейший вид, все вместе взятое, а притом в таком освещении, что замок ясно выделялся, побудили Яна с карандашом в руке направиться за городишко, чтобы набросать эскиз в своем дорожном альбоме: сюда, в силу унаследованной от Батрани привычки, начинающий художник заносил странные или красивые лица, деревья, строения, виды. Еврей как раз остановился здесь из-за шабаса, и у Яна оказалось свободное время. Он направился поискать подходящее место для рисования. Хотя дело было осенью, но вечер был очарователен.

Серебристые паутинки словно символические нити, связывающие друг с другом все живущее, поблескивали в лучах заходящего солнца; леса, фантастически раскрашенные осенью, то темные, то белые или синие, сплетались в прелестный венец; трава приобрела цвет бронзового ковра, кое-где вытканного зеленью; даже пожелтевшая стерня различных оттенков казалась квадратами, искусно вытканными на этом большом ковре. Пролетали молочные облачка, покрываясь цветами заката; красная, гневная, страшная луна носилась в синих тучах востока.

В пустом местечке царила тишина; медленно тянулись стада скота и овец, останавливаясь тут и там у ворот своих хозяев. Ян прошел по улице и по пескам направился к замку.

Запыленный барский экипаж с многочисленными чемоданами медленно тянулся к местечку, но в нем никто не сидел; художник равнодушно прошел мимо. Несколько поодаль он с удивлением заметил на холмике молодого мужчину, красивого и со вкусом одетого. Он сидел и, по-видимому, читал или рисовал. Это было редкое в то время у нас зрелище. А так как место как раз подходило для рисования, то Ян медленно подошел, всматриваясь в незнакомца. Это был еще молодой человек с приятными чертами лица, почти красавец, с напудренными волосами, розовыми щеками, с улыбкой чуть ли не добродушной на устах. Он оживленно двигал рукой и проявлял нетерпение, отбрасывал бумагу и вновь хватался за нее, смеялся и качал головой.

Он был одет в темный фрак и такой же жилет, вышитый блестками, с кружевными манжетами; на голове была надета на бок шляпа той эпохи, маленькая, без всяких украшений; на ногах серые в клинья чулки и изящные ботинки с широкими серебряными пряжками. Большие пуговицы на платье были тоже из серебра, а в манишке торчала золотая булавка с топазом. Перчатки, небрежно брошенный плащ, палка и носовой тонкий платок лежали сбоку. Все показывало в нем большого барина, даже эта манера морщить брови, эти странные движения, резкие, своевольные, презрительная улыбка и нетерпеливый вид.

Ян подошел так, что тень от него упала на бумагу рисовавшего, который поднял свои пронзительные, полные жизни глаза, посмотрел на пришельца и закусил губы, заметив его неважный костюм. На поклон Яна ответил легким кивком головы, словно желая поскорее отделаться от назойливого лица.

— Вы здешний? — спросил он, повернувшись к альбому.

— Нет, я путешественник и как раз направляюсь тоже рисовать замок.

— А, в самом деле! — несколько насмешливо промолвил барин и взглянул на Яна, незаметно пожав плечами. — Вы хотели рисовать. Я занял хорошее место, да? Мне кажется, однако, что хорошо было бы, если б вы взглянули на замок с положения ниже моего.

— Конечно, — ответил Ян, тоже улыбаясь: — но в таком случае линии будут слишком убегать, замок покажется в нехорошей перспективе. Когда мы смотрим снизу, то часто кажется, что то, что мы видим, как бы падает.

Незнакомец взглянул в глаза Яна, когда тот бросил любопытный взор на альбом, где резкие скрещивающиеся линии, со многими поправками, создали что-то вроде непонятной паутины.

— Вы будете, вероятно, счастливее меня, так как я не могу набросать этот вид, а солнце быстро закатывается.

— Попробую, — ответил уверенно Ян, так как чувствовал себя сильнее, а пейзаж для него не представлял никаких трудностей.

Батрани при помощи перспективы старика Гонди посвятил его во все тайны, дающие ключ к пониманию разнообразных линий пейзажа и архитектуры.

Усевшись пониже, но так, чтобы незнакомец мог видеть его работу, определив мысленно горизонт, Ян набросал главные линии, обозначил плоскости и с удивительной точностью и быстротой идеально передал этот большой вид, которому несколько теней, растертых резинкой, несколько резких штрихов придали жизнь и колорит.

Незнакомец, по мере того как подвигалась работа, посматривал все внимательнее и с возрастающим любопытством, ворча что-то. Наконец, очевидно заинтересованный встал, опираясь на палку, долго следил за рукой художника и, наконец, промолвил:

— Прекрасно! Вы мастер, что называется, артист! — И понюхал табаку из золотой коробочки. — Не можете ли поправить мой рисунок? — спросил он, взявшись за свой альбом.

— Зачем же я буду портить вам вашу мысль? Лучше, если вам это понравится, позвольте отдать мой малостоящий эскиз. Пусть он напомнит вам это место, вероятно, освященное каким-нибудь воспоминанием.

С поклоном он подал ему рисунок. Молодой человек, словно стыдясь, что сначала не очень вежливо встретил путешественника, покровительственно приподнял шляпу с изысканной вежливостью неизмеримо высшего к неизмеримо низшему и, принимая подношение, сказал:

— Если бы я мог чем-нибудь вас отблагодарить…

— Это пустяк, он не стоит ни благодарности, ни оплаты. Что мне больше делать? Я здесь в плену, мой возница остановился на весь день; я искал занятия…

— Значит, вы художник и здешний житель! Это странно! — говорил молодой барин, рассматривая его и медленно собирая плащ, платок и перчатки.

— Художник? Не смею так называть себя: я учусь и хочу им стать со временем, может быть, и стану. Я человек без средств, еду в Варшаву работать с небольшим запасом денег, без всякой поддержки, но с большой охотой.

Барин искоса взглянул на него.

— Может быть, я бы мог оказаться полезным? — сказал он. — Расскажите мне, пока дойдем до местечка, кто вы? Что думаете делать? Где учились?

— Могу ли я вас так затруднять?

— О, я люблю художников.

Это люблю было сказано таким тоном, как говорят: люблю собачек. Ян, несмотря на это, весь красный, начал рассказ, который слушавший барин прерывал странными шутками, не очень внимательно следя за ним. Иногда наивные признания вызывали его смех. Только при упоминании о Батрани и ученье у него он стал слушать внимательнее.

— Это вполне хороший художник, — сказал, — я знаю его картины; они дешево стоят, но знатоки их ценят. Вы имеете наверно с собой свою папку, работы, наброски? Может быть, покажете мне? Я остановился в каменном доме, весь вечер буду один… пожалуйста, заходите.

Ян, обрадованный этим случаем, предсказывающим ему неожиданные надежды, и полагая, что незнакомец принадлежит к знатному роду, поспешил явиться.

На столе был приготовлен чай и английский дорожный ужин из яиц, ветчины и сладостей, наскоро устроенный; на кушетке, покрытой ковром, сидел или, вернее, полулежал наш барин.

Не вставая с места и даже не приподнимаясь при входе Яна, он пригласил его к столу; но у того пропал аппетит, хотя он и проголодался. Его жгла надежда.

В этом ожидании, кое-как отвечая ничего не значащими словами, Ян провел больше часу. Наконец, прислуга убрала закуски, барин улегся поудобнее и попросил показать папку.

Работы Яна вызвали теперь гораздо большее удивление и похвалы, чем набросок, сделанный перед тем, на холме, быть может потому, что он несколько затронул самолюбие художника в незнакомце.

— Вы на превосходном пути! Будете художником, я вам говорю!! Здесь есть прекрасные головы; но надо ехать учиться дальше, чем в| Варшаву, надо побывать в Италии. Есть у вас знакомые в столице?

— Никого.

— Тогда могу отблагодарить вас за эскиз письмом к королевскому художнику Марцеллу Баччиарелли или к Смуглевичу, который собирается вернуться из Рима.