День свалившихся с луны - Наталья Труш

«Если уж на то пошло, у других в жизни нет ни единого такого дня! А у меня семь лет счастья. Да, усеченного, неполного, но счастья, которого у других никогда не было. И Ваську я буду всегда помнить, но не буду мучить его, заставлять разрываться надвое!»

Она не сказала, что задумала в корне изменить свою жизнь. Зачем? Да и говорить пока что было не о чем. Ну, есть этот француз русского происхождения, который пишет ей такие красивые письма. Он даже нравился Даше. Она пока не знала, как у нее получится забыть одного, привыкнуть к другому. Но так будет лучше для всех. Она просто не вернется из Парижа. Вернется когда-нибудь, конечно, но это будет уже другая жизнь. И у нее, и у Васи.

По сути, она задумала совершить побег. От него.

И от себя...

Увы, к Рождеству в Париж она не попала. Вроде были какие-то дела, на самом деле она сама всячески оттягивала момент своего побега. И дотянула до весны.

Ранним мартовским утром Даша приехала в аэропорт. Она отказалась от услуг водителя Зиновьева, да и самого Василия Михайловича попросила не беспокоиться по пустякам – провожать ее в столь ранний час, чтобы томительно ждать, когда объявят посадку на рейс Санкт-Петербург – Париж, потом торопливо ткнуться носом в холодную щеку, поймать на себе его скорбный взгляд провожающего. Словно в последний путь... Нет уж, увольте!

Конечно, рассуждая о невозвращении из Парижа, Дарья мыслила, так сказать, образно. Понятно, что все не так просто. И залогом того, что она вернется через две недели, было то, что она поехала в Пулково на своей машине и оставила ее на платной стоянке. Черный «сузуки» «мяукнул» ей ласково на прощание, и Даша, утопая в снежной каше и чертыхаясь, потащилась со своей дорожной сумкой к зданию аэровокзала.

Толком не проснувшиеся пассажиры толклись у выхода на паспортный контроль, ожидая, когда зажжется табло, приглашая на парижский рейс. Даша пристроилась у окна и рассматривала людей. Большинство были явно туристами, с торжественными надписями на лицах: «Наконец-то я увижу Париж!» Даша раз двадцать услышала в гомоне возбужденных туристов затертую фразу «Увидеть Париж и умереть». Кажется, есть такое кино, в котором герои мечтают о Париже, считая, что стоит увидеть этот город, и больше в жизни ничего не нужно.

Она и сама первый раз с таким чувством отправлялась в этот город. Ей казалось, что это не просто расхожее выражение, а некая граница, делящая жизнь каждого человека на две части: до Парижа и после. И сама она тогда страшно боялась этого «после». Боялась, что ставший ей таким родным Питер померкнет от сравнения его с блистательной французской столицей.

К счастью, этого не произошло. А как раз наоборот. Даша просто увидела совсем другой город, абсолютно не похожий на Петербург. Один – старый, другой – юный, один – тесный, другой – просторный, один – с горбатыми улочками на окраинах, влезающими на холмы, со спиральными переулками, другой – прямолинейный, словно расчерченный по клеточкам школьной тетрадки, один – с мрачными средневековыми строениями, другой – с воздушными дворцами Петровской эпохи. И эта разница была такой, что Даша мгновенно поняла: Париж никогда не заменит ей Петербург. Это просто совершенно разные города, оба по-своему величественные и уникальные. Так что она, увидев Париж, не умерла. Как раз наоборот: ей еще роднее стал Питер.

И все-таки она немного завидовала всем этим восторженным людям, которые спешили на первую встречу с Парижем. Она-то уже успела немного узнать и понять этот город. И сетования туристов по поводу того, что едут они в Париж не в очень привлекательное время – в конце марта, – ей было немного смешно слышать. Она была в этом городе несколько раз и в разное время года. И ничего более красивого, чем просыпающийся от европейской зимы город, она во Франции не встречала. Это было удивительное время, когда в Париже не было толп туристов, когда, смешавшись на улице с настоящими парижанами, ты начинаешь по-особому чувствовать здешний ритм и сам ненадолго становишься его жителем.

Словом, в это время года, когда в Питере зима еще вовсю скалится с крыш домов ледяными сосульками, в Париже стоит настоящая весна, а на Лазурном Берегу и вообще не ниже плюс пятнадцати по Цельсию! Интересно, в Париже вообще-то бывают сосульки или нет? В Питере для Дашки в ее прошлой дворничьей жизни это были очень суровые дни, когда дядя Петя забирался на крышу и скалывал лед. Дашка должна была стоять внизу и распугивать прохожих дома, чтоб они нечаянно не попали под артобстрел. Дядя Петя громко орал с верхотуры: «Па-а-а-абер-р-р-регись!», колошматил палкой по основанию сосулек, и они с грохотом падали вниз. Когда ледяха попадала в водосточную трубу, грохот был особенный, какой-то музыкальный!

Как давно это было! Дарья уже и забыла, что была питерской лимитой, скребла двор зимой от снега, осенью – мела от ржавых, гремящих на пронизывающем ветру, кленовых листьев. Они были словно вырезаны острыми ножницами из тонкой меди, цеплялись зазубринами за пожухлую колючую траву, а собранные в кучу, дымили нещадно по трое суток, и дым щекотал ноздри и поднимался вверх по двору-колодцу и вползал в приоткрытые форточки.

Дарья встряхнулась от осенних воспоминаний. Она не любила осень. Она ее переживала, в смысле проживала, как во сне. А весной ей было хорошо, даже если небо в свинцовых мартовских тучах, и на сердце кошки скребут, потому что под ногами у нее дорожная сумка, упакованная в пленку, и до вылета из Пулково – час с небольшим.

Дарья успокаивала себя тем, что в Париже ее ждет работа: знакомый художник Анри Террье устраивал в конце марта свою выставку камней, которую она очень хотела посмотреть и, может быть, договориться о проведении такой же в Петербурге, в своей галерее. Какой уж тут «побег»? Ну, если только она влюбится во француза, которого его русская бабушка научила красиво писать письма девушкам!

У Дарьи запиликал мобильник. Зиновьев.

– Дашка! Ты уже летишь? – Голос у него был грустный и тихий.

– Нет, пока еще жду!

– А я тебя уже жду! Жду твоего возвращения...

Даша не знала, что ответить ему. Зиновьев по-прежнему был с ней добр, сентиментален. И он не знал, что она задумала побег. Но он же и постоянно подталкивал ее к этому. Дарья пока еще не думала о том, что будет с ее делом, если вдруг она и в самом деле уедет навсегда. Галерея была ее любимым детищем. Но думать об этом она сейчас не хотела.

«Все-таки странные они, мужчины. И сам не ам, и другому жалко!» – Даша думала про всех представителей сильной половины человечества, а на самом деле – о Зиновьеве, но вот так отстраненно, без боли. Все было объяснимо: она привыкла к своей роли. А он – к своей.