Наши за границей - Николай Лейкин

— Monsieur…

Ему въ первый разъ пришлось видѣть, чтобы посѣтитель могъ выпить цѣлый графинчикъ коньяку, хотя графинчикъ былъ и очень маленькій.

— Комбьянъ? Получи за все! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, выкидывая на столъ пятифранковую монету и, разсчитавшись, направился къ выходу съ Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:

— И это называется театръ! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

XXXIV

— Домой теперь, домой! — говорила Глафира Семеновна, выходя съ Николаемъ Ивановичемъ за ограду выставки. — Меня и такъ еле ноги носятъ. Шутка-ли, цѣлую ночь въ вагонѣ не спали и сегодня весь день на ногахъ. Пріѣдемъ домой, спросимъ самоварчикъ, заваримъ чайку, напьемся съ булками… Чай у меня свой есть. Я вѣдь цѣлые полфунта привезла въ турнюрѣ.

— Найдемъ-ли только самоваръ-то въ гостинницѣ? — выразилъ сомнѣніе Николай Ивановичъ.

— У французовъ-то? Это, братъ, не нѣмцы. Какъ-же самовару-то не быть! Всемірная выставка… Центръ европейской цивилизаціи. Здѣсь, я думаю, только птичьяго молока нѣтъ, а то все есть. Ну, ѣдемъ, Николай Иванычъ.

— Нанимай извозчика. Вотъ извозчикъ стоитъ. Коше!

— Oui, monsieur… — откликнулся извозчикъ и спросилъ: — Quelle rue, monsieur?

Глафира Семеновна хотѣла что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

— Николай Иванычъ, гдѣ мы остановились-то?

— Какъ гдѣ? въ гостинницѣ.

— Да, да… Но въ какой улицѣ?

— А мнѣ почемъ знать? Ты у меня француженка.

— Боже милостивый! я впопыхахъ-то и не справилась, въ какой мы улицѣ остановились!

— Да что ты! Какъ-же это такъ?.. — теряясь, проговорилъ Николай Ивановичъ. — Эдакая дура!

— А ты не дуракъ? Отчего-же ты не справился? Чего-жъ ты зѣвалъ?

— Да вѣдь ужъ ты взялась… Я на тебя и понадѣялся.

— Пентюхъ… Словно я нянька для него. Рохля, прости Господи! Какъ, по крайней мѣрѣ, гостинница-то называется, гдѣ мы остановились?

— Ахъ, душечка, да какъ-же мнѣ это знать… Я думалъ, что ты знаешь. Вѣдь ты по-французски…

— Что-же тутъ французскаго, узнать, какъ называется гостинница? Отчего-же ты на вывѣску надъ подъѣздомъ не взглянулъ? Вѣдь ужъ прочесть надпись-то могъ-бы.

— А отчего ты не взглянула?

— Опять! Здравствуйте… Я на него, а онъ на меня…

— Однако, когда мы пріѣхали въ гостинницу, такъ вѣдь ты видѣла, куда мы пріѣхали.

— Что такое: видѣла! Вмѣстѣ съ тобой въ каретѣ ѣхала. Карета была набита подушками, чемоданами… Да и гдѣ тутъ разглядывать! Я рада-радешенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того-ли тутъ было!

— Ну, вотъ видишь, видишь. А меня винишь.

— Такъ вѣдь ты мужчина, ты долженъ быть расторопнѣе!

— Такъ какъ-же намъ быть?!

— Ужасное положеніе! Надо нанимать извозчика къ себѣ домой, и не знаешь, гдѣ живешь.

— Постой… Я помню, что противъ нашей гостинницы красная желѣзная перчатка висѣла надъ магазиномъ.

— И я это-то помню, но нельзя-же нанимать извозчика въ гостинницу, противъ которой красная желѣзная перчатка виситъ.

— А можетъ быть, онъ знаетъ. Попробуй. Постой… Какъ по-французски красная перчатка?

— Ганъ ружъ. Да такъ нельзя…

— А вотъ я сейчасъ на счастье… Коше… Въ готель, гдѣ ганъ ружъ. Гранъ ганъ ружъ, — обратился Николай Ивановичъ къ извозчику.

— Je ne connnais pas un tel hôtel, monsieur, — отрицательно потрясъ головой извозчикъ.- Quelle rue?.. Quel numéro?

— Не знаетъ, чортъ его дери! Скажи ему, Глаша, что тамъ на углу была еще посудная лавка и старуха въ красномъ чепцѣ сидѣла.

— Энъ птитъ рю… О куапъ э ли бутикъ авекъ де веръ… Опре де готель энъ грандъ ганъ ружъ де феръ… Ну завонъ убліе ли рю…

— C'est impossible de chercher comme зa votre hôtel, madame, — улыбнулся извозчикъ — Avez-vous la carte de l'hôtel? Dormez-moi la carte seulement.

— Нонъ, нонъ… Въ томъ-то и дѣло, что нонъ. Ну завонъ убліе деманде ли картъ.

— Да вѣдь ты помнила тамъ какія-то улицы около. Сама-же мнѣ читала ихъ. Еще гдѣ Гастонъ тамъ какой-то или Жеромъ пырнулъ кого-то кинжаломъ, — замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, да… — оживилась Глафира Семеновна. Рю — де Лафаетъ и рю Лафитъ. Коше, се не па луанъ де рю Лафаетъ е рю Лафитъ.

— Voyons, madame… Alors on peut partir…

— Ме се не па ли рю Лафаетъ е рю Лафигъ, ме энъ птитъ рю…

— Prenez seulement place, — указалъ извозчикъ на экипажъ.

— Садись, Николай Иванычъ… Мы доѣдемъ до улицы Лафаетъ, а тажъ будемъ искать. Я помню, что три или четыре переулка отъ улицы Лафаетъ.

— Два, а не четыре. Мнѣ помнится, что два.

— Гдѣ тебѣ знать, коли ты по сторонамъ зѣвалъ! Я улицы замѣчала, я и про Жерома вспомнила, и про угольщика Жака. Садись скорѣй.

— Ахъ, какая бѣда стряслась! — кряхтѣлъ Николай Ивановичъ, залѣзая въ экипажъ. — Ну, какъ мы теперь ночью будемъ разыскивать переулки!

Извозчикъ стегнулъ лошадь. Поѣхали.

— Помнится мнѣ также, что въ одномъ переулкѣ, черезъ который мы проходили изъ гостинницы въ рю Лафаетъ эту самую, была вырыта яма и въ ней копались около тротуара два блузника, — сказала Глафира Семеновна, припоминая мѣстность.

— А мнѣ помнится, что недалеко отъ гостинницы была рѣшеточка желѣзная съ шишечками, — прибавилъ Николай Ивановичъ.

— Ври больше! Рѣшеточка съ шишечками совсѣмъ въ другомъ концѣ города, около церкви Нотръ-Дамъ.

— Врешь, врешь! Тамъ еще мальчишка стоялъ, какую-то трещетку вертѣлъ.

— Дуракъ! Да развѣ можно по мальчишкѣ съ трещеткой замѣчать! Ну, мальчишка съ трещеткой… Днемъ стоялъ, а вѣдь ужъ теперь ночь. Неужели такъ до ночи и будетъ съ трещеткой стоять!

— Да вѣдь я къ слову, Глаша. Ну, чего ты сердишься? И наконецъ ругаться. Люди въ несчастіи, не знаютъ какъ домой попасть, а она ругается.

— Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьянъ, ты клюешь носомъ! И чего ты этого коньяку въ театрѣ насосался!

— Я не пьянъ. Я ни въ одномъ глазѣ…

— Не пьянъ… Цѣлый графинъ высосалъ.

— Графинъ… Говорить-то все можно. Развѣ это графинъ! Развѣ такіе графины бываютъ? Бородавка какая-то вмѣсто графина. Въ немъ и стакана коньяку не было.

— Боже мой, Боже мой! У тебя даже языкъ заплетается… Впопыхахъ-то я сначала и не замѣтила. Ну, что я буду дѣлать съ тобой пьянымъ. Вѣдь насъ въ часть возьмутъ, въ полицейскую часть.

— Успокойся, здѣсь частей нѣтъ. Здѣсь цивилизація. Да и пьяныхъ никуда по высшей цивилизаціи не берутъ.

— Пьяница!

— Я пьяница? Нѣтъ, пардонъ, мадамъ.

— Молчи.

Вскорѣ супруги подъѣхали къ рю Лафаетъ. Извозчикъ указалъ на улицу.

— А рю Лафитъ, — спросила Глафира Семеновна.

— Ce n'est pas loin, madame.

— Ну, куда теперь ѣхать? Надо выйти изъ экипажа и искать переулки пѣшкомъ, — сказала Глафира Семеновна. — Коше! Арете… Выходи, Николай Иванычъ. Разсчитывайся съ извозчикомъ.

— Зачѣмъ выходить? Прямо… — бормоталъ Николай Ивановичъ пьянымъ голосомъ, но все-таки выпихнутый Глафирой Семеновной, вышелъ и сталъ отдавать извозчику деньги.

— Батюшки! Да ты до того пьянъ, что качаешься. Вотъ тебя до чего развезло! Ночь, чужой городъ, пьяный мужъ… Ну, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать! — восклицала Глафира Семеновна.

XXXV

Николая Ивановича дѣйствительно, какъ говорится, совсѣмъ развезло отъ выпитаго коньяку, когда онъ съ супругой пріѣхалъ въ улицу Лафаетъ. Приходилось искать гостинницу, гдѣ они остановились, но къ этому онъ оказался рѣшительно неспособнымъ. Когда онъ разсчитался съ извозчикомъ и попробовалъ идти по тротуару улицы, его такъ качнуло въ сторону, что онъ налетѣлъ на громадное зеркальное стекло шляпнаго магазина и чуть не разбилъ его. Бормоталъ онъ безъ умолку.

— Шляпный магазинъ… Вотъ хоть убей — этого шляпнаго магазина я не помню; стало быть, мы не туда идемъ, — говорилъ онъ.

— Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьянъ, какъ сапожникъ! — восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа подъ руку, стараясь поддержать его на ходу.

— Врешь. Рѣшеточку съ шишечками я помню чудесно. Она вотъ бокъ-о-бокъ съ нашей гостинницей. А гдѣ эта рѣшеточка съ шишечками?

— Иди, иди, пьяница. Господи! Что мнѣ дѣлать съ пьянымъ мужемъ!

— Глаша, я не пьянъ… Вѣрь совѣсти, не пьянъ.

— Молчи!

Но Николай Ивановичъ не унимался. По дорогѣ онъ задиралъ проходящихъ мальчишекъ, останавливался у открытыхъ дверей магазиновъ съ выставками дешевыхъ товаровъ на улицѣ около оконъ; у одного изъ такихъ магазиновъ купилъ онъ красную суконную фуражку безъ козырька съ вытисненной на днѣ ея золотомъ Эйфелевой башней и даже для чего-то надѣлъ эту фуражку себѣ на голову, а шляпу свою понесъ въ рукѣ.

— Снимешь ты съ своей головы эту дурацкую фуражку, или не снимешь, шутъ гороховый! — кричала на него Глафира Семеновна.

— Зачѣмъ снимать? Это на память. Это въ воспоминаніе объ Эйфелевой башнѣ. Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ Николай Ивановъ…

— Пьянъ? Это вѣрно. Это всякій видитъ.