Ванильный запах смерти - Анна Шахова

На реке трое мальчишек лет восьми-десяти прыгали с мостков, поднимая циклопические фонтаны брызг. Один из пацанят, самый маленький и шустрый, беспрерывно орал:

– Гото-овсь! Пошё-ооол! – и ухал в воду с яростным испугом. Вынырнув и судорожно схватив распахнутым ртом воздух, он заводил с новой силой: – Гото-ооовсь!..

Под его неумолчные вопли Люша вошла в реку и тут же забыла и про мальчишек, и про расследование. Вода оказалась бесподобной, теплой, прозрачной и очень спокойной. Здесь, в небольшой заводи у берега, течение почти не ощущалось. Проплыв метров десять, Шатова вдруг почувствовала, что с трудом сопротивляется влекущей ее по своей прихоти реке. Рассудив, что риск в данном случае дело не благородное, а опрометчивое, Юлия повернула назад. Мальчишки на мостках оказались значительно правее, и сыщице пришлось потратить уйму сил на сопротивление течению, которое упорно относило ее от песчаного пляжика к зарослям рогоза. «Господи помилуй, Господи помилуй», – принялась бормотать запаниковавшая сыщица и в несколько рывков преодолела непокорное пространство, очутившись в заводи. Вот наконец бархатистое желтое дно под толщей бирюзовой воды.

Тяжело дыша, Люша вышла на берег. Мальчишки притихли и с интересом наблюдали за испуганной теткой.

– Гото-оовсь! – вдруг крикнула им Люша, заматываясь в полотенце, и ребятня, переглянувшись, захохотала, а маленький ныряльщик покрутил рукой у виска. Когда Люша дошла до ворот, то услышала, как мальчишка «сменил пластинку» и теперь выкрикивал: «Захо-оодь! Пли!!»

Успокоившись, Юлия почувствовала, как бодро и свежо кровь заструилась по телу и приятная, свежая волна будто прилила к груди и лицу.

Терраса и лавочки пустовали, но посреди стола маняще высился графин с лимонадом, и сыщица с несказанным удовольствием выпила теплого, но от этого не менее вкусного напитка. Приняв душ, Люша с удовлетворением констатировала, что полностью «готова к труду и обороне».

Разговор с Дарьей, которая выглядела посвежевшей, насторожил сыщицу. Узнав, что Костянский приезжал уговаривать Василия продавать отель, Юлия почувствовала безотчетную тревогу. По мнению Орлик выходило, что Роман Романович выступает в роли отца-благодетеля и выдвигает неоспоримые резоны. В отличие от Даши, тяготящейся навязанной ей ролью деловой женщины, Шатова не принимала с наивной верой доброхотства юриста. «Он мог просто позвонить, узнав о проблемах Говорунов (хотя с какой стати они его вообще касаются?), но он ведь приехал, убил день на пробки, чтобы со всей истовостью вразумлять их! Очень сомнительно. Разве такие люди пошевелят мизинцем без выгоды для себя? Впрочем, мы ничего не знаем об этом роскошном Романе Романовиче. А узнать бы не мешало», – рассудила Люша и задумалась над тем, с чьей помощью она могла это сделать. Шеф за тридевять земель, следователь Епифанов, с которым она познакомилась зимой, распутывая дело телевизионщицы, – её тайный воздыхатель, что создает некоторым образом щекотливую ситуацию. Сыщица вздохнула, поняв, что придется дергать проверенного Быстрова, мужа ближайшей подруги Светланы, который работал в Следственном комитете М-ского района Подмосковья. А это значит, нужно «раскрываться», выслушивать упреки родных, успокаивать и увещевать трепетную Светку, нянчащую полугодовалого ребенка. Тоска, одним словом. Решив, что со звонком можно подождать до завтрашнего утра, Люша, никем не замеченная, шмыгнула к опечатанной комнате Пролетарской. Взяв у Дарьи ключ и заверив ее, что бумажную полоску восстановить после разрыва – плевое дело, Юлия аккуратно открыла дверь. Да, с плевым делом она погорячилась. Ну да ладно – работать надо! В конце концов, детектив агентства «Помощь идет» намерена без утаек сотрудничать с полицией.

Слава богу, вдову увезли вместе с окровавленной подушкой-уликой, и кровать с белоснежной простыней и скомканным в углу одеялом не выглядела ужасающе. Натянув перчатки, сыщица огляделась. Что искать? С чего начинать? Эксперты облазили тут все до сантиметра, вряд ли оставив «матерой» оперативнице поле для деятельности. Тем не менее Шатова начала сосредоточенно осматривать кровать и пространство вокруг нее.

Нет, ничего! Ни перышка (как в кино про очаровательного зануду Коломбо), ни нитки, ни волоска. На прикроватной тумбочке стоял накрытый салфеткой стакан, хранящий зубной протез покойной, лежала книжка в мягкой обложке из знаменитой детективной серии. (Люша с удовлетворением отметила свою проницательность по поводу литературных пристрастий Пролетарской.) Там же были пузырек с успокоительным, упаковка таблеток от давления и блистер со слабительным. А еще копеечная шариковая ручка, маленькое зеркальце и рядом с ним… невидимка. Сердце Люши замерло, а потом сорвалось в галоп. Она с осторожностью взяла тонкую заколку, украшенную нежным узором из красных камешков. Хотя нет, не узором. Два огненных полукольца складывались в прописную витиеватую «З». И видела Люша эту алую «З» на голове Зульфии Абашевой.

Жозефина Непопова лежала на кровати поверх пледа на спине и уперев взгляд в сучок на потолке. Женщина все больше убеждалась в бессмысленности, никчемности приезда в это злополучное место. Нина, как всегда, затеяла авантюру, которая плохо кончится. Жози привыкла думать, читать, даже разговаривать по телефону под монологи подруги. Столбова говорила непрерывно. Всегда. За исключением времени, когда она наконец засыпала. Впрочем, спала она мало и тревожно.

Сейчас Нина носилась по номеру, создавая хаос из вещей, к которым прикасалась. Это называлось у нее «устраиваться». Из рюкзака были извлечены груды разнообразных предметов, включавшие кипятильник, утюг и набор дешевых консервов. «Плавали, знаем российские санаторные красоты!» – осекла она подругу, когда та вздумала напомнить, что отель «Под ивой» более чем приличный, недаром его выбрал сам… их любимый и единственный. Думать о «Глебушке» без слез Жози не могла. Она и Нинку двадцать пять лет терпела из-за этой любви, прошедшей через всю их жизнь, спаявшей их – единомышленниц, скрасившей и одиночество, и скудный быт, и копеечную работу в регистратуре диспансера. «Какое счастье, – думала Жози, – что придумали кассеты, а потом и диски, и – восторг, восторг! – Интернет, из которого можно извлечь любую программу с милым, роскошным, незабвенным АКТЕРОМ, русским гением – Глебом Федотовым». Один раз их, поклонниц актера, ждущих звезду после премьеры у выхода из театра, молодой и наглый актеришка обозвал «федотовскими сыкухами». И Жозефина ничуть не обиделась. Ничуть! Во имя поклонения таланту и красоте она готова была зваться хоть Квазимодой, хоть Берией, которого в ее семье особо люто ненавидели. Вот схлынет эта пена: мерзкие слухи, грязные сплетни, зависть людская, и засияет всеми гранями чистое искусство великого актера и человека. Большое увидится, наконец, на расстоянии. Вот и эта трагедия – ах, беда-беда! – уже расставила многое по местам: то одна пафосная статья, то другая появляются о святом человеке. Бог даст, доживет Жозефина Непопова до великого дня: открытия музея, который непременно будет создан. И всё – от желтых страниц первых рецензий до последних кадров недавнего интервью с фестиваля – передаст сокровищнице она – хранительница и друг. Да, он как-то сказал ей в сутолоке кинопремьерного показа, что такая верная дружба дорогого стоит. После этих слов можно бы и умереть. Как она могла пережить его?! Как?!

– Так, Жозь! – села на стул напротив подруги Нина, сбросив на ее ноги тяжеленный болоньевый плащ, «который может пригодиться в раннем походе за грибами».

«Какие грибы? Какие походы, когда жизни никакой больше не осталось», – подумала тогда Непопова, смотревшая очередной репортаж о внезапной и странной кончине кумира, с усилием сглатывая комки, что чередой, один за другим, подкатывали и подкатывали к нёбу.

– Значит, первым делом входим в доверие к хозяйке. Она – размазня, и тут все будет чики-пики. С кругленькой тоже несложно – простота рязанская, как есть. Вот эта кудрявая – с хитрожопостью, определенно.

– Нина! – в отчаянии обхватив голову, простонала Жози.

– Что Нина, что Нина?! Ты так и собираешься бревном валяться, как есть? Мы не для этого приехали. Кому, кроме нас, правда нужна? Видишь, что творится? Эту стерву-журналистку уже сцапали. И то хлеб. Как надо.

– Но зачем ей?!

– Молчи! Молчи! – притопнула неугомонная Нина. – Она могла тут все что угодно вытворить. И квартирку прибрать, и денежки. Глебка доверчивый, сентиментальный к старости стал, как есть… Э-эх, бедолажка наш. – Нина нагнулась и достала из рюкзака большую фотографию, замотанную в три слоя кальки. Бросив комок нестерпимо хрустких листов на пол, водрузила на стол «образ» улыбающегося, прищуренного актера, снятого лет двадцать назад, на пике привлекательности и славы. Помолчав, глядя в глаза «бедолажке», Нина тихим, благоговейным голосом спросила у соратницы: – Ну че, будешь акафист по представленному читать?