Алмазы Цирцеи - Анна Малышева

Она пребывала в какой-то тяжелой полудремоте, где мешались обрывки мыслей и сновидений. Иногда ни с того ни с сего начинала вспоминать покойного мужа, иногда думала о том, что надо бы хоть до конца морозов переехать к родителям. Или к подруге – Катя будет рада, она боится одиночества. «Когда я одна, я почему-то часто думаю о смерти!» – призналась ей как-то подруга. «А что о ней думать? – засмеялась тогда Александра, не любившая разговоров на отвлеченные темы. – Когда мы есть – смерти нет, смерть придет – нас не будет».

Рядом с кушеткой на полу запел заряжающийся мобильник. Александра, увидев номер знакомой маклерши, также занимающейся антиквариатом, ответила. Они были знакомы лет двенадцать, и за это время Альбина подкинула ей не одно выгодное дело. А с тех пор, как та стала инвалидом, перенесла несколько операций на ногах и перестала выходить из квартиры, Александра и вовсе стала ее правой рукой. Она совершала сделки по указанию этой опытной, во всех щелоках вареной маклерши, получала свой процент и давала заработать Альбине, которая, лишившись подвижности, очень быстро спустила все сбережения и продала все, что могла, оплачивая бесконечные операции. Ее магазинчика в переулке, выходящем на Старый Арбат, давно уже не стало. Вместо гипсовой Венеры Милосской, подсвеченной фиолетовыми неоновыми трубками, в его витрине теперь красовалась вывеска ломбарда. «Мне-то казалось, что заработкам конца не будет, да волка ноги кормят, а я безногий волк! – горько шутила Альбина, деля со своей подручной заработки. – Ни связи не помогли, ни опыт. Если бы не ты – на лекарства бы не хватало».

– Привет, – сипло сказала Александра в трубку, услышав голос старой знакомой. – А я тут валяюсь. Грипп, что ли, прицепился? Холод в мансарде собачий.

– Я тоже плохо себя чувствую!

Как многие серьезно больные люди, Альбина не любила, когда кто-то при ней говорил о своих болезнях. Художница, снисходившая к ее слабостям, поспешила сменить тему:

– Что нового? Может, есть дельце для меня?

– Ты же болеешь, – все еще с обидой проговорила та.

– Ничего, ради дела встану. Чем так лежать, душу вымораживать, лучше наглотаюсь таблеток и буду бегать.

– Что ж… Мне прислали два черновых каталога – из Франции и Бельгии. Французский аукцион будет в середине февраля, бельгийский не раньше апреля. Но бельгийский, я посмотрела, сплошное дерьмо. А вот в Версаль стоит поехать. Эх, были бы у меня ноги здоровы!

– Что ж, поеду. – Александра протянула руку и включила старую железную лампу, ютившуюся на табуретке рядом с постелью. В мастерской стремительно темнело, маленькие, насквозь промерзшие окошки уже почти не давали света. Иней на стеклах стал серо-розовым от закатного солнца.

– Тогда отправляйся завтра же к потенциальным заказчикам, промывай им мозги. Адреса с утра продиктую, приезжай ко мне часов в десять. Хорошо бы раскрутить кого-нибудь на оплату ознакомительной поездки. Есть исключительные штучки – туалетный столик Марии-Антуанетты, например.

– Альбина! – с укоризной произнесла художница.

– Ну хорошо, времен Марии-Антуанетты, – с усмешкой поправилась та. – Но что тебе стоит продать людям немножко вранья и немножко счастья? Это одно и то же. И только за это платят деньги.

– Кроме столика что-нибудь есть? Не люблю я мебель.

– Бесконечные сервизы, парочка охотничьих ружей семнадцатого века в отличном состоянии… Это для одного коллекционера из Екатеринбурга, мужик точно возьмет. Есть баварское стекло и неплохие вышивки. Да сама увидишь. Все с описаниями и фотографиями, само собой. Это Версаль, а вот Брюссель – товар пожиже. Однако и там стоит покопаться. Обрати внимание на одно панно. По снимку трудно судить, но, кажется, вещь в очень хорошем фламандском вкусе. Конец восемнадцатого века, резьба по дубу.

– Чем оно примечательно?

– Тем, голубка, что двести с лишним лет провисело на одном и том же месте. – В голосе Альбины послышалась улыбка. – Вкратце приведена история его хозяев. Распродают родовое гнездо, понимаешь ли. Предки копили, а этим нужны деньги. Не наше дело осуждать, благодаря таким мы и существуем. Но ты понимаешь, когда вещь продается от хозяев впервые, это чего-то стоит.

Закончив разговор, Александра заставила себя выбраться из постели, натянула еще один свитер, набросила на плечи пальто и принялась готовить грог. В шкафчике над умывальником нашлась последняя таблетка аспирина. Женщина твердо решила к завтрашнему утру встать на ноги. В постели тем временем заворочалась и принялась потягиваться недавно приблудившаяся кошка, жалостно тощая, черная, как сажа. Зверек был явно недоволен тем, что хозяйка, возле которой он грелся, встала.

– Мы живем с тобой, как нищие, голубушка, – вздохнула женщина. – И я даже не могу тебе обещать, что это изменится. Если нас выставят из мастерской, придется снимать квартиру, а на это у меня нет денег. Или идти к родителям, но это значит – все время выслушивать нотации насчет того, как я бездарно погубила свою жизнь и стала никем. Или никем не стала. К тому же тебе они не будут рады, о, нет. Так что мы остаемся здесь.

Поняла кошка что-нибудь или нет, но она задрала свою острую мордочку и выразительно мяукнула, глядя прямо в глаза Александре своими яркими зелеными очами.

– Надо бы тебе имя какое-то дать, что ли, – заметила женщина, снимая вскипевший чайник с раскаленной докрасна плитки. – Но стоит ли? Ты же все равно удерешь, как только запахнет весной. Удерешь ведь?

Кошка мяукнула еще раз, протяжно и будто обиженно. Спрыгнув с кушетки, она подошла к кухонному столу и, брезгливо тряся головой, поужинала холодными вареными макаронами с остатками подливки. Слушая недовольное пофыркивание, с которым зверек расправлялся с очередным куском теста, Александра грустно улыбалась. Иной раз у нее возникали мысли, могла бы она стать хорошей матерью? Если бы могла иметь детей, если бы врачи еще десять лет назад не вынесли приговор, заставивший ее уйти с головой в работу? «Конечно, я не решилась бы держать ребенка здесь, в холодной мастерской, без горячей воды, ванны и прочих удобств. Пришлось бы каждый день готовить, стирать. И… Многое еще, чего я даже не умею. Пришлось бы стать совсем другим человеком, а я не представляю себя другой. Так что, может, к лучшему, что я одна…» Она делала такой вывод всякий раз, задумываясь на эту тему, но горечь все-таки оставалась.

Александра так и не дала имени приблудному зверьку, да и кошка, будто торопясь оправдать ее прогноз, удрала – и не весной, а намного раньше, в первых числах февраля. А восьмого числа художница повесила на дверь мансарды замок, который использовала только во время длительных отлучек, и уехала в Париж.

Версальский аукцион оправдал надежды, ей удалось совершить несколько выгодных сделок, в том числе незапланированных. Одну их них она увела из-под носа у местного антиквара из квартала Ла Жеоль, схлестнувшись с его тощим рыжим представителем, безпрестанно набавлявшим цену. Битва шла за очаровательный комодик рококо, на который Альбина обеспечила заказ, и московское предложение победило. Были успешно куплены и охотничьи ружья для екатеринбургского коллекционера. А вот туалетный столик, который оборотистая Альбина предлагала выдать за личную мебель Марии-Антуанетты, при ближайшем ознакомлении оказался вопиющей подделкой, неспособной обмануть даже простака. Его единогласно признали неверно датированным и тут же сняли с торгов.

Когда были проданы картины, сервизы и мебель, стали расходиться мелочи – эмалевые миниатюры, письма, фотографии, карты и архивы. Александра радовалась удачному дню и решила, что вполне может себя побаловать, что-нибудь купив для собственного удовольствия. Денег у нее почти никогда не водилось, она и сама не знала почему, зарабатывать порой случалось недурно. Александра твердо решила потратить не более четырехсот евро. Под конец аукциона, когда торги за каждый лот продолжались не больше минуты, эта цена была вполне реалистична.

Она прислушивалась к выкрикам аукциониста, попутно набирая эсэмэс для Альбины о совершившихся сделках, но никак не могла ни на чем остановиться. Продавался всякий хлам – альбомы с поздравительными открытками, значки, пачки старых пожелтевших писем, перевязанные лентами с конфетных коробок. Все уходило за бесценок или вовсе не находило покупателя. Наконец объявили нечто интересное, задержавшее внимание художницы. Она сунула в карман мобильный телефон и вслушалась в то, что рассказывал охрипший аукционист.

– Предлагается полный архив фламандского купеческого семейства с 1631 по 1637 год. Учет расходов, переписка, непогашенные и погашенные векселя, выкупленные долговые обязательства. Огромный интерес для коллекционера и историка. Семья неких Ван Хейсов из Брюгге. Начальная цена – двести евро.

Вероятно, среди людей, присутствовавших на аукционе, не оказалось ни коллекционеров документов такого рода, ни любителей истории Бельгии. Многие начали вставать, шумно двигая стулья, кто-то бесцеремонно говорил во весь голос по телефону. Но Александра сидела неподвижно, пытаясь уловить нечто, ускользающее в самый дальний угол ее цепкой памяти искусствоведа. Брошенное аукционистом имя всколыхнуло некую смутную тень, и женщина упорно преследовала этот призрак, пытаясь его определить, назвать. «Ван Хейсы из Брюгге. Кто такие? Купцы? Почему я это имя знаю? Ван Хейс не художник, но тут что-то связано с художником…»