Охотники Дюны - Брайан Херберт

Здесь, не имея под рукой множества вещей, необходимых для строгого соблюдения ритуала еврейской пасхи, раввин следовал правилам, насколько это было в его силах. Его народ понимал трудности, душой принимал правду и убеждал себя, что все было правильно, что праздник проходит без малейшего отступления от буквы.

— Бог будет понимать нас до тех пор, пока мы не забудем, — тихо произнес раввин, словно разглашая великую тайну. — Сначала мы должны выполнить ритуал.

Под ревностным наблюдением раввина в его обширной каюте, служившей евреям храмом, было приготовлено все необходимое — у них была маца, марор — горькая трава — и нечто напоминающее вино… но не было агнца. Консервированное искусственное мясо было единственным, что более или менее напоминало жертвенное животное. Но последователи раввина не жаловались.

Ребекка отмечала пасху всю свою сознательную жизнь, участвуя в празднике без всяких рассуждений. Однако теперь, благодаря миллионам жизней, которые она усвоила на Лампаде, она могла, пройдя по извилистым тропам Другой Памяти, проследить историю праздника в бесчисленной череде поколений. В памяти Ребекки были погребены воспоминания о первом праздновании пасхи, когда евреи как рабы жили в древнейшей цивилизованной стране под названием Египет. Ребекка знала истину, понимала, какие части ритуала были историческими, а какие появились позже, на основании всяческих наслоений и мифов. Это было неизбежно, несмотря на все усилия раввинов хранить в неприкосновенности веру предыдущих поколений.

— Наверное, нам стоило бы смазать кровью дверные косяки наших кают, — тихо сказала она. — Ангел смерти сейчас стал другим, но тем не менее он все равно олицетворяет смерть. Нас все еще преследуют.

— Если можно верить тому, что говорит Дункан Айдахо. — Раввин часто не знал, как реагировать на провокационные замечания Ребекки. Он отступил, снова занявшись ритуалом ужина. Якоб и Леви помогли ему благословить вино и омыть руки. Все снова помолились и прочитали отрывки из Хаггады.

В последнее время раввин часто злился на Ребекку, кричал на нее, возражал на всякое ее высказывание, видя в ней проявление каких-то злых сил. Будь он другим человеком, Ребекка могла бы говорить с ним часами, рассказывая о своих воспоминаниях о Египте и фараоне, об ужасных болезнях, об эпохальном бегстве в пустыню. Она могла бы передавать ему древние разговоры на старом языке, поделилась бы впечатлениями от живого Моисея. Один из мириад предшественников Ребекки лично слышал речь этого великого человека.

Если бы раввин был другим человеком…

Паства раввина была небольшой. Лишь немногим из евреев удалось бежать с Гамму от Досточтимых Матрон. Тысячелетие за тысячелетием этих людей преследовали, заставляя переселяться из одних тайных мест в другие. Но теперь, когда они были захвачены строгим пасхальным ритуалом, голоса их были хоть и немногочисленными, но твердыми и звучными. Раввин никогда не позволил бы себе открыто признать поражение. Он с собачьим упорством делал то, что считал нужным, а в Ребекке он видел антипода, на котором можно было оттачивать характер.

Она не просила его о критике и не предлагала вступить в дебаты. Со всей своей Другой Памятью, со всеми жизнями, обитавшими в ее сознании, она могла поправить любое его неверное высказывание, но она не желала выставлять его невеждой в глазах других, не хотела, чтобы он стал еще более упрямым и озлобленным.

Ребекка еще не сказала ему о своем недавнем решении взять на себя еще большую ответственность, еще более мучительную боль. Орден Бене Гессерит позвал, и она откликнулась. Она понимала, что скажет на это раввин, но не имела ни малейшего желания менять свои намерения. Если приходилось принимать решение, то Ребекка становилась такой же упрямой, как раввин. Горизонт ее мышления и памяти расширился до зари истории, а его мышление было ограничено его собственной жизнью.

После трапезы последовало благодарение Господу, потом счастливый Халлель и песнопения, и в этот миг Ребекка почувствовала, что ее щеки мокры от слез. Якоб смотрел на ее слезы, не скрывая своего благоговения. Служба шла своим чередом, и при мысли о том, что ее ждало, эта служба обретала в глазах Ребекки все более глубокий смысл. Она плакала, так как знала, что это последний пасхальный ужин в ее жизни…

Много позже, после благословения и последнего чтения, когда праздник закончился и все разошлись по каютам, Ребекка осталась помочь старику убрать утварь службы; неловкость, повисшая между ними, говорила ей о том, что раввин понимает, что ее что-то гложет. Но он хранил молчание, а Ребекка решила не начинать разговор первой. Она чувствовала, что он смотрит на нее горящими глазами.

— Еще одна пасха на борту корабля-невидимки, уже четвертая по счету! — сказал он наконец, проявив необычную словоохотливость. — Разве это многим лучше, чем было тогда, когда мы словно крысы прятались от Досточтимых Матрон, разыскивавших нас? — Ребекка знала, что когда старику неспокойно, он принимается жаловаться.

— Как же быстро вы забыли месяцы страха, когда мы жили в подземном укрытии, а наши вентиляционные системы отказали, когда система утилизации оказалась переполненной, а запасы пищи подходили к концу, — напомнила она ему. — Якоб ничего не мог сделать. Мы бы все скоро погибли или нам пришлось бы куда-нибудь снова бежать.

— Может быть, нам удалось бы бежать от ужасных женщин. — Слова эти были сказаны машинально, и Ребекка понимала, что и сам раввин не верит тому, что говорит.

— Думаю, что нет. Над нами, в яме с золой, Досточтимые Матроны начали использовать свои сканирующие приборы, прощупывая почву. Они искали нас, и они были уже близко. Они подозревали, что мы рядом. Вы же сами понимаете, что это был лишь вопрос времени. Они обязательно бы нас нашли. Наши враги всегда находят наши тайные убежища.

— Но не все.

— Нам повезло, что орден Бене Гессерит решил атаковать Досточтимых Матрон на Гамму. Это был наш шанс, и мы воспользовались им.

— Бене Гессерит! Дочка, почему ты всегда их защищаешь?

— Они спасли нас.

— Потому что им пришлось сделать это. И теперь этот долг отнимает у нас тебя. Ты навсегда запятнана, девочка. Все эти памяти, которые ты усвоила, развратили твой ум. Если бы ты могла все это забыть… — Он опустил голову в мелодраматическом жесте, горестно потирая виски. — Я буду вечно чувствовать свою вину, потому что это я заставил тебя так поступить.

— Я сделала это по собственной воле, рабби. Не ищите своей вины там, где ее нет. Да, эта бездонная память сделала меня другим человеком. Даже я не могла предвидеть, какой груз я взвалила на свои плечи.

— Они спасли нас, но теперь мы снова пропадаем, бесконечно блуждая на этом корабле. Что с нами будет? Мы стали рожать детей, но что хорошего из этого выйдет? Пока родились только два ребенка. Когда мы найдем новый дом?

— Это похоже на странствия нашего народа в пустыне, рабби. — Ребекка помнила все детали этих скитаний. — Вероятно, Бог снова приведет нас в страну молока и меда.

— Скорее всего мы скоро бесследно исчезнем.

Ребекка не могла больше терпеть эти вечные стенания и заламывание рук. Раньше ей было легче терпеть все это, она оставляла право сомнения ему, а он наставлял ее в вере. Она уважала раввина, верила каждому его слову, никогда не подвергая их сомнению. Она так хотела снова стать невинной и верующей, но то время прошло безвозвратно. Испытание на Лампаде завершило дело. Теперь мысли Ребекки стали яснее, а решение окончательным.

— Мои сестры просят добровольцев. У них возникла острая потребность.

— Потребность? — Раввин поднял кустистые брови и сдвинул очки на лоб.

— Добровольцы должны будут согласиться на определенную процедуру. Они станут аксолотлевыми чанами, приспособлениями для вынашивания и рождения детей, которые необходимы для нашего выживания.

Раввин не на шутку разозлился.

— Это явная рука зла.

— Разве это зло — спасти всех нас?

— Да! Невзирая на все уловки, к которым прибегают ведьмы.

— Я не согласна, рабби. Я верю, что это промысел Божий. Если у нас есть орудие выживания, значит Богу угодно чтобы мы выжили. Зло проявляет себя в том, что сеет среди нас семена страха и подозрения.

Как она и ожидала, старик словно сорвался с цепи. Ноздри его раздувались, он кипел от возмущения.

— Ты хочешь сказать, что я склоняюсь ко злу?

Ее контрудар был достаточно силен для того, чтобы сбить его с ног.

— Я говорю только, что решила стать таким добровольцем. Я стану чаном для вынашивания. Мое тело станет емкостью, в которой будет расти младенец гхола. — Голос ее стал мягче, слова добрее. — Я надеюсь, что вы будете следить за процессом вынашивания и поможете необходимым советом в этом деле. Научите их, если сможете.

Раввин стоял, словно пораженный громом.