У друкарей и скоморохов - Станислав Росовецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Васка подъехал поближе к донскому казаку и спросил, не встречался ли ему в Переяславе Бажен из Москвы, высокий такой, весёлый?
— Бажен из Москвы? А как же! — вскинулся бородач. — И ты московский? Чудно — под Переяславом с москвичом столкнуться! Дружка своего ищи у Киевских ворот, брамы по-ихнему, там его сотня справа от брамы до башни кусок стены держит, а стоят они в каменных палатах польского старосты переяславского Ивана, как его… Заславского, вот. Там тебе покажут.
И в самом деле, в Переяславе Васка без особого труда разыскал каменицу Януша Заславского, в отсутствие вельможного хозяина занятую запорожской голотой, и там, за первой же дверью из темных, шумных и замусоренных сеней, которую решился приоткрыть, обнаружил своего драгоценного Бажена. Атаман сидел на полу босиком и, нижнюю губу выпятив, изучал прореху на кафтане.
Васка закричал и бросался к нему. Бажен поднял голову, вскочил с полу, подхватил дружка и подбросил к сводчатому потолку. Успокоившись, они принялись рассматривать друг друга.
— Вот, нашёл-таки тебя, — опустил глаза Васка. Смутился же он вот почему. Он явился к другу переодетым в добрый, с меховою опушкой кунтуш, в новой шапке, с двумя пистолями в кобурах у седла; на улицах он все ощупывай их, боясь потерять, и даже сейчас не забывал о них — не украдут ли? Обласканный счастливыми, что в живых остались, разведчиками, он думал, что и Бажена увидит чуть ли не в собольей шубе и с пищалью, чтобы ложе из рыбьего зуба да в дорогих камнях. Однако друг выглядел скорее уставшим страдником, чем весёлым, уверенным в себе победителем.
— Ну, как вы там, игрецы-резвецы? — подал, наконец, Бажен голос. — Что Томилка, ворчит по-прежнему?
— Томилка по-старому, а вот дяди Андрея нет.
— Как это нет?
Вздохнув, Васка принялся рассказывать, а пока рассказывал, старался не встречаться с пронзительными глазами атамана и потому осматривался. Друг его сидит не на полу, как показалось вначале, а на пыльном и затоптанном, но все же на ковре. На стене под маленьким, кверху суженным окошком висит распятие, и на склоненную бронзовую голову Христа, а того пуще — на забитый рядом большой гвоздь понавешено всякого оружия и сбруи. На скамье у стены лежит, епанчею с головою накрывшись, казак в стоптанных сапогах.
— Значит, мастер Спиридон говорит, что из Замка нашему Бубенисту живым не выйти?
— Так сказал.
— Хороши дела… Что озираешься? Тут духовник хозяина жил, чернец латинский. Еле мы с Яцком жилье проветрили, езувитский дух до сих пор стоит — или мнится уже мне… Келья, право: третьего и положить негде, я уж сегодня на дворе переночую… Что ж, мир праху твоему, Андрюша Бубенист. Такая уж у тебя служба была… А ты, Васка, что такой пышный? Никак на Петрушке тако с Томилкой разбогатели?
Малый ещё раз вздохнул, на этот раз облегченно, и поведал о своем березанском приключении. Воодушевился, принялся размахивать руками, а вспомнив о шляхтиче, качавшемся на паникадиле, так разошелся, что едва не сбил епанчу со спящего казака. Бажен оживился.
— Награда не по заслугам, брат! Но ты всё равно молодец… А с дядей Андреем мы, быть может, ещё встретимся. Он, когда мы от ляхов сбегать наладились, здорово придумал: собираться в пятницу, в полдень у ворот Братских школ. Как знать, мы с ним, может статься, просто разбрелись пока. Чего на войне не случается? Помнишь атамана Бособрода? Он, как поведали, в плену у крымцев.
— Да разве они, татары, на Брянск ходили?
— Они-то в году прошедшем не ходили, это он сам вместе с донцами да запорожцами к ним на пироги весною плавал… Я и Филю ещё найду — вот это уж тебе подлинно обещаю!
— А ты, Баженко, как тут воюешь? — осторожно спросил малый.
Бажен вдруг расхохотался, не то чтобы весело, но так заразительно, что и Васка, не зная, чему смеется, не удержался. Казак на лавке приподнял под епанчей голову и снова опустил.
— Как воюю? — заговорил Бажен, вытирая слезы. — А за спины казаков спрятавшись. В том наш разумник Томилка прав, что на старости лет ремесло менять не годится. А военное — оно такое же ремесло, да только построже других: в нём, если напартачишь, не деньгами ответишь — головою. Здесь одного смельства да смекалки мало! Справный казак все польские и татарские хитрости назубок знает, в землю лучше твоего крота зарывается — пушкой его не достать! Казаки, к примеру, с детства учатся луки натягивать. Один при мне на спор так запустил в небеса стрелою, что она сквозь дождевую тучу дважды прошла и на землю мокрая упала…
— А ты так выучился уже?
— Из лука? Сказал ведь, этому сызмальства обучаться надобно. А на саблях рубиться? — это ж целая наука. Ты пока на того же шляхтича свою железку подымешь, а уж он тебе и голову успеет развалить! Слава богу, меня ребята подучили немного…
— Не слушай его, хлопчику, Баженко — рыцарь добрый, — донеслось из-под епанчи.
— А взять не ручной уже бой, а огнистую стрельбу! Васка, помнишь ли того немца-капитана, что его казаки при нас умыкнули на переправе? Ещё про него мастер Спиридон вспоминал…
На улице запищала труба. Заскрипели входные двери, кто-то протопал по сеням, закричав:
— Товариство, до зброи!
Казак под епанчей зашевелился, сбросил её на пол и сел. Малый увидел, что он гол по пояс и что грудь его обмотана кровавыми тряпками.
— Лежи уж, Яцко, без тебя сегодня справимся, — Бажен натягивал сапоги. — А ты, Васка, сгоняй на улицу, погляди, что деется?
Перед каменицей гарцевали два всадника. Один из них поднес к губам трубу и снова запищал. Во втором, с пернатой булавой за поясом, Васка узнал сотника Ивана Швачку, приглашавшего скоморохов в Переяслав на той незабываемой, под Киевом, переправе. Третий казак, из каменицы мимо Васки выбежавший, оказался знаменщиком. Вскочивши на стоявшего рядом со смирным Голубом коня и подняв прислоненную к стене хоругвь, он гордо выпрямился позади сотника. Сотник же сумрачно поглядывал на мигом набежавшую переяславскую ребятню.
Из каменицы повалили казаки, здоровались с приехавшими и громко окликали друг друга. Когда улица наполнилась ими, сотник Швачка толкнул локтем трубача. Толпа, трубою к молчанию призванная, притихла. Сотник, снявши шапку и поклонившись, откашлялся и прокричал:
— Панове товариство! Сию ночь Роменская сотня с охочими казаками в дозор выехала. Толькы что от сотника Гудымы гонець прибыл с ведомостию, что их, до речки Альты прижавши, штурмует пан Лащ с жолнерами своими та немцами.
Услышав ненавистное имя коронного стражника, казаки заворчали. Peбятня, которую матери, небось, путали свирепым палачом Лащем, замерла.
— Пан гетман Войска Запорожского Тарас Федорович наказал нам зараз же гнать братьям нашим в помощь. Не дадим их ляхам на муки! По хатах, де товарищи наши стоят, та на луг до коноводов одразу ж послано. Собираемся на площади, кони от-от будут там. Не губите ж часу, он дорогой, кровью плаченый!
После недолгой заминки казаки потянулись к площади, обвешанные уже оружием и с седлами на плечах. Бажен, тоже навьюченный, оказался перед Ваской.
— Пойдем, проводишь. Время есть ещё… Так про что я тогда говорил?
— Про огненный бой.
— Да леший с ним теперь, с огнистым боем… Ты вот что: дождавшись меня, а если сегодня не вернусь (мало ли куда нам оттуда поход может выйти!), то и сам… В общем, непременно возвращайся в Киев. Ишь, как без меня своевольничать стал! Вот ещё возьми, — он сунул малому кошель и уронил при этом на землю чепрак. — Спасибо, сам теперь и донеси… Кошель отдай Томилке, это на ватагу. На войне тех денег много не надобно! И Томилку слушай, а не то, вернувшись, нагайкою по-казацки попарю.
Вот и площадь. Товарищество покуривало, сидя на седлах либо развалившись прямо на земле в тени недостроенного костела. Коноводы с табуном задерживались. Сотник обеспокоено вертел круглою головой.
— Баженко, возьми меня с собой, а, Баженко? Я на Голубе от вас не отстану.
— Никак сдурел? Я тебе и сейчас ещё успею ребра те пересчитать!
В голосе Бажена не было, впрочем, настоящей злости. Он потрепал малого по плечу и тихо заговорил совсем не о том, чего ожидал от него Васка:
— Чудная эта война, дружок ты мой Василько. Казаков реестровых с нами четыре тысячи, а против нас, с гетманом коронным, — около двух тысячей, говорят. Война закончится, как они тогда в одном войске сойдутся, как станут из одного котла есть? Говоришь, за веру бьемся, ладно, и я за веру… Только как надеяться можно, в Переяславе окопавшись, чужеземцев со всей Украины прогнать? Пусть, то дело гетмана Тараса и старшины… А ты вот спроси у друга моего Яцка Лафы, — он в комнате у нас лежит раненый, казарлюга отчаянный, такие и на Сечи наперечет, — спроси у него, за что он бьется? Ответит то же, что и мне: бьется-де, чтоб побежденные Войском Запорожским польские паны-сенаторы вписали его в свой реестр. Чтобы от польского католического короля ежегодь получать за службу свою червонцы и сукно, а как службы нет, так на хуторе своём с женкою и детьми сидеть и от всякого послушенства оставаться вольным, то бишь землю свою пахать беспечально. По нраву ли нам с тобою такое?