Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жан Кюзенак, которому было больно видеть дочь такой расстроенной, шепнул ей на ушко:
— Завтра мы приедем снова, если захочешь. А теперь нам пора, иначе опоздаем на поезд в Тюль.
* * *Возница на фиакре ожидал их возле приюта, поэтому до вокзала они добрались очень быстро.
— Хорошо, что я не стал заказывать два номера в гостинице в Бриве, тогда бы нам пришлось ехать туда за вещами. Что ж, едем в Тюль, дорогая! Сегодня вечером мы поужинаем тет-а-тет, я хочу пригласить тебя в лучший ресторан города.
Мари прижалась лбом к отцовскому плечу.
— Папочка, дорогой, как ты добр ко мне!
Путь из Брива в Тюль был не слишком долгим, и все это время Мари думала о Пьере. Она не знала, как себя с ним вести. Юноша сильно переменился. Временами он был весел и нежен, потом вдруг становился отстраненным и раздражительным. Если бы он оставался таким же милым и заботливым, как раньше, кто знает, может, она и не испытывала бы такого сильного желания продолжить обучение, уехать из Прессиньяка, чтобы закончить Эколь Нормаль?
— Мари! Подъезжаем!
Голос отца отвлек девушку от размышлений. Мари вдруг осознала, что воспоминаний о тех нескольких годах, что она прожила в «Бори» в качестве прислуги, осталось очень мало. Дни текли, похожие один на другой, в ритме ежедневных занятий, в атмосфере тишины и несвободы…
Теперь же все было по-другому. Мари радовалась каждому мгновению, прожитому под крышей Большого дома. Она вздрогнула, увидев прямо перед глазами лицо Жана Кюзенака, смотревшего на нее с тревогой.
— Папа, извини! Я, кажется, задремала…
Поезд с пронзительным скрежетом остановился. Они вышли на платформу. На Тюль опустились эффектные золотисто-розовые сумерки.
Жан Кюзенак взял дочь за руку.
— Вот мы и в Тюле, Мари! Я здесь учился. Родители планировали послать меня в Ангулем, но моя мать родилась в этих краях, поэтому меня не стали отправлять в интернат. Я жил у своей бабушки Жюльетт.
— Значит, ты прекрасно знаешь эти места? — радостно подхватила Мари.
Мсье Кюзенак, занятый поисками фиакра, ответил уверенным тоном:
— Да, дорогая! Тюль — чудесный город! О нем говорят так: «Когда приезжаешь — смеешься, а уезжаешь — плачешь». Никто не может остаться равнодушным. Сколько приятных воспоминаний у меня с ним связано! Но довольно ностальгии, сегодня вечером я угощу тебя шампанским!
Жан Кюзенак решил, что остановятся они в «Отеле-ресторане дю коммерс», — престижном заведении, расположенном возле собора, и там же поужинают. Он рассказал дочери, что однажды, когда ему было лет двадцать, ужинал там со своими дедушкой и бабушкой.
Мари не переставала удивляться всему, что видела. Комната в отеле показалась ей великолепной. Особенно ей понравились тюлевые занавески с цветочным рисунком.
— Какая прелесть! Папа, если бы ты знал, как я счастлива! В номере есть даже ванная! Как ты думаешь, я успею принять ванну перед ужином?
Мсье Кюзенак ответил:
— У тебя еще много времени. И надень красивое платье! Мне было бы приятно увидеть тебя в том, бежевом…
Мари вошла в зал ресторана одетая в бежевое шелковое платье, которое отец подарил ей две недели назад. Остромодный фасон подчеркивал ее тонкую талию и восхитительную грудь, а неброское жемчужное ожерелье на шее нежно оттеняло свежий цвет лица.
Усаживаясь напротив дочери, Жан Кюзенак подумал, что он — счастливейший из присутствующих в зале мужчин. При необычном освещении и в этом бежевом, почти перламутровом шелке, который удивительно ей шел, девушка показалась ему еще красивее, чем обычно.
— Мари, ты очень хороша! На тебя все смотрят!
— Папа, ты преувеличиваешь. Единственное, в чем я уверена, — так это в том, что чувствую себя так, будто это не я, а совсем другая Мари. Это платье, это ожерелье и это место… Я никогда не думала, что это может случиться со мной!
За едой они оживленно беседовали. В качестве основного блюда Жан Кюзенак заказал жареную гусятину с трюфелями. Мари никогда не пробовала такого деликатеса.
— Как вкусно! Но и каштаны, которые жарит моя Нанетт, ничуть не хуже! — сказала она негромко и лучезарно улыбнулась.
Отец смотрел на нее с нескрываемым восхищением. И не он один: сидевший за соседним столиком элегантный молодой мужчина с белокурыми усиками и бородой не сводил с девушки глаз.
Мари, заметив, что на нее многие обращают внимание, смутилась.
«В публичных местах мы встречаемся с тысячами незнакомых людей, которых больше в жизни не увидим, — подумала она. — Сколько их сейчас в этом ресторане, в этом незнакомом городе!..»
Внезапно Мари ощутила острое желание оказаться в Прессиньяке, на ферме Нанетт и Жака или в Большом доме. Там она не чувствовала себя потерянной, и каждое дерево, каждый камешек были ей знакомы. Отец нарушил ее размышления:
— Дорогая, тебя весь вечер занимают какие-то мысли! Сейчас нам подадут десерт и шампанское. — И тихо, заговорщицким тоном добавил: — Ты заметила светловолосого юношу, он сидит слева от нас? Он не сводит с тебя глаз! Он очень симпатичный, правда?
— Папа, ты обещал, что расскажешь мне о Тюле и о его окрестностях. Мы не договаривались обсуждать других гостей ресторана!
Девушка смутилась и опустила голову. К их столику подошел метрдотель и, вступив в беседу с Жаном Кюзенаком, откупорил шампанское. Мари, несмотря на испытываемую радость, вдруг захотелось взлететь и очутиться возле чудотворного источника, под кроной дубов Волчьего леса…
* * *Нанетт взбивала яйца со сладким молоком, собираясь приготовить флан. Она только что извлекла из печи несколько булок хлеба, их должно было хватить на целую неделю. Пока печь не остыла, в нее нужно было успеть сунуть сладкий пирог.
Щеки женщины раскраснелись, руки все были в муке. На доносившиеся с улицы шумы Нанетт не обращала никакого внимания. Ее мысли занимал единственный сын. Парень совсем отбился от рук. Не наколол дров, забыл напоить овец… В городке Пьер побил младшего Прессиго, когда тот попытался выгнать его из бистро своего отца… Перечень прегрешений был очень длинным, и несчастная Нанетт не знала, какому святому ей ставить свечку…
Жак взялся было за ремень, но сын рассмеялся ему в лицо, заявив, что, если ему будет что-то не по нраву, он подастся в солдаты. Семья переживала нелегкие дни.
Да и Мари задержалась в Бриве, и это немного беспокоило славную женщину.
— Еще надумают оставить ее у себя, знаю я этих горожан! — бормотала она себе под нос, помешивая молоко.
Кто-то дважды стукнул в дверь. Не дожидаясь ответа, гость вошел. Нанетт подняла голову и увидела Мари в красивом и теплом меховом манто. Под ним у девушки было богатое шелковое платье.
— Нан, дорогая! Мы с папой только что приехали! И я решила, что нужно заглянуть к вам. У меня прекрасная новость!
Следом за девушкой в дом фермеров вошли мсье Кюзенак и хорошо одетая девочка лет двенадцати, с огромным удивлением смотревшая по сторонам.
— Муссюр! — воскликнула Нанетт и принялась вытирать руки. — Если бы я только знала, что вы придете! А у меня пирог не готов…
Мари сняла манто, сдернула с гвоздя свой старенький фартук (Нанетт из суеверия оставила его на прежнем месте) и принялась ей помогать. Через пару минут стол был чистым, а пирог сидел в печи.
— А теперь, Нанетт, присядь, отдохни. Мне так много надо тебе рассказать! — сказала Мари с улыбкой. — Мы были в Тюле. Представь, там я познакомилась с мадам Жанной Десмонд, директрисой Эколь Нормаль. Она задавала мне разные вопросы, потом устроила что-то вроде небольшого экзамена с диктантом и задачами по арифметике. Мадам Десмонд — кузина матери-настоятельницы из Обазина. Она сказала, что, если я как вольный слушатель сдам экзамены и получу свидетельство об окончании средней школы, а потом смогу поступить в Эколь Нормаль, она посодействует тому, чтобы для меня сделали исключение, и тогда этой же осенью я начну посещать занятия! Мадам — замечательная женщина! Она даже пообещала, что поможет мне восполнить пробелы в знаниях, если я все-таки поступлю в ее институт. У меня появился шанс стать учительницей, представь себе! Ах, я так счастлива, мне так хотелось поскорее тебе все рассказать!
