Игра. Реванш - Мария Обатнина

«Отделаться от «ментов», остальное по ходу!» — решил он и, выдавив одинокую слезинку, прогундосил, проклиная полное отсутствие актёрских способностей:

— Да какое заявление, я только сошла с поезда, к племяшке приехала в Брянск, покупки зашла купить в ларёк, гостинцы, да пиво для мужа её, а эти как налетели на меня, побили вот, юбку изодрали, сумку украли!

— Ну-ну, — дежурный пошевелил гусарскими усами, с застрявшими на них хлебными крошками, — Значит, не будете заявление писать, протокол составлять? — без особого энтузиазма осведомился он.

— Да пошто мне протокол, — Круглов старчески покачал головой, тряся запачканным париком, — Документы у меня под юбкой, по привычке ношу, по-стариковски, а там денег всего-то тысячи две, да и не разглядела я их, голубчики.

Стажёр, подозрительно хмуривший брови, поинтересовался, пристально разглядывая нескладную фигуру замаскированного Виталия.

— А Вы, бабуся, я смотрю, каратэ владеете! Да и молоды Вы для старушки-то по возрасту, сколько Вам, нет же и семидесяти! Прыть, вон какая! Антон Петрович, надо бы у неё документы проверить!

Дежурный, зевнув, не смотря на отчаянное желание отправить придурошную старую вешалку восвоясие, вдруг воспылал служебным рвением, явно задетый предприимчивостью стажёра.

— Да, гражданочка, покажите документы!

Всё произошло в сотую долю секунды.

«Твою мать, паскуда!» — Круглый, засунув правую руку в разрез блузки, успел переферийным зрением произвести рекогносцировку: продавщица палатки, поспешно выставив табличку «технологический перерыв», быстренько слиняла, не желая давать свидетельские показания, на перроне — никого, около урны, свернувшись калачиком, спит беспродубным сном пьяный бомж. Перед глазами мелькнула картина — зал заседания суда, наряд конвойных, а через решётку в первом ряду заплаканное бледное лицо убитой горем матери, заслушивающий оглашение приговора.

— Каратэ — да, пожалуй! — заявил Виталий, выхватывая из-за пазухи маленький бесшумный самозарядный пистолет «Грач» с глушителем. Стажёр, безусый юнец, неосмотрительным рвением подписавший себе смертный приговор, широко округлил глаза и, хватая ртом воздух, грузно осел на залитую кровью землю. Вторую пулю «схватил» дежурный, толком не успевший сориентироваться: маленькая дырочка посередине лба и долговязый увалень, качнувшись, рухнул навзничь как подкошенный.

Виталий, на бегу засовывая «грач» за пазуху, помчал в сторону торговой палатки, громко выстукивая невысокими квадратными каблуками. Перемахнув через невысокий забор, Круглый дворами выбежал на проезжую часть, остановившись на тротуаре, оглядываясь по сторонам. Угрызений совести за смерть двух ни в чём не повинных людей не было: разум застилала тревога за жизнь маленького сына Смолина, а также страх за свою собственную шкуру, и волнения за судьбу Алексея, до сих пор остававшегося в закрытой тюрьме «Чёрный дельфин». В крови бушевал адреналин, и это ни с чем несравнимое чувство мобилизовало Круглова, как всегда превращая его в минуты опасности в безжалостную машину, сметающую всё на своём пути для достижения цели.

Новенький красный «Фиат» он увидел в трёх метрах слева от себя. В открытом капоте возился щуплый парнишка лет так двадцати пяти с небольшим. Бесшумно подкравшись сзади, Круглов схватил его за голову и сильным движением с первого раза переломал шейные позвонки, сворачивая шею на бок. Опустив обмякшее тело на тротуар, Круглов, бросив беглый взгляд опытного преступника по сторонам, заскочил на водительское место и, сорвавшись с места, втопил максимально допустимую скорость.

Проехав метров триста, Виталий, немного придя в себя, пошарил руками в бардачке и, обнаружив пачку «Мальборо», с наслаждением закурил. Никотин привёл в порядок мысли, успокаивая нервную систему. Собравшись с мыслями, Круглый, не выпуская руль, методично обшарил бардачок угнанной машины. Ему несказанно повезло — в мужской барсетке он нашёл карту Брянска, мобильный телефон и кошелёк с двадцатью тысячами наличных денег. Включив навигатор, Круглов вбил примерный маршрут движения в сторону Киева и, напрягая свою фотографическую память, вспомнил номер своего сотового телефона, оставленного в купе сбежавшего поезда.

— Паша, ну давай же, малыш, возьми трубку! — нетерпеливо прохрипел Круглов,

Глядя на себя в зеркальце: глаза бешеные, расширенные, зрачок вытеснил яркую радужную оболочку; на щеках грязные разводы, стекающие с парика, губная помада размазана, грим потёк. Виталия трясло как в лихорадке. Он не мог допустить мысли о том, что будет, если он потеряет Пашку. Он сам не простит себе этого, не говоря про гнев Смолина, который тот обрушит на его голову, как только Виталий устроит ему побег.

«Пашка взрослый мальчик, он сообразит, что нужно снять трубку!»

Гудков через десять, когда Виталий уже успел изрядно поволноваться, он услышал испуганный голосок Паши и, не сдержавшись, заорал, едва не врезавшись в фонарный столб, вовремя успев вывернуть руль вправо.

— Пашка, милый, это дядя Виталий! Слушай внимательно. Из поезда НИКУДА не выходи. Запрись в купе и не выходи. Дверь сумеешь закрыть? Вот и умничка! Я отстал от поезда, но ты ничего не бойся. Я на машине, выехал наперерез тебе! Возможно, уже на следующей станции я запрыгну на поезд. В туалет не выходи. В коридор носа не показывай. Если очень захочешь писать — тихонечко выйти, и так же тихо зайди обратно! И ничего не бойся, Пашенька! У тебя папа — храбрый, сильный и смелый, и ты должен быть таким же, как он! Понял меня?

— Да, дядя Виталик, я боюсь!

— Павлито, папа не раз говорил тебе, что его сын ничего и никогда не должен бояться! Спи, кушай курочку, конфеты, скоро увидимся, думай о папе, скоро мы все его увидим, не только мы с тобой. Обещаешь мне, малыш?

— Да!

— А теперь скажи, что ты должен делать?

— Никуда не выходить, и не бояться!

— И помни, ты человек — паук, а героям не ведом страх!

Повесив трубку, Круглов подумал о Лике, которая к тому времени должна была вылетать из Канады в Оренбург. С Рязанцевой, как это часто бывало в последнее время, мысли плавно перетекли на покойную Нику, единственную женщину, которую Круглов по-настоящему любил, тщательно скрывая свои чувства не только от неё с Алексеем, но и от самого себя. Ника, положившая на алтарь любви к Смолину свою честь, гордость и преданность, а также собственную жизнь, на протяжении всех пяти лет, которые Алексей провёл в легионе, ощущала постоянную заботу со стороны Круглова, при одном лишь взгляде на Пашу с явным сожалением не раз говорящего себе: «Сложись судьба иначе, Павлито мог быть мой с Вероникой сын!»