Символическая жизнь (сборник) - Карл Юнг

Кувшин является сосудом, функция которого вмещать или получать, отсюда его женское начало. Это символ пола, содержащего аниму, дыхание и живительную влагу жизни; кинжал же, обладая колющими, проникающими свойствами, является мужским началом. Он режет, разделяет, расщепляет, следовательно, символизирует принцип мужского Логоса.

В нашем сне кинжал оказывается ключом к Толедо. Идея ключа часто связывалась с мистериями в пещере. В культе Митры был представлен особый бог – бог ключа Эон, присутствие которого в божественном пантеоне никак не объяснялось, но я думаю, понять это нетрудно. Бога изображали в виде крылатого существа с мужским телом и головой льва, обвитого змеей, возвышавшейся над его головой. Изображение его имеется в Британском музее [46]. Он представляет Неопределенное время и Длящуюся вечность; он является верховным богом в иерархии митраизма, созидающим и разрушающим все существующее, в бергсонианском смысле творческое время. Он же и бог солнца. Лев – зодиакальный знак, в котором солнце находится летом, в то время как змея символизирует зиму или влажный сезон. Поэтому Эон, львиноголовый бог, обвитый змеей, представляет также искомое единство противоположностей, свет и тьму, мужское и женское, созидание и разрушение. Бог изображен со скрещенными руками, держащими ключи. Это ключи к прошлому и будущему.

Древние мистериальные культы всегда были связаны с помпезными божествами. Некоторые из этих божеств имели ключи к подземному царству, так как являлись и хранителями врат к нему; они наблюдали за сошествием вниз, во тьму, посвященных и управляли мистериями. Одна из них – богиня Геката.

В нашем сюжете ключ оказывается ключом к городу Толедо, поэтому рассмотрим символический смысл Толедо и символику города как такового. Являясь древней столицей Испании, Толедо был хорошо укреплен, что само по себе считалось идеалом средневекового города: убежище и оплот, который невозможно сокрушить. Феодальный город представлял некую замкнутую в себе целостность, несокрушимую и не подавляемую веками мощь. Поэтому город символизировал целостность самого человека, принцип целостности, которая не может быть разрушена.

Город как синоним самости человека, его психической целостности – вообще говоря, старый и хорошо известный образ. Например, в «Новых сказаниях» об Иисусе читаем: «Город, построенный на вершине высокого храма на прочном фундаменте, не может пасть или скрыться». И: «Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога и вы – сам город»[47]. В Кодексе Брусинауса есть Коптский трактат, содержащий идею единородного или единственного сына Бога, который также есть Антропос, Человек [48]. В трактате назван город с четырьмя воротами. Город с четырьмя воротами символизирует идею целостности; это индивид, обладающий четырьмя воротами в мир, четырьмя психологическими функциями, так или иначе содержащимися в самости. Город с четырьмя воротами – нерушимая целостность самости, единство бессознательного и сознания.

Таким образом, эти глубины, этот слой абсолютного бессознательного в нашем сне содержит в то же время ключ к индивидуальной завершенности и целостности, т. е. к исцелению. Смысл слов «целое» и «целостность» – освятить или исцелить. Погружение в глубины приводит к исцелению. Это путь к целостному бытию, к сокровищу, которое страждущее человечество вечно ищет и которое находится в укромном месте, охраняемом ужасным дангером-опасностью. Это место первичного бессознательного и одновременно место исцеления и спасения, так как в нем содержится бриллиант целостности. Это пещера, в которой обитает дракон хаоса, и одновременно это неприступный город, магический круг или temenos, священный предел, в котором соединяются все разорванные части личности.

Использование магического круга, или мандалы, как его называют на Востоке, для лечебных целей – идея архетипическая. Когда человек болен, индейцы пуэбло из Нью-Мексики делают песочное изображение мандалы с четырьмя воротами. В центре сооружают так называемый «потный дом», или лечебный вигвам, в котором пациент подвергается потолечению. На полу вигвама нарисован другой магический круг, помещенный в центре большой мандалы[49], а посреди него находится кувшин с целебной водой. Вода символизирует вход в подземный мир. Процесс излечивания в данной церемонии явно аналогичен символизму, который обнаруживается в коллективном бессознательном. Это процесс индивидуации, идентификации с целостной личностью, с самостью[50]. В христианском символизме целостность есть Христос, и процесс индивидуации заключается в imitatio Chriti (подражании Христу). Ворота заменены осями креста.

Змей из пещеры во сне оказывается другом В. С., героя ранних лет сновидца, в которого он проецирует все идеалы, к каким стремился сам, и все добродетели, которыми он вдохновлен. Этот юный друг в большой дружбе со змеем. Он невинное дитя и еще не ведает конфликта. Поэтому он и обладает ключом к Испании и имеет власть над всеми четырьмя воротами. [51]

Обсуждение

Доктор Дэвид Иеллоулис:

Вряд ли нужно говорить о том, что я не собираюсь обсуждать что бы то ни было из сказанного сегодня вечером. Все мы довольны, что профессор Юнг, вместо того чтобы тратить время на полемику, дал нам столь впечатляющий обзор собственных идей. Однако, думается, что кое-кто из нас был бы весьма признателен, если бы профессор согласился с тем, что наш подход к психологии и психотерапии если и не исчерпывается линией Фрейда, то все же соответствует определенным фундаментальным принципам, ассоциируемым с его именем, если последние даже и не были сформулированы самим Фрейдом. Мы глубоко благодарны профессору Юнгу за то, что он предложил нам более широкую, как нам кажется, точку зрения. Некоторые из нас отдают ей предпочтение, и, вероятно, даже сами фрейдисты могли бы объяснить почему. Но в один из предыдущих вечеров был поднят вопрос об отношении понятия бессознательного, предложенного нам профессором Юнгом, к фрейдовской концепции, и я полагаю, было бы весьма любезно со стороны профессора Юнга, если бы он хоть как-то помог нам в этом разобраться. Я вполне отдаю себе отчет в том, что мог неправильно его понять, но во вторник у меня создалось впечатление, что профессор сказал буквально следующее: будто он сам занимается фактами, а Фрейд – теориями. Не хуже меня профессор Юнг должен знать, что такое смелое утверждение требует определенного разъяснения и подтверждения, и, я надеюсь, он скажет нам, например, что с терапевтической точки зрения следует делать, когда мы сталкиваемся с пациентом, спонтанно продуцирующим то, что я называю фрейдовским материалом, и насколько правомерно рассматривать его теории в качестве просто теорий перед лицом очевидности, подтверждаемой таким материалом, как инфантильная фиксация либидо – оральная, анальная, фаллическая и др. Если бы профессор Юнг несколько откоррелировал сказанное им прежде, хотя бы в общих чертах, мы были бы ему весьма признательны.

Профессор Юнг:

В самом начале я сказал вам, что не хотел бы заниматься критикой. Я просто хочу предложить вам свою собственную точку зрения, свой метод рассмотрения психологического материала, и я полагаю, что, узнав, к чему я пришел, вы сможете составить собственное мнение об этих вопросах и решить, в какой мере вам следовать Фрейду, Адлеру, мне либо кому-то еще. Если же вы хотите, чтобы я пролил свет на вопрос о связи с Фрейдом, я с удовольствием сделаю и это. Я начинал, находясь всецело на позициях Фрейда. Я даже считался его лучшим учеником. Я был с ним в полном согласии до тех пор, пока у меня не появилась идея о символичности некоторых вещей. Фрейд не мог с этим согласиться, он идентифицировал свой метод с теорией, а теорию – с методом. Это недопустимо, нельзя отождествлять метод с наукой. Я сказал, что в связи с этим не могу продолжать участвовать в издании Jahrbuch’a[52], и ушел.

Мне прекрасно известны заслуги Фрейда, и я не собираюсь их преуменьшать. Я знаю, все, что говорит Фрейд, верно в отношении многих людей, и предполагаю, что у этих людей именно такой тип психологии, который описывается Фрейдом. Адлер, хотя у него совершенно иные воззрения, тоже имеет немало последователей, и я убежден, что «адлеровская» психология близка многим людям. У меня тоже есть свои последователи, – не так много, как у Фрейда, – это люди, разделяющие мой взгляд на психологию. Я рассматриваю свой вклад в психологию как собственное субъективное признание. То, как я вижу психологические факты, представляет собой мою личную психологию, мой предрассудок. Я признаю, что вижу вещи таким-то и таким-то образом, но ожидаю, что и Фрейд с Адлером поступят точно так же и согласятся с тем, что их идеи представляют их субъективную точку зрения. От того, в какой мере мы сможем признать наши личные предрассудки, зависит наш реальный вклад в объективную психологию. Мы не можем избежать наследования предрассудков по линии наших предков, желающих смотреть на вещи определенным образом, и потому уже инстинктивно имеем определенные взгляды. Я был бы невротиком, если бы смотрел на вещи не так, как мне подсказывают инстинкты; моя змея, как сказал бы первобытный человек, была бы во всем против меня. Когда Фрейд говорил некоторые вещи, моя змея не соглашалась. И я выбрал маршрут, предписанный мне моей змеей, так было лучше для меня. Но у меня были и пациенты, с которыми приходилось проводить фрейдовский анализ и входить во все те детали, которые были точно описаны Фрейдом. Мне встречались и другие случаи, которые требовали обращения к адлеровской точке зрения, поскольку речь шла о комплексе власти. Люди, обладающие способностью к адаптации и преуспевающие, более склонны к фрейдовской психологии, поскольку при таком положении дел человек может думать об удовлетворении своих желаний, тогда как неудачнику не до этого. У него лишь одно желание – выдвинуться, следовательно, в работе с ним применим адлеровский подход к психологии, ибо у человека, который вечно оказывается на вторых ролях, развивается комплекс власти.