Бабушка - Божена Немцова

— Не правда ли, ведь здесь в тысячу раз лучше, чем там наверху? Сад — наша комната, звезды — наши свечки, а зеленая трава — наша постель, — говорила Кристла, закутываясь в платье и ложась под дерево.

— Здесь будем спать, моя милая, — отвечала Анча, ложась возле нее; — а ты послушай, как храпит старая Фоускова, точно камни сыплются, — добавила она со смехом.

— Хорошо, думаю спать возле нее! Как ты думаешь, придут завтра? — спросила Кристла, обращаясь к своей подруге,

— Еще бы не придти! — отвечала утвердительно Анча; — Томеш прискачет как на лошади, а чтобы Мила не пришел, так этого быть не может, потому что он тебя любит.

— Кто знает, еще об этом между нами не было и речи.

— Зачем тут речи? Это и без речей узнается. Я не помню, чтобы Томеш сказал мне когда-нибудь, что он меня любит, а мы очень любим друг друга, и вот уже скоро свадьба.

— А когда же решено быть свадьбе?

— Отец хочет передать нам хозяйство и перейти в келью; так когда она будет достроена, тогда будет и свадьба, как-нибудь около Катеринина дня[91]. Хорошо бы было, если бы наши свадьбы были в один день.

— Полно, что ты говоришь, как будто рука уже в рукаве, а все то еще за горами!

— Чего нет, то может быть. Семья Милы будет рада, если Якуб попадет в вашу семью, а твоему отцу достался бы хороший сын; никто бы лучше не годился для вашего хозяйства и для тебя. Что правда, то правда: Якуб лучший парень во всей деревне, и Люцина, судейская дочка, горько, думаю поплачет о нем.

— Видишь ли, и этот камень поперек нашей дороги, — отвечала Кристла со вздохом.

— Миленькая, это еще больше чем один камень. Что ты думаешь, Люцина мало весит? Она и сама по себе не засиделась бы в девках, да отец ей еще прикинет на весы мешочек гульденов.

— Тем хуже!

— Над этим однако не ломай головы: хоть отец ее и судья, но еще не Бог знает что, а Люцина со всеми своими деньгами не стоит твоей подошвы. Ведь Мила-то не слепой!

— Но если все это на него обрушится, да еще не примут его во двор, так он угодит в солдаты.

— Не смей об этом и думать! Если управляющий будет смотреть косо, так его можно будет умаслить, понимаешь?

— Что же, это бы можно, да не всегда оно бывает удачно. Впрочем, в Святоянскую ночь мне снилось, что Мила пришел ко мне, и судя по этому мы бы должны были соединиться теперь: но сон — только сон, а бабушка говорит, что не должно ни верить всуе, ни стараться узнать от Бога то, что Он нам предназначил в будущем.

— Но ведь бабушка не Евангелие!

— Я бабушке верю как Евангелию: она искренно советует человеку, и все говорят, что она отличная женщина; все что она ни скажет — святая правда.

— Конечно, и я считаю ее такою; но я готова спорить, что она в молодости тому же верила, чему и мы. Все старые люди таковы! Наша мать тоже все жалуется на то, что нынешняя молодежь только и знает что удовольствия, танцы, да веселье, а разуму нет у нее и на маковую росинку. Этого, говорят, в их время не бывало; но я хорошо знаю, что наша прабабушка в молодости ни на волос не была лучше нас, а состарившись и мы то же запоем. Теперь же поручим себя покрову Богородицы и уснем, — заключила Анча, закуталась в свое платье и через минуту, когда Кристла посмотрела ей в лицо, она уже спала.

Одна из женщин, спавших на подволоке, качала ребенка, который не переставал кричать.

—А что, матушка, ваш ребенок каждую ночь так плачет? — спросила другая, просыпаясь.

— Вот уж две недели — каждую ночь. Уж я варила ему все, что только советовали,— и мак, и козий лист, — да ничто не помогает. Кузнечиха говорит, что у него нутряная сыпь. Я решилась посвятить его Матери Божией, или пусть выздоровеет, или пусть Бог возьмет его к себе.

— Положите его завтра под струю, так чтобы вода три раза перекатилась через него; это помогло также моей девочке, — посоветовала женщина, повернулась на другой бок и заснула.

Утром богомольцы, столпившись около церкви, протягивали друг другу руки со словами: «Простите мне», потому что шли к принятию св. Тайн. В это время за Кристлой и Анчой неожиданно раздались знакомые голоса: «Простите и нас!»

— И без покаяния отпускаем вам грехи ваши, — отвечала Анча, протягивая руку Томшу, потом и Кристла, покраснев немножко, подала руку Миле. Парни предались во власть вожака Мартинца и пошли с остальными в церковь.

По окончании службы каждый шел в баню, причем старухи и старики ставили себе банки, без которых им чего-то не доставало. После купанья покупались гостинцы с богомолья. Пани-мама накупила целую кучу образочков, четок, фигурок и различных вещей того же сорта.

— Ведь у меня челядь, да еще приедут помольщики, каждый хочет, чтоб я ему дала гостинца с богомолья, — заметила она бабушке.

Возле бабушки стояла старая Фоускова, также бабушка; ей хотелось купить фисташковые четки, но когда купец сказал ей, что они стоят двадцать крейцеров, то она печально положила их на прилавок, говоря, что это дорого.

— Дорого! Это дорого? — вскричал с азартом купец; — так вы верно во всю свою жизнь не имели фисташковых четок в руках! Купите себе пряничные.

— Ну, батюшка, другому не будут дороги, а для меня это дорого, потому что у меня всех-то денег только полгульдена ассигнациями.

— За это вы не купите фисташковых четок, — отвечал купец.

Фоускова отошла, но бабушка догнала ее и звала с собой к другому купцу, у которого товар гораздо дешевле. И что же? Этот купец отдавал за пустяки все, так что Фоускова на свой маленький капитал купила не только фисташковые четки, но и образочки и другие мелочи. Когда же они отошли от лавки, Барунка сказала:

— А ведь вы, бабушка, заплатили купцу все, чего не доставало; я хорошо видела, как вы ему мигали, чтобы Фоускова не заметила.

— Ну видела так видела, а рассказывать нечего! Да не ведает шуйца, что творит десница[92], — отвечала бабушка.

Кристла купила себе серебряное колечко, на котором были изображены два пылающие сердца. Мила тотчас купил тоже кольцо, на котором были две сложенные руки. Все эти вещи богомольцы отдавали освятить, и каждый берег как святыню освященное кольцо или образок, четки или книгу.

Окончив все хлопоты, богомольцы поблагодарили своих хозяев, помолились еще раз у чудотворного источника, и поручив себя покрову Богородицы, отправились домой. В Ртинском лесу, недалеко от девяти крестов, они остановились отдохнуть у ручья. Томимые жаждою, все столпились у ручья, и увидав как Кристла поила Милу из своей пригоршни, все стали просить, чтоб она и их напоила, что она и сделала с удовольствием. Старые расселись на траве, рассказывали, кто что купил и о процессиях из других мест, бывших в одно время с ними в Святоневицах. Девушки разбрелись по лесу рвать цветы для венков, а парни между тем поправляли могилу и ее девять деревянных крестов.

— Скажите-ка мне, Анчинка, зачем здесь эти девять крестов? — спросила Барунка, ровняя цветы для венка, который вила она для Анчи.

— Слушайте же, я вам расскажу. Недалеко отсюда есть старый разрушенный замок, называемый Визембургом. В давние времена в этом замке был паж Герман, который любил девушку из деревни, что недалеко отсюда. Ухаживал за нею еще один, да тот ей не нравился, и она дала слово Герману. Уж и свадьба была назначена. Утром в тот день к Герману пришла его мать, принесла алых яблок и спросила его, почему он так задумчив. Он отвечал ей, что и сам не знает этого. Мать просила его не ездить, потому что она видела в эту ночь дурной сон; но он вскочил, простился с матерью и сел на лошадь. Лошадь не шла из ворот, и мать снова начала его упрашивать.

— Сын мой, останься дома, это дурное предзнаменование, тебе грозит неудача.

Но он не послушался, ударил лошадь и выехал за мост. Лошадь взвилась на дыбы, не желая дальше двигаться. Мать в третий раз умоляла сына, но Герман пренебрег ее мольбами и поехал к невесте. Когда они поехали венчаться, то именно на этом вот месте наскочил на них со своими товарищами тот другой парень, ухаживавший за невестой. Противники сразились, и Герман был убит. Невеста, увидав это, вонзила в себя нож; свадебные гости убили соперника, и таким образом здесь погибло, говорят, девять человек. С тех пор эти кресты каждый год поправляют, а мы проходя летом мимо, иногда вешаем на них венки и каждый раз помолимся за души убитых.

Так окончила Анча свои рассказ, но Фоускова, искавшая вблизи грибов и слышавшая часть его, сказала, качая головой: «Это не так, Анча! Герман был пажом в Лютоборском замке, а не в Визембурском, а невеста была из Святоневиц. Он был убит раньше, чем приехал к невесте, с дружкой[93] и сватом; невеста ждала его и не дождалась. Когда садились за стол, зазвучал похоронный колокол, и невеста три раза спрашивала мать свою, по ком звонит; мать отвечала ей различно; наконец привела невесту в комнату, где лежал убитый Герман. Невеста увидав его, пронзила себе сердце. Их всех тут и похоронили. Так я слышала», — добавила Фоускова.