Спартак: 7 лет строгого режима - Бубнов Викторович

Константин Иванович жестко требовал, чтобы Гаврилов и Черенков эти хитрости и маневры по выходе из-под прессинга применяли, не задумываясь. Чаще получалось, иногда нет, и тогда Бесков Гаврилова уничтожал, а Черенкова журил. Но Гаврила сам был виноват. Это Хидиятуллин мог сказать Бескову: «Да ладно, Константин Иваныч, все не так было!» Юра во время спора сыпал шутками и прибаутками, и Бесков кипел. Думаю, ему было бы лучше, если бы Гаврилов грубил.

Но, бывало, Юра черту переходил. Бесков мне даже на него жаловался. Он хотел, чтобы я на Гаврилова, с которым он нас, как бывших динамовцев, в один номер селил, воздействовал. Проблем никогда не возникало. С Юрой я всегда мог поговорить по душам.

Я по натуре командный человек. Как и Гаврилов с Черенковым. Но от одиночества никогда не страдал, в том числе и в молодые годы. Мог в поезде ехать в купе один или жить на базе. Любил и люблю общение, но после «Динамо» ушел в себя. Чувствовал себя настолько плохо, что вообще с футболом хотел завязать. Мне даже снилось, что не играю. Потом просыпаюсь и понимаю, нет, все еще футболист. Вырваться из динамовского ада было счастьем, но на побег ушло столько моральных сил, что в первые месяцы в «Спартаке» мне часто требовалась тишина.

Нельзя сказать, что уединялся, скорее замыкался в себе. Бесков на это обратил внимание: «Почему ты все время один?» Но я не мог ему сказать, о чем думаю. Мы не настолько были с ним близки, чтобы я ему, как отцу, что-то доверительно рассказывал. А когда наконец заиграл в «Спартаке», никак не мог поверить, что страшное позади.

Как-то Гаврилов начудил в очередной раз. Бесков подошел ко мне в столовой и говорит: «Знаешь, когда я его взял из «Динамо», он был как пластилин, лепи, что хочешь. А сейчас стал другим, пошли закидоны».

Гаврилов Бескова, конечно, уважал. Но для того человеческий пластилин был важнее уважения. Он любил игрока, пока мог из него лепить. Бесков всегда был уверен, что получит то, что хочет. Лишь бы пластилин был качественным. Плохой, с его точки зрения, он выбрасывал.

Когда Гаврилов дерзил Бескову, тот иногда даже краснел от обиды и возмущения. На самом деле, Гаврила никого никогда не хотел обидеть и никому зла не желал. В этом он походил на Черенкова. В остальном, как люди, они были очень разными. Гаврилов легко входил в контакт и умел не портить отношения. Это его качество подметил еще Севидов в «Динамо», где была сильная конкуренция за место в составе, где грызлись и друг друга ненавидели до такой степени, что часто чуть ли не до драки дело доходило. И вот однажды подрались.

Сан Саныч созвал собрание и устроил разбор полетов. А в конце его сказал: «Вы знаете, вот мне Гаврилов Юра очень нравится. У него врагов нет, он со всеми в хороших отношениях».

Для футбольной команды быть со всеми в хороших отношениях, наверное, неплохо. Но не иметь в жизни врагов — странно. И если ты готов постоянно идти на компромиссы, это говорит, скорее всего, о твоей беспринципности. Но у Гаврилова было не так. Его все считали простым парнем, своим в доску. Хотя в жизни, как и на поле, он всегда был хитрованом.

В этом плане Черенков не имел с ним ничего общего. Феде очень трудно было войти в контакт. Он общался только с теми, к кому испытывал симпатию. На поле Федя, как и Гаврилов, никогда ни на кого не кричал, хотя, как лидер, имел на это право. Орали Дасаев и Хидиятуллин. Черенков и Гаврилов больше поддерживали. И это нам очень сильно помогало.

В Гаврилове мне не нравилось то, что он мог в узком кругу или за спиной сказать о тебе что-то неприятное. Федор тоже. На этой почве у меня однажды был с ним серьезный конфликт. Он ляпнул, а я случайно услышал.

В 1986 году мы вернулись с чемпионата мира в Мексике, куда Федя не попал. За то время, пока нас не было, «Спартак» горел всем подряд — чемпионат страны не прерывался на период чемпионата мира. Когда возвращались из Мексики, в самолете Дасаев и компания начали выпивать. К моменту пересадки на Кубе Дасаев так набрался, что, когда садились в другой самолет, промахнулся мимо кресла.

Я громко рассмеялся, настолько все это выглядело комично. Но Лобановский и Симонян посмотрели на меня очень косо, потому что все вроде должны были быть в печали после вылета с чемпионата мира. Все в трауре, а Бубнов смеется! Я для себя повода для траура не видел: на чемпионате всего один матч провел, да и тот мы выиграли. А все печали еще в Мексике пережил и в отличие от Дасаева и компании горе водкой не заливал.

Выпивали они почти сутки. Прилетаем в Москву. Впереди два выезда — в Ереван и Баку. Дасаев говорит: «Сейчас приедем и скажем, что на эти матчи не летим». Его можно было понять: все, кто играл, нагрузились сильно. Я хоть и мало играл, но мало и тренировался, форму подрастерял. Психологически тяжело было всем, да и от суточного перелета надо было отойти. А нам уже на следующий день надо быть в Баку, где жара и Джавадов с Пономаревым, которые по всему полю носятся...

В общем, лететь не хотелось.

Уже в Москве Дасаев звонит Бескову, мол, хотелось бы отдохнуть. А Бесков отвечает, нет, в Баку полетят все. Причем сам не полетел!

Я, честно говоря, расстроился, потому что после мексиканских стрессов чувствовал себя не очень хорошо. Не в том смысле, что состояние здоровья было неважным, но форма была далека от оптимальной. В Баку мы сгорели. Но, что еще хуже, Пономарев засадил мне в бедро. После этого из-под меня забили, и Федор Сергеевич Новиков орал, что я плохо играю.

За ужином в ресторане услышал, как за соседним столом кто-то произнес мою фамилию. Смотрю, Федор. Смысл его слов был таким, что, мол, Буба приехал с чемпионата мира никакой. После этого наши отношения с Федором испортились.

На меня сильно подействовало не то, что Федор сказал, а то, что сказал за спиной. Если бы в лицо, мы бы с ним просто побеседовали... Раньше он никому ничего подобного не говорил, ни на поле, ни за его пределами. Мне показалось, он испытывал чувство досады от того, что не попал в сборную. Понимал, что никогда не поедет на чемпионат мира. А попасть туда было его мечтой. Он хотел в Испанию в 1982 году, но не взял Бесков. В 1986-м в Мексику не взял уже Лобановский. А не взяли его из-за болезни.

Слова Феди меня задели. Стрессы, усталость, адаптация, жара в Баку, травма, а тут еще Федя недоволен! Когда поднялись на этаж, подхожу к нему: «Что ты там про меня говорил? Зазвездился?»

А Федя мне вдруг огрызнулся, хотя никогда резко не отвечал. В итоге получился дурацкий разговор. После него таких отношений, как раньше, между нами уже не было, хотя на профессиональном уровне все осталось по-прежнему. На человеческом уровне разошлись.