Пандем - Марина Дяченко

«С твоего согласия… Ложись спать — во сне увидишь сюжет про этого экс-бандита. Строго между нами. Хорошо?»

Глава 12

Дарья Никитична Олененко возвращалась домой от девяностопятилетней родственницы. Машина шла на автопилоте, Даша сидела, прижавшись затылком к высокой спинке водительского кресла, и смотрела на россыпь огней, проявлявшихся то справа от трассы, то слева, то внизу, то вверху.

Прежде они навещали Светлану Титовну по очереди — Даша, ее муж Костя, иногда Костина сестра Арина с мужем Кимом Каманиным; теперь Костя был слишком занят, Арина была слишком занята, о ее муже Киме вообще речи не шло, и единственным человеком, не обремененным ни чрезмерной работой, ни напряженной учебой, оказалась Даша.

Дашина бабушка умерла давно, еще до появления Пандема; Светлана Титовна приходилась покойной бабушке теткой. Ей посчастливилось пережить племянницу почти на двадцать лет: теперь она понемногу дряхлела, погружалась в воспоминания, переходила в лучший мир, оставляя в этом мире угасающее тело. Пандем был ее лучшим другом и собеседником, но Даша считала, что не навещать старую родственницу нельзя. Дважды в неделю, как штык.

Дорога занимала почти полдня. Светлана Титовна отказывалась переехать из дома, в котором прожила жизнь, и Пандем считал, что она имеет на это право. Прежде, когда родственницу навещали по очереди, все было не так сложно. А теперь Даша чувствовала, что устает.

«Поспи в машине».

Даша отрицательно покачала головой. Лучше дотерпеть до дома и сразу лечь в постель.

Как там Иванка? Уже легла или нет? Или еще не вернулась домой? Самостоятельная особа в свои одиннадцать лет, они все теперь такие самостоятельные… «Мама, ну чего ты волнуешься? Что со мной сделается, а? Это раньше у вас были всякие ужасы с простуженными детьми, которые утонули, когда их задавила машина. Уроки сделала, не волнуйся. Да, мы с ребятами играем в казаки-разбойники… С кем? Да какая тебе разница, ты все равно их не знаешь… Познакомить? Ты что, будешь играть с ними в казаки-разбойники?!»

— Пандем! Она спит?

«Укладывается».

— Что значит укладывается? Зубы чистит?

«Снимает ботинки в прихожей».

— Да который же час?! Почему ты ее раньше не отправил домой?

«Потому что завтра воскресенье. Она утром выспится».

— Ты ей потакаешь!

«Не злись».

…Иванка смеялась; Даша улыбалась в ответ, чувствуя себя глупо. Она мать. Она хорошая мать. Это ее родной ребенок. Единственный, между прочим.

Ее представление о том, что такое «хорошая мать», много лет сидело на ней, как скафандр. Костя знал, что она хорошая мать. Все родственники знали, что она хорошая мать. Еще до Иванкиного рождения она читала книги, учившие ее быть Хорошей Матерью, и каждый уголок ее чисто прибранного, уютного, приспособленного для жизни дома знал, что она — Мать. Хозяйка. Жена.

Она знает свой долг — по отношению к ребенку, к мужу, к Светлане Титовне. Пусть старуха витает в своих облаках — Даша будет навещать ее дважды в неделю. Привозить гостинцы, спрашивать о самочувствии, рассказывать новости…

Усталость. Боже, как она устала. Костя со своими командировками… Ему все равно, ему всегда на все плевать… Иванка, не желающая ничего слушать… Вернее, слушающая только Пандема… И еще Светлана Титовна, скорее бы она уже умерла, проклятая обуза…

Даша вздрогнула и открыла глаза. Машина шла ровно, как по воде, огней вокруг стало больше — приближался центр.

О чем она только что подумала?! Она подумала — хорошо бы Светлана Титовна…

Господи! Ведь она, Даша, — порядочный человек! Как она могла…

Если бы никто не слышал. Мало ли что взбредет в голову уставшей женщине. Подумала и забыла, ведь она единственная, кто не оставил старушку, кто навещает ее дважды в неделю, хотя дорога в один конец занимает почти полдня…

Она хлопнула по панели, приказывая машине остановиться у обочины. Бег огоньков замедлился; скорость вытекала из каплеобразного пластикового автомобиля, и только сейчас Даша осознала, какой она была, эта бешеная скорость.

Она вышла, не прикрыв за собой дверцы. Под ногами была трава, витые, слабо подсвеченные лесенки вели вниз, с автострады; Даша села на ступеньку и обхватила голову руками.

Она пожелала ей смерти!

И Пандем слышал ее.

Что, что Пандем теперь о ней подумает?! Она ведь сама от себя не ждала… Мог ли он ждать от нее… Позор, ужас…

«Дашенька, что с тобой? Это всего лишь глупая мысль, она прошла и ушла, как будто и не было…»

Он еще успокаивает ее.

Лицемер.

Иванка Олененко играла с ребятами в «Крепости и замки». Сейчас они с Симоном лежали в траве, желая сплющиться как лепешки, а рядом шарили с фонарями братья Михайловы.

Симона им не найти. Симон сливается с ночью и нарочно нацепил черные очки, чтобы блеск белков — а белые у него только белки и зубы — его не выдал. Кроме того, Симон, в отличие от Иванки, умеет передвигаться бесшумно, в его роду поколения охотников, вдвойне стыдно проигрывать, имея в команде Симона…

Иванка повернула голову. Симон смотрел на нее — во всяком случае, она угадывала его взгляд из-под черных стекол; она повела глазами, показывая в сторону братьев Михайловых. Он кивнул — она опять-таки скорее догадалась об этом, нежели увидела.

— …Стой! Стой, кому говорят!

В какой-то момент ей вдруг сделалось по-настоящему страшно. Ужас преследуемого, которому на пятки наступает погоня. Что-то первобытное, засевшее в генах: беги! Беги!..

…А потом они все вместе — «друзья» и «враги» — сидели кружком на балконе замка, курили, мальчишки пили пиво, и им казалось, что они пьянеют. В центре кружка горел светильник на стальной треноге; Симон был преисполнен радости, радость распирала его, как теплый воздух распирает шелковые бока воздушного шара.

Симон с родителями приехал три года назад. Говорил уже практически без акцента — сказался лингвокурс при универе. Сейчас Симону было тринадцать; когда пришел Пандем, он жил в африканской деревушке, наполовину смытой с лица земли желтым жадным наводнением. Его братья и сестры, родные и двоюродные, многочисленные дядья, тетки и бабки гибли с голоду, тонули в размытой глине; его родители были на грани смерти, и сам трехлетний Симон сидел на соломе с раздувшимся от голода животом…

— Ты домой не хочешь, Симон? Туда?

— Очень хочу. Очень. Через полгодика поедем. Так Пандем говорит.

Тем временем Пандем уже дважды намекал Иванке, что пора бы в постельку. Иванка ныла и выпрашивала по «две минутки»; слишком хорошо было вот так сидеть и ощущать себя героиней, ведь главным в сегодняшней битве стали, конечно же, Иванкин финт и Симонов прорыв…

Братья Михайловы поначалу чувствовали себя обманутыми и проигравшими — но вечер продолжался, они забыли обиду и принялись хвастаться, как обычно.

— А как я его! — выкрикивал Лешка Михайлов, размахивая дымящейся сигаретой. — А он от меня… А я его!

«Все, Иванна. Полдвенадцатого. Подъем».

И сразу же поднялся Симон:

— Пока, ребята… Надо.

Прочие засобирались тоже — некоторые даже испуганно, видимо, Пандем перестал с ними миндальничать; Иванка забросила за плечи рюкзак и вышла из замка под звезды, и сразу же за ней вышел Лешка Михайлов.

— Я тебя провожу? — полувопрос-полуутверждение.

— Зачем? — искренне удивилась Иванка. — Тебе же в другую сторону. Пандем заругается.

— Не заругается, — тихо сказал Лешка. — Пошли… А то вдруг ты в канаву упадешь.

Иванка засмеялась. «Пандем, он дурак?»

«Что ты обижаешь человека? Хочет пройтись перед сном, тебе что, жалко?»

— Ну ладно, — сказала она удивленно.

Уже дома, в прихожей, она села на тумбочку, чтобы стянуть грязные ботинки, — и вдруг замерла, глядя в темный потолок.

— Он в меня влюблен, что ли?

«Нет. Ему просто приятно с тобой пройтись».

— А почему?

«Потому что ты здорово придумала эту обманку, с Симоном. Он тебя зауважал».

— А раньше он меня не уважал, что ли?

«Подумай головой. Ему четырнадцать лет, а тебе нет двенадцати. Он считал тебя малявкой».

— Ах во-от ка-ак…

«Ну конечно. Теперь-то он так не считает».

Иванка улыбалась, глядя в потолок, забыв о ботинке и о сырых штанах, которые надо немедленно снять.

— Пандем… А можно я не буду сейчас спать, а порисую немножко? У меня вроде вдохновение прорезалось… А?

«Твоя мама считает, что я тебе потакаю».

— А ты скажи ей, что я уже сплю.

«Знаешь, что бывает с врунами?»

— Что?

«Шутки окончены, Иванна. Марш под душ — и в постель».

Костя Олененко сидел за низким столиком в ворсистой мягкой комнатке. Все здесь было ворсистым и мягким: ковер, занавески, широкая постель; на бархатной скатерти нежно-персикового цвета стояли полные влаги бокалы, и от фигурно разрезанных фруктов поднимался соответствующий моменту аромат.