Путь кама - Екатерина Викторовна Королькова

Князь сел на бархатные подушки несдвигаемого кресла, подвинул документы на край стола, чтобы видеть собеседника. Гость расположился на диване. Раздался звук колокольчика и спустя секунду в комнату вошли две дамы в алых чепчиках, которыми, видимо, награждали при дворе Ласии всех прислужниц слабого пола.

Зашуршали муслиновые юбки. Дамы поставили подносы с рюмками, наполненными зеленым варевом, на край стола и удалились. Горьковатый аромат кофе разлился в пространстве, заставив незнакомца пару раз сглотнуть слюну.

Собрав волю в кулак, чтобы не накинуться на питье раньше князя и тем самым не обидеть его, молодой человек деловито произнес:

– Вы вызвали меня, чтоб распознать и искоренить зло. Неужели, князь? Ведь сами знаете, ЧТО это. Кто вам мстит.

Филипп молчал. Он старался скрыть удивление после нежданных слов, но эмоции прорвалась сквозь плотину воспитания и разлилась бурным потоком по каждому мускулу тела и лица феодала.

Скривившись, словно от зубной боли, он ударил кулаком по столу и со свистом выдохнул.

– Умен ты, шаман, смекалист. Не ведаю, каков в деле, но людской род читаешь славно. Да. Есть мыслишки, с чего все началось. Больно признавать: причиной недуга стала история моего рождения. Что есть, то есть.

Мать-княгиня родила меня в смутные времена. На трон сел отец нынешнего правителя Самыла, а заодно и мой двоюродный дядька, Кафун. Палач протеста в три тысячи голов, он казнил любого, кто косо смотрел на него или имел хоть каплю имперской крови.

Поговаривают, что матушка не раз наведывалась в его покои и просила пощады для своего будущего отпрыска, клялась в преданности моему папаше.

Так вот… Помимо меня, из лона княгини вышли еще двое. Брат – близнец и сестренка. И все бы хорошо, только роженицу обуял страх, что на троих Кафун не согласится, тем паче, власть в княжестве должна принадлежать одному мужчине. Тому, кто старше.

Филипп остановился, взглянул на кама из-под густых бровей.

– Понимаешь, к чему я веду?

Мужчина в маске скрестил пальцы на животе, задумчиво кивнул.

– Чтобы избавить Ласию от распрей, она убивает младшего.

На этот раз кивнул князь.

– Да, княгиня задушила безымянного брата и приказала втайне от отца прикопать тело на именном кладбище. Тот так и не узнал, что был еще один сын, бездумно веря сказкам хитрой лисы, которая крутила им, как собственным веером.

– А где сейчас княгиня-мать?

Филипп хищно улыбнулся. И тут же исправился, поняв, что слишком расслабился в присутствии гостя.

– Умерла как пятый год.

– А сестра?

Князь встал и медленно прошел к камину, которого кам раньше не заметил, так как очаг располагался в дальнем углу. Подняв руку над каменным сводом и полками, рыжий правитель нежно погладил край картины.

Светловолосая юная девушка смотрела с холста, лучезарно улыбаясь художнику и собственной беззаботной жизни. Ее длинное платье небесного цвета развивалось на ветру. На нагом плече застыла стрекоза.

За спиной прелестного создания стояли женщина в кроваво-красном и паренек лет семнадцати.

По рыжей шевелюре и лукавству в глазах гость узнал в подростке Филиппа. Стало быть, иссохшая вобла рядом была княгиней.

– Погибла в пятнадцать лет. Мы так решили, когда кортеж с сестрицей не вернулся из столицы, а селяне сказали, что видели именных лошадей в полях без упряжи. Искали долго, изъездили полкняжества. Ничего не нашли.

Филипп нервно дернул плечом, вытащил платок из кармана и вытер внезапно выступивший на лбу пот.

Движения, резкие, неаккуратные, давали знать: мужчина нервничает и что-то утаивает. Нечто постыдное и неприятное, словно нарыв в интимном месте, который лучше бы вскрыть и очистить, но не дает стыдливое упрямство гордеца.

– Вы были любовниками? – бросил кам, едва князь окончил свое повествование.

– Какая глупость!

Взбешенный Филипп выпучил глаза, подлетел к гостю и, тряся пальцем в воздухе, как это делают перед нерадивыми учениками опытные учителя, завопил, путаясь в словах и заикаясь.

– Я б никогда! Чтоб такое в нашем доме… Распутство и святотатство! Бред, кам. Чистой воды, бред!

– Воля ваша, князь. Можете не говорить. Истину мне все равно скажут.

– Кто?

Шаман встал и подошел к арке оконного витража. Разноцветные стекла заплясали на его лице бликами Каира, солнца этого мира. Тепло разлилось по коже. Медведь в ухе блеснул монетой и вновь спрятался в тени.

– Те, чьи имена не позволяет называть ваша религия.

Филипп успокоился. В потусторонний мир он не верил, как и в божества своей церкви. Кама ему посоветовали лекари, настояв, что чужеземец знает тайные рецепты целительства. И только за ними, за травами и настойками, он обратился к странному человеку.

Духи, черти или посланники неба – сказки для детей. Верить во все это феодалу величайшей империи Запада значило признать себя сумасшедшим.

– Воля твоя, молодчик. Валяй, вынюхивай. Только не обвиняй правителей, пока нечем доказать свою истину. Так можно головы лишиться. Под корень. На веки вечные.

Кам перевел взгляд с окна на рыжего. Кивнул. Улыбка в который раз за последние сутки озарила его красивое лицо, оголив два острых клыка меж ровных рядов человеческих зубов.

– Спасибо за совет, господин, – по-доброму тихо ответил гость и прошел мимо князя к выходу.

Невзирая на довольно высокий рост, Филипп оказался чуть выше плеча колдуна.

– Сегодня к ночи я проведу обряд в спальне княгини. Прикажите туда отнести как можно больше свечей.

Не желая слушать ответа, целитель переступил порог и растворился в мрачной черноте коридора. До заката Каира оставалось часов семь – восемь, и кам решил отоспаться. Пока была такая возможность перед изгнанием, он хотел ей насладиться.

Почему изгнанием? Так всем давно известно, что правда не любима правителями также, как свобода народа. Держать в кабале истину и мысли черни – главная и неизменная задача всякого, кого хотя бы на грамм наделили властью.

Власти у Филиппа Ласийского, троюродного брата царька Умбрии, было в избытке, а вот хитрости и самоконтроля – маловато, поэтому шаман заранее чуял, чем окончится дело. В благодарность он не ждал того, что нафантазировал себе Безым, отправивший ученика в Срединный мир Хаан Засаг. Монеты и мешок муки казались невиданной роскошью.

Наступил вечер. Столица погрузилась в сумерки, словно жеманница в мягкую постель жениха. Из неприглядных уголков окраинных трущоб показались первые звезды преступного мира и стали расползаться среди домов паучьей стаей. Добропорядочные граждане, напротив, приготовились ко сну, из последних сил убаюкивая капризных ребятишек. Спать значило для них тишину, спать значило забвение и безопасность.

На втором этаже княжеской усадьбы загорелись десятками свечей окна главной опочивальни. Блики от витражных