Девушка, которой нет - Владислав Булахтин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смысловые галлюцинации: «Разум когда-нибудь победит»
На следующий день пересеклись в Медведково, на квартире Кости. Шаман встретил Кратера в каком-то сером балахоне, напоминавшем пижамный костюм. Отличие – огромный воротник образовывал на шее валик, прочерченный острой линией разреза почти до самого пупка. В узком просвете блеснул маленький серебряный крестик на капроновой нитке.
Сначала состоялась экскурсия по квартире. Почти все горизонтальные поверхности были уставлены песочными часами. Разное одноцветное-многоцветное стекло, сотни вариантов оправы: деревянные, стеклянные, резные… Песок – тяжелый, крупный, неумолимо сваливающийся вниз. Легкий, медленно планирующий, не стремясь отмерять время. Белый, черный, цветной, полосатый, немыслимых пестрых расцветок.
Сквозь просветы проглядывались награды и грамоты от общественных организаций, которые гроздьями свешивались со стен, – раньше Костя был видным благотворителем. Прошли в маленькую кухню – стены увешаны неизменными песочными часами. Во многих завораживающе льется песок.
Хозяин начал радушно суетиться – заваривать чай, раскладывать на столе сладости, трещать о погоде. Такой треп однозначно не выруливал к продолжению вчерашней безумной беседы.
Кратера беспокоило ощущение, что время обрело второе дыхание и готовится стать прожорливей. Надо торопиться!
На пятой минуте он взял быка за рога. Задумчиво уронил:
– Все-таки не врубаюсь, Костян… Откуда ты, простой гопник, так много знаешь?
– Архивы рейха, – среагировал Шаман и широко улыбнулся. При ярком свете он не выглядел букой. – Извини, шучу. С тобой нужно поосторожнее, а то ты мигом найдешь любовную переписку Гуса Хиддинка и Бенедикта XVI. Я просто умею наблюдать за миром.
– Ох, ёпт. – Кратер предложил сокращенный вариант слов «не верю».
Костя прошел от стены к стене (три метра вокруг табуреток):
– Мне посчастливилось вернуться оттуда.
Тем же тоном Кратер поинтересовался:
– И много вас таких счастливых?
– Я единственный. – Непроницаемая убедительность лица бывшего политика и градостроителя напомнила Кратеру вереницу таких же сложносочиненных выражений, которые многие годы транслировали уверенность все более неуверенному населению Бескрайней. «Переломный период кризиса пройден», деревянный выстоит, животворящий баррель копит силы… – лихие фразы, звучавшие с той же интонацией, что и свежеиспеченное: «я единственный», вернувшийся с того света! Уже чуть мягче Шаман добавил: – Возможно, оттуда заглянула и твоя Фея.
– Не моя.
– Как скажешь, боец, – не твоя Фея.
– И как там?
– Как в танке. И неудобно, и вылезать страшно. – Костя начинал раздражаться с пол-оборота. – Я же тебе говорил: тот мир – точная копия. Разница между мирами минимальна – мир-мутант почти полностью дублирует наш мир. Ты плохо слушаешь. В нынешней политической обстановке это самый гнусный порок.
Несмотря на девственно зеленый чай, после пары глотков Костя казался крепко обдолбанным.
Кратер задумался: «Конечно, прогоны чудилы вряд ли помогут следствию, однако не резон сбрасывать версии с моего „Летучего голландца“, все еще блуждающего порожняком…» Решил исчерпать тему до сухого остатка, предсказуемо непредсказуемого и шизофренического:
– Никак не могу поверить, что где-то шастает моя точная копия, думает почти то же, что я, делает ту же черную работу. Сигарету сейчас курит. При этом совершенно не облагорожена мыслями обо мне.
Костя равнодушно пожал плечами:
– Неужели тебе ни разу не казалось, что ты не можешь быть единственным носителем Вселенной, копошащейся у тебя внутри? Вдруг тебя трамваем переедет – капут песенке? Продолжения нет?
– Есть. Все в руках Всевышнего. Поаккуратнее станет планировать наши судьбы. Бережнее. Не допускать мора и поножовщины.
– Чушь! Когда есть свобода воли, есть и возможность самоистребления. Если нет свободы – мир не может совершенствоваться. Ни Богу, ни Чёрту такой мир не нужен.
– Почему это? – задал вопрос Кратер и понял, что ошибся – сейчас его нагрузят по самую ватерлинию.
– Бог и Человек – сообщающиеся сосуды с перевесом уровня в Его сторону. Бог постигает нас, мы – Его. Господь улавливает, вбирает чахлое несовершенство наших душ. Их немоту, жалкое уродство, иссушающую суетность. Непрерывность и невозможность окончательного постижения – гарантия продолжения жизни на Земле. Он поступил гениально, сотворив все живое, одарив способностью к изменению. Это тоже условие творения, условие сосуществования, условие колебания содержащегося в сосудах. Чтобы быть с нами на равных, Он предусмотрел и необходимость собственного изменения.
В висках Кратера запульсировали беспокойные, недовольные загрузкой жилки.
– Парадокс в том, что Господь изначально совершенен, но все равно продолжает совершенствоваться. Следовательно, нуждается в переменах. Может быть, чтобы стать менее совершенным самому?
Кратер буркнул:
– Спроси своего психоаналитика…
Шаман продолжил:
– Мы – ключик. Мы – средство. Мы – пища. Конец Света не наступит, пока не исчерпается запас наших чувств. Пока в нашем сосуде есть хоть немного содержания. Пока Бог узнаёт новое, по-новому переживая человеческие страдания, радость, отчаяние и любовь. Конечно, они теряют накал, искажаются, когда проходят сквозь всепроникающую, всеобъемлющую, совершенную ткань Его духа…
Кратер перебил:
– ОК, я зафиксировал пафос отношений Человека и Бога. Ядреные грибочки ты в пещерах добываешь…
Увидев, что Шаман желает ответить, добавил:
– Мы хоть немного приближаемся к совершенству?
– Немного… – эхом отозвался Костя, зловеще покрутил зрачками и вновь продолжил прерванную композицию с одного только ему известного ее такта: – Бог чувствует через нас, но не как мы, не вместо. Это Его изъян, трещинка, водораздел между нами. Даже явив чудо, даже вмешавшись в ход событий, Он не в силах контролировать и направлять наши чувства. Поэтому любое движение человеческой души уникально. Свободно. Поэтому оно так важно для Него. Любое движение человеческой души – это скрытая пружина, суть творения. Оно приводит к тому, что во Вселенной складываются немыслимые комбинации. Чем необычнее, тем ближе нашему и Его сердцу.
Depeche Mode: «In Your Room»
До Очаково добиралась как в тумане. Мутные люди, расползающиеся в сумраке контуры домов.
«Наверное, это передоз. Реально было раствориться в безбрежном кайфе, но меня выудили оттуда. Теперь – здравствуй, девчонка, я твоя ломка!.. Ну и чего? Мне прямо посередь города в лужу плюхаться и призывать солнечный свет иллюзий?»
Викентия Сергеевича на месте не оказалось.
На столе аккуратные стопочки бумаг, записочки, наклеечки. В центре стола огромный ватман – поперек огромные буквы «ДЛЯ ФЕИ». Флуоресцентный маркер, черточки жирные, лоснящиеся – чтобы она смогла разглядеть.
«Моя новая цель, – догадалась Фея, – представляет самую главную опасность для стабильности наших миров».
– По прочтении съесть… По прибытию уничтожить… – пробормотала Фея, хотя ничего подобного там написано не было.
Почти у нижней кромки ватмана блестели два слова: «ОПАСЕН КРЕМЛЬ!»
«Кремль, трам-па-пам, трам-па-пам… Выбираюсь на вершину пищевой цепочки…»
– Свежеиспеченный, но уже подающий надежды, – заключила Фея вслух. – Сколько же людей после смерти устремляются в Георгиевский зал на инаугурацию? Интересно, ведет ли кто-нибудь статистику? Соотношение покупающих нефтяные вышки, штурмующих «Мосфильм» и въезжающих в Белый дом на белогривых пони?
Фея отчетливо понимала – Викентий изобрел самое трудное задание, чтобы она могла продержаться еще хотя бы день-два. С грустью подумала: «На что он рассчитывает? Я готова уйти. После смерти произошло то, чего я ждала всю жизнь. Я влюбилась – и мигом доделала все дела».
Ей стало очень жаль себя, родителей, Викентия Сергеевича.
Как же ничтожны все эти миры, их покой и катастрофы, неколебимость и сиюминутность по сравнению с жизнью и смертью одного человека! И все-таки… на недолгий миг он, наверное, соединился с сыном.
«Может быть, он исчез просто потому, что стал мне не нужен?»
Еще более странную, но назойливую мысль: «Он и появился только для того, чтобы помочь мне», – она поспешно отогнала.
Зрение Феи стремительно теряло остроту. Она плохо слышала, уже с трудом понимала происходящее с ней. Но внутри неутомимо билось желание любви, желание счастья, желание жизни – и боль, что ни одно из этих желаний уже нельзя реализовать. Билось, но с каждой секундой все глуше.
Заглянула в дневник Викентия Сергеевича. И вдруг словно пелену сняли с глаз – она умудрилась увидеть упрятанные там буквы, выхватила строки: «Даже я не был так категоричен, как она… она уходит еще более несчастной, чем пришла в этот мир… девочка моя, неужели ты так и исчезнешь, черствая как сухарь, нерастаявшая и одинокая?»
