Большой вальс - Мила Бояджиева

Не важно, что какой-то там процент пациентов продолжал здравствовать, сохраняя подаренную Пигмалионом внешность, его дочь, его единственная дочь медленно, но верно возвращалась к

первозданому облику.

Временный выход из положения он нашел, проводя Антонии маленькие хирургические корректировки лица. Динстлер творил чудеса, восстановив видоизменившийся в процессе беременности нос Тони. А через год её утратившие изящное очертание губы, снова стали притягивать объективы. Серия очень удачных рекламных снимков губной помады, раснесшаяся по всему миру, принесла Антонии немалую сумму, обеспечив к тому же новый взлет популярности.

Однако, несмотря на отдельные успешные работы, карьера мисс Браун, по всей видимости, пережила свой расцвет. Даже Артур, весьма

пристрастный к обожаемой подопечной, не мог не заметить, как начался

постепенный спад, видел источник энергии, фонтанировавший в его

Антонии, иссяк. Будто кто-то выключил свет. Проффесионализм помогал Тони, продолжавшей тиражировать копии себя самой прежней, обмануть многих. Но это были лишь репродукции, лишенные одухотворенности подлинника.

Ее и прежде одолевали приступы раздрадительности, преследовала апатия, но тучи быстро рассеивались, побежденные природным жизнелюбием. Теперь же состоятельную, знаменитую и свободную молодую женщину все чаще посещала скука. Короткие эмоциональные взлеты обеспечивало лишь спиртное, которое она начала слегка употреблять, да ещё сильные художественные впечатления, случавшиеся все реже и реже.

Мощный дар Феликса притягивал Антонию, она физически ощущала исходящую от него творческую энергию даже в те часы, когда он погружался в сонливую медитацию. Внутренний движок работал на полную мощь, генерируя идеи и образы, которые Тони подхватывала как жаждущий каплю влаги. И очень боялась, что наступит момент, когда ей станет ясно, что тупо молчащий в её обществе мужчина - всего лишь странноватый тип, случайно попавший в "струю" авангардных изысканий.

В марте Антонии исполнилось двадцать три. Она не поехала к родителям на Остров, сославшись на занятость, не заказала ужина для друзей в "серебряной башне", сказавшись больной. Ей хотелось быть

одинокой и ненужной, выпив до дна горькую чашу покинутости, пусть

надуманной или сильно преувеличенной. Даже самой себе Антония не

могла бы признаться, что всей душой ждала опровержения,

доказывающего обратное. В полностью перестроенной по эскизам Феликса

бывшей спальне бабушки не осталось и следа от любимых ею обломков

российского усадебного быта. Старые вазочки, подушки, шторки,

грелка и лампы спустились в кабинет, уступив место великолепной

холодности стильного интерьера. Много белого, гладкого, плоского,

функционально-примитивного. Никаких штор, золоченых финтифлюшек,

старых подсвечников, шкатулочек - столь любимого парижанами "духа

старины". Только белые и лилово-фиолетовые тона, резко пересекаемые

черным. На окнах жалюзи зеркального металло-пластика, придающего

комнате изломанную головокружительность космических фантасмагоий.

Накануне дня рождения она улеглась пораньше, вытащив из библиотечного шкафа томик русского издания Л.Толстого с "Войной и миром". Но чтение никак не шло. Видимо, ему не способствовало ни выбранное время, ни место.

- Как в морозильной камере, детка. Честноое слово, в твоей спальне

меня простреливает радикулит. - Не удержался как-то Артур от

комментариев новой обстановки.

- Не удивительно, что сам автор в этой комнате зачастую впадает в

столбняк. - Шнайдер, давно ставший опекуном, другом и нянькой, иногда

позволял себе простецкую прямолинейность в довольно интимных

вопросах.

- Дорогой мой старикан, ты упорно корчишь из себя дураковатого

бюргера, побывавшего в галерее современного искусства, и поэтому

обязательно поворачиваешься задом к главному украшению этой

комнаты, её концептуальному ядру! - терпеливо внушала Тони. Шнайдер

недоуменно таращил глаза, горячо возражая:

- Не помню случая, чтобы мой "компас" не сработал. В то время, как

на каком-либо сугубо престижном вернисаже мой нос принюхивается к

забытой критиками, банальной вещице, этот зад (Шнайдер гордо

похлопал себя по ягодицам) непременно направлен к потрясшему всех

шедевру... Кроме того, девочка... Может быть я плохо разбираюсь в

пост-модернизме, но в страстях кое-что смыслю... - Артур посмотрел на

панно с обреченностью человека, вынужденного созерцать нечто

неудобоваримое.

- Поверь мне, это не страсти, это - грехи. Печально, что наш юный

гений подобным образом трактует вполне приятные вещи.

Выполненное Феликсом панно "Паломничество страстей" занимало всю стену напротив шестиугольного ложа. Металлические стружки всех оттенков голубиного пера от серебристого до лилового6 извивались спиралями, образуя некие понурые фигуры, бредущие слева направо, в состоянии крайнего изнеможения. Впрочем, это была лишь одна из

фантазий, посещавших Антонию при взгляде на панно. Перед сном ей смотреть на стену вовсе не хотелось, и даже ночью бывало неудобно от присутствия сизых призраков, пробиравшихся в темноте. Иногда

Антония завешивала панно покрывалом, что, естественно, не укрылось от злорадствующего Шнайдера.

За последние пару лет Шнайдер заметно погрузнел, тщательно скрывая под свободными пиджаками обрисовывающийся живот. Волосами, неумолимо редеюбщими на затылке, он занимался очень тщательно,

обращаясь к известным специалистам. Но чуда не происходило - теперь

он выглядел так, как сотни голливудских красавцев, оставшихся "за

кадром". Артур часто подшучивал над собой, утверждая, что доволен

"фасоном" своего облысения, делающего честь мужчине. Поскольку, как

утверждает молва, залысины спереди образуются "от ума", а на темени

"от женщин". Но втайне Артур все сильнее завидовал юным и сильным.

Феликс раздражал Шнайдера молодостью, "занудностью", неумением или нежеланием наладить с ним дружеские отношения, а главное - близостью с Антонией.

- Артур, ты превращаешься в сварливую тещу. - отмечала Тони, не желая

вступать в дискуссию по поводу своей шестиугольной кровати,

называемой Шнайдером "стартовой площадкой" или "космодромом".

Накануне дня рождения Артур явился к шестиграннику с блокнотом, осторожно присев на один из отдаленных углов.

- Мне кажется, Карменсита забыла дать указания на завтрашний вечер.

на сколько персон и где заказывать торжественный ужин??

- Исчезни, зануда. Я уже сплю. Никого видеть не желаю. - отвернулась

Тони и погасила свет.

- Да, не забудь утром сдернуть покрывало с "грехов". Феликс может

нагрянуть совсем рано.

...Антония проснулась с сознанием, что повзрослела на год. Мысль совсем не страшная в двадцать три, но во рту почему-то появился кисловатый привкус металла, а открывшийся за разъехавшимися жалюзи тусклый дождливый свет не прибавил радости. Она с неприязнью подняла глаза на панно и в изумлении села среди лиловых подушек.

- Боже, когда это он успел! Ах, как деликатно и мило! - Тони удивилась

проницательности Феликса, почувствовавшего её антипатию к

металлическому ковру - Еще бы! Последние дни она так и держала его

под покрывалом, не догадываясь, что непредсказуемый Картье успел

сменить "экспозицию". Новая работа гения площадью не менее пяти

квадратных метров изображала рождение Венеры, послушно следуя за

Ботичелли. Только тело богини в полный рост было выпуклым и казалось живым, а лицо - лицом Антонии, но без глаз. Тони вскочила - ей хотелось потрогать руками материал, из которого вылеплено её розовое бедро и особенно морская пена - сверкающая и абсолютно натуральная.

- Это намного лучше, правда? - Феликс неслышно вошел и обнял новорожденную.

- Поздравляю, милая. Я так хотел угодить тебе. - Его голос звучал

смущенно, как у человека, торжественно вручившего в качестве подарка

дешевую литографию.

- Да,да! Мне будет очень уютно с ней. А куда делись "грехи"? И вообще

как ты догадался?

- Неважно. Все, что прошло, не стало уже важно. Сегодня мне хочется

заглянуть в будущее - на ближайшие двадцать четыре часа, по крайней

мере.

- Раз так - я отвечаю сюрпризом на сюрприз. Мы проведем сегодняшний

день вдвоем! Не считая Шнайдера, бесшумного и незаметного как

мышка. - Тони импровизировала, но тлько что возникшая идея провести свой день рождения в романтическом уединении показалась ей вдруг привлекательной.

- Спрячемся здесь или уедем? - спросила она у вдохновленного планом Феликса.

- Я увожу тебя! Не надо быть пророком, чтобы предсказать сплошной телефонный трезвон и праздничное паломничество друзей. А тот домик в соснах, где все началось... Он ждет нас!