Полутораглазый стрелец - Бенедикт Лившиц

157. АЛЬБРЕХТУ ДЮРЕРУ

В густых лесах, где ток животворящей мглыПитает крепостью древесные стволы,Неправда ль, сколько раз, добравшись до просéки,Испуган, побледнев, поднять не смея веки,Ты ускорял, дрожа, свой судорожный шаг,О Дюрер, пестун мой, о живописец-маг!По всем твоим холстам, которым мир дивится,Нельзя не угадать, что взором духовидцаТы ясно различал укрывшихся в тениИ фавнов лапчатых, и лешего огни,И Пана, меж цветов засевшего в засаду,И с пригоршней листвы бегущую дриаду.Ты в лесе видел мир, нечистый испокон:Двусмысленную жизнь, где все — то явь, то сон.Там — сосны льнут к земле, здесь — на огромном вязеВсе ветви скрючились в замысловатой вязиИ в чаще, движимой, как водоросль на дне,Ничто не умерло и не живет вполне.Кресс тянется к воде, а ясени на кручахПод страшным хворостом, в терновниках ползучихСгибают черных стоп узластые персты;Лебяжьешеие глядят в ручей цветы,И, пробужденное шагами пешехода,Встает чудовище и, пальцами уродаСжимая дерева широкие узлы,Сверкает чешуей и мечет взор из мглы.О прозябание! О дух! О персть! О сила!Не все ль равно — кора иль кожа вас покрыла?Учитель, сколько раз я ни бродил в лесах,Мне в сердце проникал тебе знакомый страх,Чуть дунет ветр, и я увижу, как повислиНа всех ветвях дерев их сбивчивые мысли.Творец, единственный свидетель тайных дел,Творец, который все живущее согрелСокрытым пламенем, он знает: неслучайноЯ всюду чувствую биенье жизни тайнойИ слышу в сумраке и смех и голосаЧудовищных дубов, разросшихся в леса.

158.

Когда все вишни мы доели,Она насупилась в углу.— Я предпочла бы карамели.Как надоел мне твой Сен-Клу!

Еще бы — жажда! Пару ягодКак тут не съесть? Но погляди:Я, верно, не отмою за годНи рта, ни пальцев! Уходи!

Под колотушки и угрозыЯ слушал эту дребедень.Июнь! Июнь! Лучи и розы!Поет лазурь, и молкнет тень.

Прелестную смиряя буку,Сквозь град попреков и острот,Я ей обтер цветами рукуИ поцелуем — алый рот.

159—162. ИСКУПЛЕНИЕ

(Фрагменты)

Снежило. Сражены победою своею,Французские орлы впервые гнули шею.Он отступал — о, сон ужасный наяву! —Оставив позади пылавшую Москву.Снежило. Вся зима обрушилась лавиной.Равнина белая — за белою равниной.Давно ли армия, теперь — толпа бродяг,Уже не знавшая, где вождь ее, где стяг,Где силы главные, где правый фланг, где левый…Снежило. Раненым служило кровлей чревоИздохших лошадей. У входа в пустотуБиваков брошенных виднелись на постуГорнисты мертвые, застыв виденьем белым,И ртом примерзшие к рожкам обледенелым.Гранат, картечи, бомб сквозь вьюгу лился сплав,И гренадерский полк, впервые испытав,Что значит дрожь, шагал, дыша в усы седые.Снежило без конца. Свистали ветры злые.По гололедице ступая босиком,Без хлеба люди шли в краю для них чужом.То не были войска, то не были солдаты,То призрак был толпы, какой-то сон заклятый,В тумане шествие безжизненных теней,И одиночество, час от часу страшней,Являлось всюду им, как фурия немая…Безмолвный небосвод, сугробы насыпая,Огромной армии огромный саван шил —И близкой смерти час людей разъединил.Где ж, наконец, предел настанет царству стужи?И царь и север — два врага, но север хуже.Орудья побросав, лафеты стали жечь.Кто лег, тот умирал. Утратив мысль и речь,От зева снежного бежали без оглядки,И было б ясно всем, кто сосчитал бы складкиСугробов, что полки в них опочили сном.О, Ганнибала смерть! Аттилы злой разгром!Бегущих, раненых, носилок, фур кровавыйЗатор происходил у каждой переправы.Ложился спать весь полк, вставал всего лишь взвод.Ней, потеряв войска, едва нашел исходИз плена русского, отдав часы казаку.Тревога что ни ночь: к ружью! на штурм! в атаку!И призраки брались за ружья, и на них,При криках коршунов, как стая птиц степных,Летела конница монголов полудиких,Обрушивался вихрь чудовищ темноликих.Так гибли армии бесследно по ночам,И император сам все это видел — сам,Подобно дереву, что обрекли секире.К титану, с кем никто не смел сравняться в мире,Беда, как дровосек, уж подошла в упор,И он, цветущий дуб, почувствовал топор,И, содрогаясь, весь во власти привиденья,Он замечал вокруг себя ветвей паденье.Вожди, солдаты — все навек смежали взор.Меж тем как близкие, обстав его шатер,Следили на холсте за движущейся тенью,Верны его звезде, ропща на провиденьеЗа оскорбление величества, — на днеСвоей души он сам был поражен вдвойне.Раздавлен бедствием и видя сон кровавый,Он к богу обратил лицо. Любимец славыДрожал. Наполеон постиг, что он несетРасплату за вину какую-то, и вотПред воинством, снега устлавшим так обильно:«Не кара ль это все, — спросил он, — бог всесильный?»Тогда, по имени назвав его, в ответИз темноты ему был некий голос: «Нет!»

Да, Ватерло не то! Да, Ватерло безмолвно!Да, Ватерло молчит о том, как в чаше полной —В кольце его холмов, прогалин и лесов,Кипя, смешала смерть сошедшихся бойцов;Как, меж Европою и Францией устроивКровопролитный бой, бог обманул героев.Победа, ты ушла, а рок успел устать.О, Ватерло! в слезах я должен замолчать,Затем что той войны последние солдатыВелики были все; под звонких труб раскаты,Осилив Альпы, Рейн, царей низвергнув в прах,Они прошли весь мир и всем внушили страх!Смеркалось. Бой ночной пылал, подобно бреду.Наполеон почти держал в руках победу.Уже в ближайший лес был загнан Веллингтон.В подзорную трубу глядел НаполеонНа центр сражения, на точку, где трепещетЛюдское месиво, ужасно и зловеще,На мрачный горизонт, лишенный синевы.Вдруг вскрикнул он: «Груши!» — То Блюхер был, увы!Надежда перешла к противнику. Сраженье,Преобразив свой лик, росло в ожесточенье.Английских батарей огонь косил полки.Равнина, где знамен взвивались лишь клочки,Меж воплей раненых, взывавших бесполезно,Была сплошным огнем, сплошной багровой бездной,Провалом, где полков за строем таял строй,Где падал, в очередь, как колос под косой,Гигант тамбурмажор с чудовищным султаном,Где взор испуганно скользил по страшным ранам.Резня ужасная! Миг битвы роковой!Он понял, что сейчас решиться должен бой.За склоном гвардия была еще укрыта.Последняя мечта! Последняя защита!— Ну, в дело гвардию пустите! — крикнул он.И стройные полки, под сению знамен,Артиллерийские, уланов, гренадеров,Драгунов — тех, что Рим счел за легионеров,В блестящих киверах, в мохнатых шапках шли —Герои Фридланда, герои Риволи,И, зная, что живым не выйти им из боя,Средь бури свой кумир приветствовали стоя.Под клик: «Да здравствует наш император!» — всеБесстрашно, с музыкой, шли к смертной полосе.Улыбкой встретивши град английской картечи,Вступала гвардия в разгар кровавой сечи.Увы! за гвардией следил Наполеон,И в миг, когда она, крутой покинув склон,Приблизилась к врагу, исчезнув в туче дыма,Он понял, что теперь уже неудержимоРастают все полки в пылающей печи,Как тает легкий воск на пламени свечи.Все принимали смерть, как праздник, — в ратном строе:Никто не отступил. Мир вечный вам, герои!Остатки армии — разбитая орда —На агонию их взирали. Лишь тогда,Свой безнадежный глас подъяв над общим криком,Смятенье — великан с полубезумным ликом,Рождающий боязнь в испытанных сердцах,Знамена гордые швыряющий во прах,Сей призрак призрака, сей дым на небоскате,Порой во весь свой рост встающий в сердце ратей, —Смятенье подошло к солдату в этот мигИ, руки заломив, влило в уста свой крик:«Спасайся поскорей, кто может!» С той минутыСей крик стал лозунгом; растерянны и люты,Как будто некий смерч сейчас прошел по ним,Средь ящиков, возков, глотая пыль и дым,Свергаясь в пропасти, скрываясь в рожь и травы,Бросая кивера, оружье, знаки славыПод сабли прусские, они, гроза владык,Дрожали, плакали, бежали. В краткий миг,Как на ветру горит летящая солома,Исчезла армия — земной прообраз грома,И поле, где теперь мечтаем мы в овсе,Узрело бегство тех, пред кем бежали все.Прошло уж сорок лет, а этот мрачный угол,Равнина Ватерло, еще полна испуга,Лишь вспомнит, как пришлось ей увидать в быломГигантов гибнущих и бегство и разгром!Наполеон смотрел, как ток уносит рьяныйЛюдей и лошадей, знамена, барабаны,И вновь со дна души в нем поднялась тоска.Опять он к небесам воззвал: «Мои войскаПогибли. Я разбит. Империи следа нет.Твой гнев, господь, ужель еще не перестанетПреследовать меня?» Тогда, сквозь гул и бредИ грохот выстрелов, раздался голос: «Нет!»

Он пал, и приняла иной уклад Европа.Есть средь морских пучин наследие потопа,Кусок материка, угрюмых рифов ряд.Судьба взяла гвоздей, ошейник, тяжкий млат,Схватила бедного, живого громотатцаИ, продолжая им с усмешкой забавляться,Помчалась пригвождать его к морской скале,Чтоб коршун Англии терзал его во мгле.

Исчезновение величия былого!От утренней зари до сумрака ночного —Лишь одиночество, заброшенность, тюрьма,У двери — красный страж, вдали — леса, каймаНеобозримых вод, да небосвод бесцветный,Да парус корабля с его надеждой тщетной.Все время ветра шум, все время волн напор!Прощай, разубранный, пурпуровый шатер!И белый конь, прощай, для Цезаря рожденный!Уж барабанного нет боя, нет короны,Нет королей, что чтут его, как божество,Нет императора, нет больше ничего!Опять он — Бонапарт. Уж нет Наполеона.Как оный римлянин, парфянином сраженный,К пылающей Москве стремился он мечтой,И слышал над собой солдатский окрик: «Стой!»Сын — пленник, а жена — изменница: обоихЛишился он. Гнусней разлегшейся в помояхСвиньи, его сенат глумиться стал над ним.В часы безветрия, над берегом морским —Над черной бездною — по насыпи огромнойШагал, мечтая, он в плену пучины темной.Печальный кинув взор на волны, небосклон,Воспоминаньями былого ослеплен,Он мыслью уходил ко дням своей свободы.Триумф! Небытие! Спокойствие природы!Орлы летели вдаль, над ним уж не паря.Цари — тюремщики во образе царя —Его замкнули в круг, навек нерасторжимый.Он умирал, и смерть, приявши облик зримый,Восстав пред ним в ночи, росла, к себе маня,Как утро хладное таинственного дня.Его душа рвалась отсель в предсмертной дрожи.Однажды, положив оружие на ложе,Промолвил он: «Теперь конец!» — и рядом с нимУлегся под плащом Маренго боевым.Его сражения при Тибре и при Ниле,Дунайские — пред ним чредою проходили.«Я победил, — он рек, — орлы летят ко мне!»Вдруг, взором гаснувшим скользнувши по стене,Он взор мучителя заметил ядовитый:Сэр Гудсон Ло стоял за дверью приоткрытой.Тогда, пигмеями поверженный колосс,Воскликнул он: «Ужель не все я перенес?Господь, когда ж конец? Жестокой кары бремяСними с меня!» Но глас изрек: «Еще не время!»

Приходит смерть, проходит злоба.Таких не знали мы светил.Спокойно он внимал из гробаТому, как мир о нем судил.

Мир говорил: «Была готоваПобеда до любой чертыИдти за ним. Вождя такого,История, не знала ты!

Почиет в славе, под травою,Свершитель дерзостных чудес,Уже при жизни взявший с боюСтупени первые небес!

Он высылал, в пылу жестокомБеря Мадрид, беря Москву,Свои мечты бороться с рокомИ воплощал их наяву.

Влюбленный в бранную тревогу,Сей венценосный рефаимНавязывал свой замысл богу,Но бог не соглашался с ним.

Он шел вперед необоримоИ, облечен в свою зарю,Окинув оком стены Рима,Он мыслил: «Я теперь царю!»

Да, он хотел своею волей,Священник, царь, маяк, вулкан,Создать из Лувра КапитолийИ из Сен-Клу свой Ватикан.

Сей Цезарь так бы рек Помпею:— Будь мне помощник, и гордись! —И целый мир следил за нею,За шпагою, пронзавшей высь.

Он шел, куда его надменноМечты безумные влекли,И ждал, что перед ним коленаСклонят народы всей земли.

Мечтал свести зенит с надиром,Все на земле преобразить,Распространить Париж над миром,Весь мир в Париже заключить.

Подобно Киру в Вавилоне,Желал он под своей рукойВсе власти слить в едином троне,В один народ — весь род людской.

И, идя к цели неуклонно,Достичь такого торжества,Чтоб имени НаполеонаЗавидовал Иегова».

163. НАРОДУ