Простой советский спасатель 3 (СИ) - Буров Дмитрий

Точно, берт на понт. Брелока нет, номера комнаты тоже нет, с чего Кузьмич вообще взял, что это мой ключик? Черт, разве что отпечатки сняли. Я, было, испугался, но тут же ухмыльнулся про себя: а вот фигушки, а не отпечатки. Там же пожарные наверняка все залили водой и пеной, так что нет у тебя ничего, дорогой товарищ Прутков.

Но мичман так просто не успокоился. Все с такой же ехидной улыбочкой достал из кармана бумажный пакетик и осторожно вытряхнул из него пуговицу. «А вот теперь упс, — задумчиво разглядывая маленький якорь, выдавленный на фурнитуре. — А студент-то оказывается модник, черт бы его побрал. Я и внимания не обратил на пуговицы, застегнул и все дела».

У меня по жизни с одеждой разговор короткий: была бы удобной и чистой. В прошлой жизни рубашки практически не носил, разве что на свадьбы да на официальные мероприятия. Хотя и на них ходил по форме в кителе и синей футболке с надписью МЧС. Шорты и майки летом, осенью, джинсы, футболки, толстовки и свитера зимой и весной.

И как теперь выкручиваться? Хорошо хоть одежда сейчас у Лены, может, догадается пришить? А еще лучше — пусть выкинет изгаженные подвальными приключениями вещи и все дела.

— Ну, пуговица, и что? — я продолжал разыгрывать из себя недалекого и недогадливого.

— Так твоя пуговица, Алексей, — еще ласковей улыбнулся Кузьмич.

— Да с чего Вы взяли, Сидор Кузьмич? — я решил чуть вспылить. — То ключ мой, то пуговица! — возмутился я совершенно искренне.

— Так рубашку с такими пуговицами именно мы тебе и дарили, на день рождения, — мне показалось или улыбка Кузьмича сейчас порвет ему щеки? — Запамятовал? И рубашечку эту мне подогнали ребята из порта, да уж больно молодежная. Вот и решил я, кому как не Алексея, отличнику учебы и общества спасения красоту такую придарить. Скинулись с парнями и… — особист развел руками, показывая, что крыть мне нечем. — Так что твоя, Леша пуговица, твоя, не отпирайся.

Мичман сгреб пуговицу и спрятал её в пакетик, затем уселся на стул, облокотился кулаками оба стол и наклонился ко мне.

— Мне плевать, где ты был и как выбрался. Но если я узнаю, что ты нашел казну Юсуповых и ничего мне не сказал, пожалеешь. Сначала пострадают твои Рыжовы, затем под раздачу попадет Елена Блохинцева

Сидор Кузьмич помолчал, наблюдая за моей реакцией. Я усиленно держал лицо, стараясь не показать, как мне хочется зарядить ему кулаком по морде, и раскатать по стенке прямо здесь. В кабинете. Но — нельзя. органы государственной власти, даже если не уважаешь, руками лучше не трогать. Отомстить смогут так, что Колымы раем покажется.

— В общем, там, мой дорогой друг, — Кузьмич поднялся, подхватил стул за спинку и отнес его к стене, затем вернулся и сел за свой стол, что-то начал писать.

Через минуту поднял на меня тяжелый взгляд, из которого исчез всякий намек на добродушного балагура мичмана, указательным пальцем подтолкнул по полированной поверхности к краю какую-то бумажку и поставил точку в нашем разговоре.

Черт, а ведь и правда может жизнь испортить. Я вдруг спинным мозгом понял: игры кончились, Сидор Кузьмич Прутков перестал играть в доброго дядюшку и вернулся в шкуру комитетчика. Это я, наивный пятидесятилетний пацан, решил почему-то, что с ним будет легко справиться, потому как у меня опыт за плечами, о котором мичман знать не знает. Индейская национальная изба фиг вам, мой гражданский опыт по сравнению с товарищем особистом.

— Через неделю, если не разберешься в бумагах архивариуса, разбираться я буду уже сам. И тебе это не понравится. Пока работаем так: я изучаю свои источники, ты — свои. Встречаемся в среду, вырабатываем план действий и на поиски. Команду я тебе дам. Парни проверенные, а, главное преданные. Мне.

— С Игорьком не пойду, — упрямо сцепив зубы, отрицательно мотнул я головой.

— Не тебе решать, Алеша, — чуть вспылил Кузьмич, но тут же взял себя в руки. — Но я подумаю, исключительно по доброй воле. Держи свой пропуск и возвращайся в больницу.

Я поднялся, подошел к столу, подхватил бумажку и развернулся, чтобы уходить.

— Пожалуй, если решишь соскочить или еще что, неприятности начнутся не у Рыжовых, а сразу у Леночки, — задумчиво протянул Кузьмич. — Хорошая девочка, несмотря на свою нудистскую дурость. Чистая, светлая… Город у нас, конечно, тихий, но гастролёров залетных хватает… Ты присматривай за девочкой, Лесаков, не дай Бог обидит кто, — издевательски закончил особист, глядя мне в глаза.

Я молча развернулся и вышел, не прощаясь. За дверью стояли двое из ларца, которые меня сюда привели. Я нахмурился: неужели будут сопровождать? Но из кабинета раздалось:

— Гришанин, Степанов, зайдите.

Коричневые пиджаки оторвались от стены и, зацепив меня плечами, вошли к хозяину. Дверь закрылась. Я постоял, размышляя, подслушать или нет, но решил не рисковать. Если уж в кабинете у особиста прослушка, кто его знает, чем напичканы коридоры. В шпионской технике времен советской власти я тоже не разбирался.

«Черт, забыл сказать Кузьмичу о прослушке», — я застыл посреди коридора, но потом двинулся дальше. — Сам виноват, нечего было угрожать мои близким». Я запнулся от неожиданной мысли: надо же, семейство Рыжовых и Леночка Блохинцева вот так быстро попали в категорию близких людей.

Прислушался к себе и окончательно осознал: да, в обиду не дам, сделаю все, чтобы ребята не пострадали. Они невиноваты в том. Что я их совершенно случайно втянул в какую-то непонятную историю. И если с Рыжовыми все просто: свел с доктором, а дальше жизнь покажет — сдружимся или жизнь разведет, то с Леной все сложно. Это в мое время постель — не повод для знакомства, здесь и сейчас один поцелуй становится поводом познакомиться с родителями.

Я покинул негостеприимное здание, вновь поражаясь неприметности и идеальной маскировке. Закрашенные окна создавали впечатлении заброшенности или ремонтных работ, взгляд скользил по фасаду и не задерживался. Мимо шли мальчишки и девчонки, некоторые с родителями, торопясь в музыкальную школу на углу Коммунаров и Победы. А за стенами серо-синего дома допрашивали и угрожали советским людям, искали шпионов, раскрывали (или планировали?) заговоры и мечтали найти утерянные сокровища.

В больницу я вернулся в обед, Василиса уже ушла домой, и я решил не беспокоить новую смену и не забирать бумаги. Посижу-ка, полежу-ка, поизображаю примерного больного.

Сосед потерял дар речи, когда увидел меня на пороге палаты. Я нежно улыбнулся и ласково спросил:

— И что же ты, мил человек, натрындел по телефону дорогим товарища из Комитета безопасности?

— Ты чё, Лех, какие комитеты? Я никому ничего! Вот те крест! — мужик испуганно дернулся с кровати, на которой лежал, и понял что бежать некуда.

В проходе я стою, из окна не спрыгнуть — высоко.

— О, так ты у нас еще и верующий? — еще гире улыбнулся я, нагоняя страху на крысу.

— Да ты че, я коммунист, коммунист я, вот те… — сосед едва не перекрестился, охнул, и ляпнул. — Честное пионерское!

Я заржал, зашел в палату и прошел к своему месту. Мужичок шарахнулся к стенке между койками, глядя на меня круглыми глазами. Возле своей кровати повернулся и тихо сказал, скривив зверскую рожу:

— Еще раз сунешь свой нос, куда не нужно, придушу во сне и скажу, так и было, понял?

— Понял, понял, — вякнул воришка и метнулся в коридор, может в туалет побежал, а может и жаловаться кому, поживем, как говорится, посмотрим.

Я дождался обеда съел непритязательную больничную еду (первое второе и компот) и завалился поспать. Прошлый денек выдался веселым, да и сегодняшнее утро оставляло желать лучшего.

Но мне не лежалось. Промаявшись какое-то время, я все-таки решил подойти к новой смене и забрать свои документы.

Когда медсестра сказала, что в шкафу ничего нет, я заржал, хотя смешно уже не было. Может. Вместе с переходом в это мир ко мне какое-то проклятье привесили? Типа вечного удара по голове и постоянных пропаж нужных документов?

Девушка строго на меня посмотрела, поинтересовалась, все ли со мной в порядке и только после этого уточнила, что Василиса Тимофеевна забрала папку с собой, ничего не объясняя, но велела передать пациенту из шестой палаты. Я с трудом перестал смеяться, поблагодарил девчонку и вернулся в палату.