Выдержал, или Попривык и вынес - Марк Твен

Я оставилъ Большое-Соленое-Озеро-Сити съ не совсѣмъ яснымъ понятіемъ о тамошнемъ положеніи дѣлъ, да, впрочемъ, было ли тамъ и какое-нибудь положеніе дѣлъ вообще. Но потомъ я успокоился, вспомнивъ, что мы тамъ узнали двѣ или три истины, и такимъ образомъ два дня не пропали даромъ. Напримѣръ, мы узнали и убѣдились, что положительно находились въ землѣ піонеровъ. Дороговизна самыхъ пустяшныхъ вещей зависѣла отъ высокаго тарифа и отъ дальности перевозки. Въ то время на востокѣ денежной единицей была пенни, на западѣ отъ Цинцинати единицей была серебряная монета въ 5 центовъ и ничего нельзя было купить дешевле 5 центовъ, въ Оверлэндъ-Сити было 10 центовъ; тутъ же въ Соленомъ-Озерѣ единицей была 25-центовая монета и ничего нельзя было пріобрѣсть дешевле этой суммы. Мы привыкли къ употребленію 1/20 доллара, стоимостью въ 5 центовъ, а въ Соленомъ-Озерѣ, если нужно было купить сигару, надо было дать 25 центовъ; нужна ли трубка, свѣчка, персикъ, газета, нужно ли выбриться или джентиль-виски, чтобы потереть мозоли или укрѣпить желудокъ, или предупредить зубную боль — всему отдѣльно цѣна 25 центовъ. Когда мы по временамъ подсчитывали наши деньги, то можно было думать, что ведемъ расточительную жизнь, но когда мы просматривали счеты, то оказывалось, что ничего подобнаго не было. Но люди легко свыкаются съ большими денежными единицами и съ высокими цѣнами и даже любятъ и гордятся этимъ; переходъ на малую единицу и на низкія цѣны гораздо труднѣе и не скоро къ нему привыкаешь. Больше половины людей, привыкнувъ въ теченіе мѣсяца къ 25 центамъ, готовы краснѣть всякій разъ, когда вспомнятъ о своей презрѣнной 5-центовой монетѣ. Какъ сильно краснѣлъ я, въ пышной и блестящей Невадѣ каждый разъ, когда вспоминалъ о финансовомъ урокѣ, данномъ мнѣ въ Соленомъ-Озерѣ. Это было такимъ образомъ (любимая фраза великихъ авторовъ и очень красивая, но я никогда не слыхалъ, чтобы ее кто-нибудь употреблялъ въ разговорѣ). Молодой малый изъ метисовъ, съ лицомъ желтымъ, какъ лимонъ, спросилъ меня, не желаю ли я почистить сапоги, это было въ гостинницѣ Соленаго-Озера, на другой день нашего пріѣзда. Я сказалъ «да», и онъ мнѣ ихъ почистилъ, я подалъ ему серебряную монету въ 5 цент. съ благосклоннымъ видомъ человѣка, который благодѣтельствуетъ бѣднымъ и страждущимъ. Желто-образный малый взялъ ее, какъ мнѣ показалось, со сдержаннымъ волненіемъ, положилъ ее на свою широкую ладонь и сталъ ее осматривать, какъ философъ осматриваетъ ухо мошки черезъ микроскопъ. Нѣсколько человѣкъ горцевъ, конюховъ, почтовыхъ кучеровъ и т. п. подошли и тоже стали смотрѣть на монету съ тѣмъ равнодушіемъ къ приличію, которымъ отличаются эти дерзкіе піонеры. Тогда желтый малый подалъ мнѣ монету обратно, сказавъ, что я лучше бы держалъ свои деньги въ бумажникѣ, чѣмъ въ моей душѣ, тогда онѣ не были бы такими маленькими и ничтожными. Всѣ кругомъ разразились громкимъ, непристойнымъ смѣхомъ! Я тутъ же уничтожилъ эту гадину добродушной улыбкой на его злое замѣчаніе, которое походило на скальпированіе.

Да, мы пріучились въ Соленомъ-Озерѣ платить за все громадныя деньги, оставаясь на видъ равнодушными; до насъ и такъ доходили слухи, что всѣ эти кучера, кондуктора, конюха и жители Соленаго-Озера, считая себя высшими созданіями, презирали «эмигрантовъ». Мы не позволяли въ нашемъ присутствіи никакихъ лишнихъ разговоровъ; мы желали лучше пройти за піонеровъ, за мормоновъ, за почтовыхъ кучеровъ, за погонщиковъ, за убійцъ на Горныхъ Лугахъ, за все, что хотите и что въ степяхъ и въ штатѣ Утахѣ уважалось и чѣмъ восхищались, но намъ совѣстно было быть «эмигрантами» и мы стыдились нашего бѣлаго бѣлья и жалѣли, что не можемъ браниться и ругаться въ присутствіи дамъ.

И много разъ потомъ въ Невадѣ бывали случаи, когда намъ приходилось понимать унизительное положеніе «эмигранта», существа низкаго и жалкаго. Можетъ быть, читатель и былъ въ Утахѣ, въ Невадѣ или въ Калифорніи и, можетъ быть, даже и недавно, и когда онъ съ грустью и съ снисхожденіемъ смотрѣлъ на всѣ эти страны, сравнивая ихъ въ своемъ умѣ съ тѣмъ, что для него дѣйствительно составляетъ настоящій «міръ», то скоро приходилъ въ убѣжденію, что тутъ онъ жалкій и ничтожный и что каждый старается дать ему это почувствовать. Бѣдняга, они смѣются надъ его шляпой, надъ покроемъ его сюртука, сшитаго въ Нью-Іоркѣ, надъ его выговоромъ, надъ его забавнымъ невѣжествомъ о рудахъ, о шахтахъ, о тоннеляхъ и другихъ вещахъ, которыхъ онъ прежде не видѣлъ и о которыхъ мало читалъ. И все время, пока онъ думаетъ о грустной судьбѣ находиться въ изгнаніи въ этой далекой странѣ и одинокой пустынной мѣстности, жители тамошніе смотрятъ на него свысока, съ презрительнымъ сожалѣніемъ, потому что онъ «эмигрантъ», а не то превосходное и благословенное существо, «Сорокъ Девятый».

Снова началась привычная жизнь въ дилижансѣ, и въ ночи намъ почти казалось, что мы никогда не выходили изъ нашего уютнаго помѣщенія между почтовыми сумками. Впрочемъ, мы сдѣлали одно измѣненіе: мы накупили себѣ провизіи, хлѣба, ветчины, вареныхъ крупныхъ яицъ въ двойномъ количествѣ, чтобы не голодать въ продолженіе оставшихся намъ еще шестисотъ миль пути.

И послѣдующіе дни дѣйствительно было одно наслажденіе сидѣть и любоваться величественной панорамой горъ и долинъ, лежащихъ подъ нами, и ѣсть ветчину и крутыя яйца, между тѣмъ какъ духомъ и глазами восхищаться то радугой, то грознымъ и безподобнымъ закатомъ солнца. Ничего такъ не придаетъ любви къ прелестному виду, какъ ветчина и яйца. Ветчина и яйца, а потомъ трубка, старая, перваго разряда, прелестная трубка, ветчина, яйца и видъ, быстро несущаяся карета, ароматичная трубка и довольное сердце — это есть счастье. Счастье, о которомъ мечтаетъ и за которое борется все человѣчество и во всѣхъ возрастахъ.

ГЛАВА XVIII

Въ восемь часовъ утра мы достигли и развалинъ бывшаго важнаго военнаго пункта «Кэмпъ-Флойдъ», около сорока пяти или пятидесяти миль отъ Соленаго-Озера-Сити. Въ четыре часа дня мы были уже въ девяносто или во сто миляхъ отъ Соленаго-Озера. И теперь мы вступали въ такую страшную степь, что Сахара въ сравненіи покажется ничто, а именно «alkali» степь. На протяженіи шестидесяти восьми миль въ ней всего одинъ прудъ, я не могу сказать, чтобы это былъ въ полномъ смыслѣ слова прудъ, по моему, это скорѣе было депо воды, находящейся въ необъятной степи. Если память мнѣ не измѣняетъ, то въ этомъ мѣстѣ даже не было ни колодца, ни ручейка, а воду привозили на мулахъ и на быкахъ съ другого конца степи. Тутъ же была почтовая станція; отъ начала степи до этого мѣста было сорокъ пять миль, а отъ этого мѣста до конца — двадцать три.

Мы тащились, едва двигаясь, въ продолженіе всей этой ночи и къ утру, дѣлая сорокъ пятую милю, доѣхали до почтовой станціи, гдѣ была эта привозная вода. Солнце только-что вставало. Намъ ничего не стоило проѣхать степь ночью, когда мы спали, и пріятно было подумать, что мы дѣйствительно лично проѣхали эту степь и всегда могли говорить о ней, какъ знающіе и опытные, въ присутствіи людей, не бывавшихъ тамъ. Кромѣ того, пріятно было знать, что степь эта была не изъ ничтожныхъ, мало извѣстныхъ, но, наоборотъ, ее можно было назвать скорѣе столицею всѣхъ другихъ.