Бремя секретов - Аки Шимазаки

На пороге комнаты появляется женщина лет сорока с бамбуковой корзиной в руках. Заметив меня, она кланяется. Госпожа Ким выходит из кухни, знакомит нас и объясняет женщине, как я здесь оказалась.

— Вы очень добры. Спасибо, что проводили ее до дома.

Женщина протягивает госпоже Ким корзину, полную вареных початков кукурузы с блестящими желтыми зернышками.

— Вчера мой муж купил много кукурузы, — говорит она. — Только что я попробовала. Объедение! Угощайтесь.

— Ты пришла как нельзя кстати! — замечает госпожа Ким. — Мы сейчас попробуем все вместе.

И ставит корзину на стол. Женщина прощается со мной и уходит.

— Это ваша родственница? — спрашиваю я.

— Нет, моя соседка. Японка, — отвечает госпожа Ким и снова идет на кухню.

Я не могу отвести взгляда от кукурузы. Перед глазами встает лицо дяди, его длинные тонкие пальцы. Он улыбается. Курит. Поет. Пишет. С аппетитом ест кукурузу. Мои глаза застилают слезы. Желтые початки словно в тумане.

И вот я на вершине холма. Вокруг ни души. К моему удивлению, здесь по-прежнему только трава да ветер, не изменилось ничего, хотя город стал совсем другим. Смотрю туда, где находился наш нагайя. Внизу виднеются старые заводы. Из труб поднимаются столбы дыма. Серый дым.

Сажусь под деревом на потрескавшуюся деревянную скамейку. В тени прохладно. Закрываю глаза. Снова вижу дядю, колокольчики, горечавки, птиц, деревья… На мгновение явственно слышу голос женщины, которая кричит: «Госпожа Канадзава!»

Смотрю в синее небо и размышляю над тем, что сказала госпожа Ким. Когда она говорила, у меня возникло ощущение, будто передо мной госпожа Танака. «У вас есть дети?» — спросила она. «Сын», — ответила я. «Чем он занимается?» — «Он химик». Помолчав с минуту, она сказала: «В школе мои сыновья всегда были в числе лучших учеников. Когда старшему исполнилось шестнадцать, он сказал, что вся наша семья должна получить японское гражданство. Мы очень удивились. Он объяснил: „Без гражданства мне бессмысленно хорошо учиться и поступать в университет, ведь я все равно не смогу устроиться на достойную работу. А мне хочется преподавать математику. Да и вряд ли дзайниши допустят до вступительных экзаменов в университет“. Мой муж объяснил ему: „Ты должен понимать, что кика не означает получения японского гражданства с сохранением национальной принадлежности. Нам придется отказаться от своей национальности, стать японцами и взять японские имена. Если ты примешь японское гражданство, корейцы перестанут принимать тебя за своего соотечественника, а японцы никогда не будут считать японцем, узнав о твоем корейском происхождении. Менять гражданство бессмысленно. Хочешь стать преподавателем — поезжай за границу. Даже если ты добьешься многого в своей профессии, мне будет неприятно знать, что тебе приходится скрывать свою национальность“».

Каждое слово, произнесенное госпожой Ким, причиняло мне острую боль. Я думала о своем сыне и о его детях. «Вы японка, — говорила она мне. — Я знаю, что вам непросто понять сложность нашего положения». Опустив голову, я только молча ее слушала.

«Моим детям не давали покоя идзиме, — продолжала госпожа Ким. — Приятели смеялись над их корейской фамилией и дразнили: „Эй, ты, шосендзин!“ Сыновья часто возвращались домой с разбитым лицом. А дочка все время плакала: одноклассники потихоньку утаскивали у нее школьные принадлежности и бросали их в мусорную корзину. Японское правительство требовало, чтобы мы сменили фамилию. Но мой муж так и не согласился. Когда дети попросили, чтобы мы разрешили им взять другую фамилию, он сказал: „Мы не станем менять фамилию, ради того чтобы скрывать свою национальность. Измениться нужно не вам, а вашим товарищам!“ Он прав. Но мне было жаль детей. И я понимаю тех родителей, которые взяли японскую фамилию. Однако с другой стороны, непросто жить, скрывая собственное происхождение. И тем семьям пришлось не легче, чем нам, потому как и они не смогли избежать трудностей, с которыми сталкиваются все корейские дзайниши, и совесть их нечиста, словно они были вынуждены лгать самим себе».

При этих словах у меня сжалось сердце. Мне хотелось кричать, но нужно было сохранять спокойствие.

И я робко спросила, почему они с мужем не вернулись после войны в Корею. «Я родилась на острове Чейю, — ответила госпожа Ким, — и уехала оттуда вместе с мужем, когда летом тысяча девятьсот двадцатого года вспыхнула эпидемия холеры, поразившая почти все местное население. В те времена на острове и без того жили бедно, а после эпидемии дела пошли еще хуже. И мы решили уехать в Японию, чтобы найти там работу. Но в Японии стало страшно жить: после землетрясения началось истребление корейцев. Мы не знали, куда бежать. На острове всегда жилось трудно, однако не было даже речи о том, чтобы ехать на континент, — к уроженцам острова там относились не лучше, чем в Японии. Вот мы и решили остаться здесь».

Под конец она рассказала совсем удивительную вещь: «В тысяча девятьсот двадцать третьем году нас спас японский полицейский». По словам госпожи Ким, он укрывал у себя на участке около трехсот корейцев. Тысячи японцев прибегали к нему и говорили, что корейцы отравили колодцы, а он отвечал: «Если это правда, принесите мне отравленную воду! Я выпью ее!» И он действительно выпил. В конце концов, люди ушли. Если бы не тот полицейский, госпожи Ким и ее мужа не было бы в живых. «Редко случается встретить такого храброго человека, — прибавила она. — А жаль. По крайней мере, его мужество дало нам силы и надежду на лучшее, как и встреча с японской учительницей и многими другими людьми, которые осмелились выступить в защиту жертв репрессий».

Я ложусь на траву. Надо мной только небо. Дует легкий ветерок. На дереве поют птицы. Удивительный покой! Я закрываю глаза. Хочу лежать здесь долго, не думая ни о чем.

Иду вдоль улицы, по обеим сторонам которой тянутся магазины и лавки. Чуть не сбила с ног нескольких встречных прохожих. Не знаю точно, где я нахожусь и как попала сюда, спустившись с холма. Во всем теле тяжесть, я едва передвигаю ноги, словно силы вдруг иссякли. Странно, что я еще в состоянии идти.

Останавливаюсь напротив книжной лавки. В витрине выставлены детские книги. Одна из них, под названием «Ойяюби-химе», сразу привлекает мое внимание: на обложке нарисована девочка, которая сидит на спине у ласточки, летящей над цветочной поляной. Девочка смело смотрит вперед, а ласточка, похоже, горда, что несет ее. И сразу перед моими глазами возникает образ священника. Темная борода, длинный нос, карие глаза. Он стоит, одетый в свою старую сутану.

Открываю дверь лавки, вхожу внутрь и прошу продавщицу показать мне ту книгу. Женщина берет с полки другой экземпляр и протягивает мне:

— Детям очень нравится эта история.

На первой странице читаю: «Жила-была… женщина, которой хотелось иметь дочку или сына. Однажды она пошла к старой колдунье и спросила у нее…» Внимательно разглядываю картинки. В книге рассказывается о девочке по имени Дюймовочка. Она спасает раненую ласточку и, преодолев множество трудностей и препятствий, летит вместе с ней в теплые края. В стране цветов Дюймовочка встречает прекрасного принца и выходит за него замуж.

— Я возьму две такие книжки, — говорю я продавщице.

— Две? — переспрашивает она.

— Да.

Выхожу из лавки и сажусь в автобус, который идет к вокзалу: пора возвращаться в Камакуру.

Вечером все собрались за столом. Дети рассказывают, как у них прошел день. Я ем молча.

— Вы выглядите уставшей, — говорит мне Шизуко.

— Я сегодня много ходила. Искала книги, которые уже давно хотела купить.

Сын украдкой смотрит на меня. А Цубаки вдруг спрашивает его:

— Папа, что значит дзайниши?

Я чуть не выронила палочки. Потом опустила глаза. Шизуко смотрит на моего сына.

— Сегодня кто-то из класса сказал, что моя подруга Юмико — дзайниши, — продолжает Цубаки.

«Юмико — дзайниши?» Странно. Не успел мой сын ответить, как Нацуко, его старшая дочь, воскликнула:

— А я и не знала, что она кореянка!

— Юмико кореянка? Дзайниши значит — кореянка? — удивляется Цубаки.

— Дзайниши, — объясняет мой сын, — называют людей, которые приехали в Японию из других стран. Когда говорят «дзайниши», часто имеют в виду корейских эмигрантов, потому что их в Японии больше всего.

— Но… Юмико говорит по-японски не хуже остальных. И фамилия у нее японская. Ее родители родились в Японии. Почему же тогда она не японка?

— Потому что у нее другая национальность, — отвечает мой сын. — У нее нет косеки. Ты же знаешь, Цубаки: когда мы едем за границу, нужен японский паспорт. А чтобы получить его, требуют показать косеки. Семья твоей подруги до сих пор сохранила свое северо- или южнокорейское гражданство.