Патриарх Сергий - Михаил Одинцов

— Владимир Ильич, — начал он без вступления, — через полчаса заседание. Почти все уже в сборе. Задерживаются Урицкий, Петерс, Красиков.

Предсовнаркома оторвался от чтения бумаг на столе и приподнял голову. В глазах читались вопрос и настороженность.

— Звонили, — упреждая своего шефа, доложил Бонч-Бруевич. — Плохие новости из Москвы. Там Церковный собор проклял нас и объявил нам войну.

Ленин молча отобрал несколько листков из общей папки, лежавшей на придвинутой вплотную к столу тумбе. Бегло просмотрел и, ткнув указательным пальцем на стул у стола, произнес:

— Если ничего не изменилось, то под пунктом тридцать два в повестке сегодняшнего заседания значится вопрос «Об отделении церкви от государства», так?

— Да, так, и ничего нового никем не предлагалось и не вносилось.

— Говорите: товарищи задерживаются… Тогда поступим следующим образом… Начнем работу без них. Но, как только они прибудут, сразу же дадим им слово.

Заседание правительства — Совета народных комиссаров — началось вовремя и шло обычным порядком: доклады и прения, вопросы и ответы, эмоциональные реплики и минуты напряженного молчания. Спустя полчаса на стол Ленина легла записка: «Урицкий и другие прибыли. Бонч.».

— Приступаем к обсуждению вопроса об отделении церкви от государства и проекта декрета «О свободе совести и о церковных и религиозных обществах», — объявил Ленин. И продолжил: — Этот пункт у нас с вами намечен почти к концу повестки, однако обстоятельства изменились. В розданных накануне материалах докладчиками обозначены нарком юстиции Штейнберг и завотделом этого же наркомата Рейснер. Но сначала послушаем о последних событиях, происшедших сегодня в Москве… — Предсовнаркома вопросительно посмотрел на опоздавших.

— Позвольте мне доложить, — приподнялся член коллегии Наркомюста П. А. Красиков.

— Ну что ж, пожалуйте, Петр Ананьевич.

— Очевидно, присутствующие помнят, что еще в августе прошлого года, при Керенском, в Москве начал работу Собор Российской православной церкви. Думаю, политическое лицо его всем знакомо. Всякого рода воззвания, послания и речи против социализма, большевиков и советской власти. А с другой — поддержка Временного правительства, а порой и откровенно монархические высказывания. Сегодня утром открылась вторая сессия Собора. Выступал патриарх Тихон, призывал объединиться и выступить на защиту «Церкви Божией». И вся церковная головка его поддержала… Церковь перешла в наступление, — продолжал Красиков, — она политический враг. Бездействовать мы не должны, это преступление перед революцией.

Тягостное молчание воцарилось в зале. Прервав его, Ленин задал вопрос:

— Что скажет ВЧК?

Поднялся со своего места заместитель председателя ВЧК Ян Петерс:

— Мы неоднократно докладывали о контрреволюционности этого сборища. Предлагали закрыть, и повод был в конце прошлого года по окончании первой сессии… Вторая могла бы и не начаться, и не слушали бы мы сейчас того, что говорил товарищ Красиков. Но нам возражали: «Не спешите, погодите, дело тонкое, щепетильное». Теперь-то очевидна наша правда. Предлагаю закрыть Собор, а его контрреволюционное гнездо — Епархиальный дом — разорить. Тихона, папу православного, арестовать, да неплохо было бы еще прихватить пару-тройку человечков церковных, на кого материал имеется… Пока не сбежали.

— Ну что, дождались? — обращаясь ко всем, проговорил Ленин и повернулся к Штейнбергу и его заместителю Стучке. — Исаак Захарович, Петр Иванович, ведь говорил же я вам, писал и документы всяческие передавал, торопил с декретом. От вас же что? Одни оттяжки да промедление… А теперь что изволите делать?

— Владимир Ильич, — вставил слово Штейнберг, — проект декрета окончательный, утвержден коллегией Наркомюста. Сегодня некоторые товарищи замечания дали, мы их учли. Давайте утверждать.

— Вот так всегда, — будто и не слышал его Ленин. — Да не в шахматы мы с вами играем, где цейтнот грозит лишь падением флажка… Головы, го-ло-вы наши могут полететь!

Недовольно отвернувшись от наркома юстиции, Ленин обратился к присутствующим:

— Есть мнения и предложения?

— Сегодня и принять, — раздались недружные голоса.

— Хорошо. Позвольте и мне внести некоторые замечания. Рыбий текст первого пункта «Религия есть частное дело каждого гражданина Российской республики» — долой! Пишем просто и понятно: «Церковь отделяется от государства». К пункту три добавим: «Из всех официальных актов всякие указания на религиозную принадлежность или непринадлежность граждан устраняются». И последнее, о культовых зданиях, давайте запишем так: «Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».

С места для возражений вновь поднялся было нарком юстиции.

— Исаак Захарович, мы вас слушали, достаточно, — усадил его Ленин.

— Владимир Ильич, — вступил в разговор Петр Стучка, — по Москве уже ходит в списках послание Тихона. К утру оно будет в Питере. Нам нужно спешно издать в массовом порядке декрет, чтобы завтра распространить его текст по заводам, фабрикам, войскам. Дать в руки агитаторам для митингов и собраний.

— Верно… Товарищ Володичева, — обратился Ленин к секретарше, ведшей стенограмму заседания, — вот вам мой текст проекта декрета с поправками. Обойдите членов Совнаркома, пусть распишутся, и срочно по телефону передайте его в «Известия» и «Правду» с наказом, чтобы завтра в утренних номерах был!

Опубликованный утром 21 января 1918 года в центральных газетах как ответ «на вызов церкви» декрет Совнаркома об отделении церкви от государства лишь подлил масла в огонь острых обсуждений на Соборе послания патриарха и мер, необходимых, по мнению церкви, для противодействия власти. Общее мнение и настроение собравшихся выразил протоиерей одной из московских церквей Н. В. Цветков, заявивший: «Самое сильное место в послании патриарха — анафематствование врагов родины и Церкви и запрещение входить с ними в общение. Хотя это место, при всей его краткости, очень выразительно, но все-таки оно требует объяснений… Собор должен бы выяснить, кого же анафематствует Святейший патриарх. Я высказался бы… за то, что анафематствованию подлежат власти, ныне существующие, которые замыслили предательски погубить Родину и Церковь. Но нужно иметь в виду, что в составе правительства есть лица, которых, по их вере и национальности, анафематствование не может касаться. Собору следует выразить свое отношение к этим нехристианским лицам, играющим большую и пагубную роль. Затем анафематствованию должны подлежать сознательные исполнители велений правительства и бессознательные элементы, которые по злой воле и трусости исполняют повеление этой власти»[44].

Единство мнений членов Собора проявилось также при выработке постановления относительно декрета об отделении церкви от государства. С. Н. Булгаков в заседании одного из соборных отделов предлагал учитывать следующее: «Перед нами два положения: объявить народных комиссаров врагами Церкви и народа, и нужно самые действия объявить противохристианскими, сознательные исполнители коих подлежат отлучению. Пункт же о неповиновении декрету требует змеиной мудрости: некоторые пункты декрета (свобода совести, светская регистрация) приемлемы, и с ними можно согласиться».

Точка в обсуждении была поставлена Поместным собором, который в принятом 25 января соборном постановлении охарактеризовал декрет Совнаркома как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против нее гонения». Одновременно всякое участие «как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь» расценивалось как несовместимое с принадлежностью к церкви, караемое вплоть до отлучения от церкви.

В этот же день, вечером, на закрытом заседании Собор вынес специальное постановление о том, чтобы «на всякий случай болезни, смерти и других печальных для патриарха возможностей предложить ему избрать несколько местоблюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут блюсти власть патриарха и преемствовать ему». Патриарх Тихон выполнил это постановление, что в дальнейшем стало спасительным для сохранения каноничной высшей церковной власти в Русской церкви.

Реакция церкви на политическую ситуацию в стране, на правительственные решения и акты относительно положения и деятельности религиозных объединений показала, что и патриарх, и Собор, по существу, отказались признать обязательным для церкви исполнение основного правового акта советской власти в отношении религиозных организаций — декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Это было воспринято властями как открытое вмешательство церкви в сложную политическую ситуацию в стране, как акт, ее дестабилизирующий, как призыв к верующим перейти к открытому неповиновению и сопротивлению существующим органам власти.