Контрабанда без правил - Ричард Цвирлей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну кто так убивает? – спросил он себя. Достаточно ударить железнодорожника ножом, результат будет тот же… Но тогда не было бы такого представления, ответил он сам себе. Человек, зарезавший железнодорожника, кому-то хотел этим что-то сказать. Да, анализировал майор, удушение и отрезанная рука – это какое-то послание, которое должно дойти до конкретного адресата. Вот только, что оно может означать?
Он вынул из кармана сигарету и закурил. Дым быстро заполнил салон, поэтому он схватился за ручку и опустил стекло.
Эти русские, о которых рассказывал Олькевич, во время войны в двадцатом году могли ведь просто расстрелять или повесить наших солдат. Но сделали по-другому. Они отрезали им руки. Хотели таким образом показать полякам, что они сражаются с белыми панами, носившими, по их мнению, белые перчатки, поэтому они сняли с них эти перчатки. Это было четкое послание для остальных наших солдат. Они этим говорили: с вами будет так же, бойтесь, польские паны.
Он представил себе расплывчатую фигуру в российской военной шинели, наклонившуюся над железнодорожником в грязном, залитом кровью туалете.
Ты тоже хотел кому-то сказать: «Берегись!» – но чего и почему? Это убийство, однозначно, было предостережением, которое должно привести к каким-то действиям. Каким?
– Нужно это узнать, – сказал он вслух и выбросил недокуренную сигарету в окно. Он не тушил окурки в пепельнице в машине, чтобы в салоне не было запаха.
Он опять почувствовал, что ему трудно дышать. На этот раз он не мешкал, быстро открыл дверцу и вышел из машины. Он оперся о крышу «Полонеза» и сделал глубокий вдох. Отпустило. И тогда он вспомнил, что раньше уже испытывал нечто подобное. Ему было лет десять. Он был с родителями на каникулах где-то на Валецких озерах. Он еще не очень хорошо плавал, когда прыгал с деревянного настила в воду. Он выбрал место, где легко доставал ногами до дна. В какой-то момент он прыгнул и, как обычно, хотел оттолкнуться от песка, который должен был быть под ногами. Под водой он с ужасом заметил, что дна нет, а он падает вниз. Он начал отчаянно бить руками по воде, но это не помогло, он хотел крикнуть, позвать на помощь, и в этот момент почувствовал, что задыхается. Вдруг стало совсем темно… И тогда его схватила чья-то рука и сильно дернула вверх. Когда он очнулся, он лежал на досках настила. Отец наклонился над ним и что-то сказал. Он увидел маму, стоявшую рядом на коленях и плакавшую. Он вдруг почувствовал, что снова может дышать полной грудью.
Боль прошла. Но в памяти всплыл поезд, залитый кровью пол и посиневшее лицо железнодорожника, отчаянно пытавшегося сделать вдох перед тем, как его поглотила темнота, а над ним наклонившийся убийца.
– Я поймаю тебя, больной ублюдок, – тихо сказал майор Мартинковский, после чего пошел к подъезду своего дома, не проверив, все ли дверцы «Полонеза» закрыты. Раньше он никогда об этом не забывал.
Глава 4
Воскресенье, 9:15
Яркий солнечный луч пробился сквозь щель между шторами и упал на лицо спящего на диване мужчины. Он протер заспанные глаза и придвинулся ближе к стене, где солнце светило не так ярко. Он почесал рыжую шевелюру и осторожно приподнялся на локте. То, что он увидел вокруг себя, не очень ему понравилось – он понятия не имел, где он. Это не была комната в его квартире. И не в квартире его девушки, которая уже неделю как не была его девушкой. Это была совершенно незнакомая комната, где стоял чужой диван, чужой шкаф и совсем чужой цветок на небольшом столике у стены. Все элементы интерьера говорили о том, что он где-то, где никогда раньше не был. Он начал судорожно вспоминать, как он здесь оказался. Ему захотелось проверить время. Он посмотрел на запястье левой руки. Японские электронные часы с семью мелодиями и металлическим браслетом были на месте, так что его точно не ограбили. Если бы кто-то хотел это сделать, первыми исчезли бы часы. Они показывали 9:15. За окном было светло, значит, уже наступило утро. Должно быть воскресенье, поэтому не было причин для беспокойства, он не опоздал на работу. На всякий случай он нажал на кнопку, и на экране появилась дата – 9 марта.
Я узнал дату и время, нужно подумать, что было вчера, и где я, подумал старший лейтенант Бродяк. Он помнил, что после работы хотел купить цветы и пойти к Мажене, своей девушке, с которой поссорился. Он тогда почти ничего не говорил, это она орала. Что ей надоела его пьяная рожа, что он должен исчезнуть из ее квартиры. А потом она выставила его за дверь и закрыла ее на ключ. Зря она это сделала, потому что у него есть гордость, и если кто-то говорит ему идти куда подальше, он уходит и уже не возвращается. Правда, он не знал, за что она так на него взъелась. В конце концов, в этот день он выпил не больше обычного. Но в нее словно бес вселился, когда она увидела его в таком состоянии. Он позволил вывести себя в прихожую, а спустя минуту вслед полетела новая немецкая сумка из искусственной кожи, в которой лежали его вещи. Он гордо ушел из дома на Еврейской. Прошел метров триста и остановился на Старом Рынке. Он не представлял, что ему делать, проще всего пойти в какой-нибудь кабак, чтобы хорошенько обо всем подумать. Он пошел в пивную на Вроцлавской, потому что это было рядом. После третьей кружки пива он окончательно решил, что ноги его больше не будет в квартире Мажены.
8 марта злость прошла, и он решил, что пойдет к своей девушке с цветами. Но на работе они немного выпили с женщинами из отдела кадров, потом раздавили пузырь с Олькевичем, когда Фред Мартинковский поехал домой, а позже он заглянул в ресторан «Под дубинкой» на Лампе, чтобы еще раз все обдумать. И там он пришел к выводу, что если он снова появится у Мажены пьяным,
