Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Феликс Саусверд

— Дима, ты? — воскликнул он радостно.

Тот опешил от неожиданного оклика, остановился, затем заулыбался:

— Надо же войне случиться, чтобы снова пришлось увидеться. Здравствуй, Ян, — ответил долговязый. Оба улыбаясь смотрели друг на друга, Ян снизу вверх, Дима — наоборот, ибо был на две головы выше.

Ян отлично помнил этот день встречи. Было 3 июля, и он находился под впечатлением незабываемого выступления по радио товарища Сталина.

— Откуда ты взялся, славный представитель латышского народа? — спросил Дима.

— В час борьбы наше место — находиться рядом с великим русским братом, помогать надо брату, — с присущей ему насмешливой интонацией ответил Ян. Оба рассмеялись. Чтобы избежать дальнейшего взаимного прощупывания и сразу определиться, Ян добавил: — Три месяца хожу по Лубянке и никого из друзей не встретил.

— Я туда только раз заходил, но мне повезло больше — кое-кого повидал из «стариков». А ты где трудишься, — приступил к обычным в таких случаях расспросам Дима. — Может к нам пойдешь?

— У меня свой стадион есть, — кивнув на «Динамо», ответил Ян. — Стадион под названием Латвия. Готовлю людей туда.

— Ах, это твоя епархия, — протянул Дима и предложил, — пойдем присядем.

Они прошли в Петровский парк, высмотрели по привычке скамейку на отшибе и, не сговариваясь, одновременно зашагали к ней.

— Сталина слушал? — спросил Дима.

— Да, конечно, Трудно вождю в эти дни. Ты заметил, какой у него голос прерывистый был? И акцент неимоверный? Да, все так неожиданно обрушилось.

Оба помолчали.

— Будем, как Иосиф Виссарионович сказал, развивать партизанскую войну. Фашизм надо бить любым оружием, но в гроб его загнать. Священная война, — повторил в раздумье Дима слова вождя, — сколько она продлится?

Сели, закурили. Указав на стадион, Дима добавил:

— Мое дело здесь крутится. Поближе к футболу местечко отыскал. Хлебное дело.

— Да ладно трепаться, — сказал Ян, — спецбригада в тыл врага, да?

Дима кивнул.

— Направление у нас одно, но масштабы разные, — продолжил Ян. — У тебя группы, целя бригада создается, я слышал. У меня — одиночки для набора опыта. Да и тех пока найдешь, побегать надо. Ищу их среди добровольцев в армию. С латышским языком. Но трудно, профессионалов нет.

— Да, все так внезапно началось. Никто не ожидал, что все кувырком пойдет. Если бы время на подготовку оставалось, на мобилизацию, — Дима вздохнул. — Ты, Ян, откуда появился?

— Пять месяцев прослужил в Латвии, своей родной, в наркомате. Пришлось повстречаться и познакомиться с немецкой агентурой поближе. Кое-кого разоблачили, посадили, так сказать, но это слезы, Дима, слезы.

— Что так?

— Да много ли сделаешь за те месяцы, что нам немцы отпустили?

— О чем ты?

— Дима, дорогой, для нас там ясным стало только одно: абвер весь год до начала нападения готовился к нему. Мы брали живьем, так сказать, его агентов, захватывали рации, документы. Всем их снабжали из Кенигсберга. Из всего было видно, что работа их в условиях нашей власти рассчитывалась на год. Год отпустили нам, понимаешь? А дальше — Советов не будет. Советам крышка. Вот все их Установки своей агентуре.

— И что же мы? Следовательно, не оценили? — спросил Дима.

— Мы все честно сообщали наверх, а вот как товарищу Сталину докладывали, не знаю.

— Все оказалось внезапным, как снег на голову, ты же слышал сегодня его речь, — сказал Дима.

— Вот именно. Мы там, на территории Прибалтики, никаких толковых позиций своих не оставили, не успели, вышибли нас молниеносно, — согласился Ян и посмотрел на приятеля выжидающе. Черт его знает, как друг Дима оценивает внезапность!

— А до Латвии где ты служил? — спросил Дима.

— На Урале служил, в лагере.

— Ты? В лагере?

— А чему ты удивляешься? Служил, а не сидел, и то хорошо. Не началась бы война, мало ли что могло произойти. Ты, я слышал, тоже с орбиты сходил или вранье?

— Правда. В тридцать восьмом отправили в управление по строительству Беломорканала, в Медвежьегорск, в тридцать девятом сказали, что иди, брат, на пенсию.

— Тоже, значит, на работу с заключенными попал?

— Да, дорогой Ян.

Оба посмотрели друг на друга понимающе. Повеяло взаимодоверием. Ставшие чужими лубянковские коридоры разводили поневоле.

— И что ты делал два года, работал?

— Почти ничего не делал, жил под Москвой, чем-то время убивал, как все дачники. Вспоминал о прошлом, все думал: за что? Да не мог сообразить, что мы, старые чекисты, такого сделали, что нас вот так погонят, как бродячих псов, кого куда. И не два года, а полтора. В ноябре тридцать девятого меня уволили, с прошлого месяца, как только началось, — на службе.

— Ты что, месяцы считал?

— Ян, я дни считал. Поверь! И считать мне надо не с тридцать девятого, а с тридцать седьмого года. Вот так. Не знаю, как тебе.

— Так же. Полная аналогия. Раньше, бывало, нет-нет, да и земляков встречал, по-латышски мог поговорить. Три года как не с кем перемолвиться стало. Опала есть опала. Вот так. Все новые. Единственных соплеменников видел лишь в лагерях. Но с ними не пообщаешься, попадешь под подозрение и самого к ним отправят. Бывало и так. Только прошлым летом душу отвел. Да что горевать! Давай об этом после войны поговорим!

— После победы, — уточнил Дима.

— Ясное дело — не в плену у Гитлера, — усмехнулся Ян.

— Об одном переживаю: тех, кому в двадцатые было по двадцать, как мне, как тебе, теперь было бы по сорок. Как нужен был бы их опыт там, в тылу врага, на землях, где они воевали в гражданскую! — сказал Дима.

— Не говори. За этот опыт кровью тогда платили, жизнями, и сейчас еще разок заплатим. Молодежь наша на все пойдет, но, пока она научится делать это так, как наше поколение, — умело, времени потребуется тьма, а где его взять? Сам бы пошел с ними. Но нет, говорят, сиди, учи. Вот и сижу. А мне бежать надо, — заторопился он, взглянув на часы. — Тебе-то рядом, а мне крюк делать, на электричку. Слушай, давай увидимся у меня, я недалеко от твоего «Динамо» сейчас живу, тогда и поговорим. Дай блокнот, запишу свои координаты. Друзей вспомним.

Ян быстро записал адрес и телефон, и друзья расстались, чтобы на самом деле встретиться лишь в 1944 году здесь, в Москве. Так уж получилось. При выходе из парка они крепко пожали друг другу руки и разошлись. Диме, или Дмитрию Медведеву, ставшему впоследствии широко известным партизанским командиром, Героем Советского Союза, до ворот стадиона «Динамо», где собирали кандидатов в партизаны, было рукой подать. Яну, полному энергии будущему шефу Казика, Конрада и иже с ними, требовалось времени больше: он пошел в метро, доехал до Курского вокзала, сел на электричку и направился за город, где готовили кадры для заброски в его родную Латвию.

…Сегодня, спустя два месяца после той встречи с Димой, Ян вновь ехал в пригородном поезде. По привычке не привлекать внимания к району нахождения их базы, нескольким домам дачного типа, и к соответствующей станции или платформе, он обычно выходил на следующей за нужной ему и быстрым шагом шел на работу, благо было недалеко. Над этой его привычкой посмеивались. Он никак не мог внушить своим коллегам, что все едут по утрам в Москву на работу, а приезды в это же время из города пяти-шести здоровых мужиков, выходящих на одной платформе, бросаются в глаза.

Центр подготовки находился в леске, на почти одинаковом расстоянии от обеих станций. За короткое время работы Ян исходил основательно здешние окрестности, учил своих подчиненных разным премудростям ведения наблюдения, ориентированию на местности. Он не переставал удивляться, как легко можно было при даже слабой наблюдательности обнаружить признаки принадлежности к одному и тому же ведомству: если встречались зеленый забор определенного колера и зеленые простенькие занавески на окнах, то не сомневайтесь, что здесь работают свои. Все снабжались с одного склада, и вариант, следовательно, был один — только эта цветовая гамма на заборе и лишь такие занавески. Ян пробовал было поговорить с начальством на темы конспирации, но бесполезно, его не слушали, отмахивались, считали это мелочью на фоне важности подготовки людей для заброски в тыл врага. Один из начальников посоветовал ему меньше обращать внимание на чужие дома и одновременные приезды по утрам преподавателей из Москвы. Ян намек усвоил: действительно, ему что ли больше всех надо? Он не раз сталкивался с ситуациями, когда зарождение инициативы приравнивалось к проявлению нездорового интереса, и незачем было наклеивать самому на себя ярлык великого конспиратора, как о нем уже стали поговаривать. Это было лишним, и он уходил в свою работу, не отбрасывая, однако, мысль, что какой-то немецкий агент сумел бы здорово отличиться, разгадай он секрет простеньких зелененьких занавесок в домах, находящихся друг от друга на приличных расстояниях.