Взрыв - Виктор Михайлович Попов

— Ну что вы говорите!.. Я по своей воле согласился поработать...

— А если б не согласились, то вас бы заставили.

Ивану Андреевичу вспомнились ехидные слова Уоткинса: «...если бы не поддались на уговоры, то что бы произошло?» Сколько общего со словами Жака! Иван Андреевич отвернулся от Жака. Шел по проезжей части улицы, не замечая серой полосы тротуара.

— Господин Петраков! Будьте осторожны, будьте благоразумны... Я к вам зайду еще! — прокричал оставшийся на перекрестке Жак.

Не отозвался Иван Андреевич: он уже сворачивал к «своему» дому. Обострившаяся мысль выхватывала из прожитого в этом Центре то одну подробность, то другую. Сколько намеков было у одного только Уоткинса! «Но зачем я им?! Неужели из-за одного эксперимента?..» Он уже не шел, а бежал, хотя бежать было трудно — сказывалось отсутствие тренировки в последнее время.

В квартире было убрано, проветрено. У тумбочки с телефоном стоял саквояж. «Кто здесь хозяйничает? — подумал Иван Андреевич. — Кто обслуживает? Почему не видно этих людей? А может быть, их скрывают? Строгости! Вот в чем дело... Неужели прав господин Сенье?» Иван Андреевич рванулся к телефону, отыскал в справочнике Гровса.

— Мне надо с вами встретиться, господин Гровс.

— Сейчас не могу, занят. Да о чем говорить-то? Мне Хаббарт все рассказал — о вашем обеде, о... недоразумениях. Не обращайте внимания, вас это не касается.

— Мне надо срочно выехать, господин Гровс. Очень прошу!

Как видно, Гровсу надоело объясняться с гостем. Или посчитал: ни к чему теперь-то, когда сам гость согласился поработать в Центре.

— Опять за старое?.. — спросил Гровс и положил трубку.

Разговор не состоялся. Неужели прав господин Сенье?! Надо всерьез подумать о себе. Было бы здесь все в открытую, ну тогда другой разговор. Сейчас лучше всего уехать. Если не отпадет необходимость, он изложит письмом рекомендации относительно солдата и парней в казарме.

Ехать!.. Документы в бумажнике, бумажник в кармане. Заглянул в саквояж — все будто бы на месте. Да он и не нужен: ничего ценного в нем нет. Материалы международной научной конференции можно отыскать и дома, закажешь — и пришлют. А вот личные записи... Можно рассовать по карманам, да многовато их, записей, все бумаги не рассуешь. Впрочем, не такая тяжесть этот саквояж, чтобы обременял в пути. Если не дадут машину, Иван Андреевич дойдет помаленьку до аэропорта, а там уговорит администрацию, покажет свои документы. Нет денег на самолет... Неужели ему не поверят? В кредит не такие вещи доверяют.

Он шел к воротам решительно, как на штурм. Знакомо, памятно все. Вот административное здание — здесь Гровс принимал его сразу, как только появился в городке. Вот прозрачные ворота. Иван Андреевич всмотрелся сквозь них: тот же туннель, та же металлическая стена вдали. Он забарабанил кулаком по прозрачной массе, но никто не отозвался. Автомат, колонка — увидел он зеленоватый прямоугольничек, сиротливо прижавшийся к каменному сколу. Вспомнился искристый лучик, отраженный круглым жетоном, на пологой выпуклости колонки. Где взять жетон? Кто их выдает?

Узкая металлическая лестница от колонки вела к щелеобразной двери в будку-скворечник, вросшую в скалу. Иван Андреевич оставил на нижней ступеньке саквояж, вскарабкался, начал дергать за холодную дугообразную ручку. Никто не отзывался. Начал колотить ногами по железной обшивке двери. Будто вымерли дежурные...

Оглянувшись, он увидел внизу Гровса. Тот стоял у колонки и наблюдал.

— Откройте! — крикнул Иван Андреевич.

Гровс махнул рукой, дескать, хватит резвиться. Спускайтесь.

Уже внизу Иван Андреевич двинулся к Гровсу с саквояжем в руках. «Прижмет к стене, заткнет рот», — почудилась боязнь во взгляде Гровса. Отступил на шаг, еще отступил, и в это время из административного здания выбежал Хаббарт. Он подскочил к Гровсу, будто убеждаясь в его целости, резко повернулся к Ивану Андреевичу. Показалось, что своими глазами из-за очков он может убить человека — таким острым, таким ненавистным был взгляд.

— Выпустите! — дрожал от негодования Иван Андреевич. — Не имеете права держать меня здесь!

— Не могу, — с холодной внимательностью смотрел на него Гровс. — Вы согласились поработать, об этом я уже сообщил по радио на материк. Теперь я должен давать отбой? Вы что, господин Петраков, меня за мальчишку принимаете?

— Я требую отпустить меня!

— Послушайте, господин Петраков. Кто вас подогрел? Не скажете? Напрасно... Отработаете эксперимент, как мы с вами договаривались, тогда пожалуйста, на все четыре стороны.

— Не верю-у... Отпустите!

— Что ж, не верьте. Очень жаль, господин Петраков, не так я представлял наше сотрудничество. Не с таким настроением надо бы начинать...

Гровс повернулся, не торопясь, как хозяин, пошел от ворот вниз. За ним следом засеменил Хаббарт...

Потом Иван Андреевич нетерпеливо осматривал бассейн. В стене, у самого дна, темнело огромное отверстие, туда с силой всасывалась вода. На поверхности, в воронке, крутились обрывки водорослей и устремлялись вниз, в горловину. Сколько времени уйдет, пока водоросли окажутся в открытом океане? Стоит ли на их пути фильтр или простая решетчатая заслонка? Нет, не минутное это дело. Таким путем отсюда вряд ли выберешься.

Растерянный, взволнованный, он пришел к бетонной стене. Черта с два! Ни одной скобы, ни единой зацепки, чтобы подняться на нее. А если забраться на самый верхний этаж какого-либо здания?

Безвыходно...

Еле переступая со ступеньки на ступеньку, Иван Андреевич взошел на веранду. Дверь квартиры была открытой — это он, уходя, не запер. Бросил саквояж и кое-как добрался до кресла.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Сутки, а может быть, вся неделя? Сколько времени прошло с той минуты, когда Иван Андреевич остался один в своей квартире? Да не все ли равно? Помнится, кто-то приходил, оставлял поднос с завтраком ли, с обедом ли. Потом снова появлялся, и поднос исчезал. Регина? Кажется, Регина. Да, это она присаживалась к кровати, прикладывала ко лбу Ивана Андреевича ладонь и подолгу смотрела в лицо.

День, два, три... Кому нужен отсчет времени? От какого часа? Когда здесь начинается день, ночь? В комнате постоянно тлел блеклый ночник, и его огонек казался единственным источником света. При его тусклом освещении от карандашей на письменном столе, набитых в узком пластмассовом стакане, по потолку тянулись длинные тени. Они перекрещивались, то образуя подобия букв, очертания