Коварство Марии-Луизы - Эдмон Лепеллетье

Однако все размышления Жана не вели ни к чему. Факт совершился, и с ним приходилось считаться. Теперь нужно было сделать так, чтобы Сигэ не узнал, где находится его жена, и чтобы Огюстина и дети не подозревали о возвращении солдата. Соважу пришла в голову мысль о дуэли: он лучше убьет Сигэ, чем уступит ему свое место! Он даже подумал о том, что, сражаясь рядом с Сигэ, можно устроить дело еще проще! В солдата могла попасть неприятельская пуля, а в суматохе сражения очень трудно было бы сказать, из какого ружья вылетела эта пуля.

Соваж расстался с женой с чувством глубокой грусти, причем к последней еще примешивался стыд за преступные мысли, которые, помимо воли Жана, не покидали его. Когда он подошел к своему посту, добровольцы готовились к защите. Курьеры то и дело скакали с приказами, которые противоречили один другому. С медленной важностью раздавались залпы пушек с разных сторон города. Неприятельские авангарды подходили к заставе Клиши. Союзники разошлись и начали атаку со всех сторон. Парижу было трудно бороться с этими разбросанными нападениями. Генералы не могли собраться вместе и давать однородные указания. Император не распоряжался защитой, что вызвало недовольство, открытый ропот горожан. Побег Марии Луизы и маленького Римского короля еще более усилил тревожное настроение парижан; они с грустью, ужасом и гневом приняли это известие.

Застава Клиши, как и предсказывал маршал Монсей, сделалась центральным пунктом нападения. Союзники стремились прорваться через нее, она требовала усиленной охраны, на что понадобились силы Мортье, Мармона и национальной гвардии. Ла Виолетт был очень доволен своими войсками. Он давал советы Жану Соважу и Сигэ и убеждал их не покидать своих позиций.

– Как только начнется сражение, мои друзья, – говорил им опытный воин, – необходимо победить или умереть. Ни один казак не должен вступить в Париж, не будучи пленником. Нужно, чтобы император мог гордиться своими старыми товарищами по оружию; крестьяне должны превратиться в храбрых воинов и защищать город. Я не сомневаюсь в вас, мои друзья! Помни, Жан Соваж, и ты, Сигэ, о жене нашего маршала, дорогой мадам Сан-Жень. Как она будет гордиться своими старыми слугами, увидев их среди защитников отечества. Приготовьте оружие и стреляйте в неприятельскую толпу.

– Вперед, не отступать до самой смерти! – воскликнул Жан Соваж. – Возможно, что один из нас погибнет, – прибавил он затем, обращаясь к Сигэ, – если судьба выбрала для этого меня, то исполни мою просьбу, которая будет состоять в том же, в чем состояла и твоя, когда ты отправлялся в Германию.

– Я не понимаю тебя, – возразил Сигэ, – скажи яснее.

– Если я умру, позаботься о моей жене и ребенке. Тебе их укажет ла Виолетт.

– Это само собой разумеется, мой друг. Долг платежом красен!

– Спасибо, дружище, давай свою руку, я рассчитываю на тебя! – проговорил Жан Соваж, с трудом удерживаясь от рыданий при мысли о том, что он может умереть, а Сигэ узнает правду и снова станет мужем Огюстины.

Ему стоило больших усилий не выдать своей тайны, не признаться товарищу в своем браке с Огюстиной. Если бы Сигэ знал правду, он, может быть, разрешил бы страшную задачу, добровольно подставив свою грудь под неприятельские пули.

Вдруг Жану пришла на память вчерашняя преступная мысль о том, как просто можно избавиться от соперника!

Отряд пруссаков медленно приближался, уничтожая аванпосты.

– Вперед! – крикнул ла Виолетт и бросился в толпу со своими солдатами.

Засвистели пули, бой завязался по всей линии вплоть до заставы Монсо.

Сигэ, позабыв о своей ране, храбро сражался, вооружившись коротким ружьем со штыком. Он очень жалел, что у него не было лошади, чтобы глубже вдвинуться в неприятельские ряды. Жан Соваж не отставал от товарища и, подражая ему во всем, проявлял не меньшую храбрость.

– Я ранен, – вдруг вскрикнул он, – я умираю. Широкая полоса крови обагрила грудь Жана Соважа, он был ранен в плечо. Его глаза были широко открыты, а руки бессильно повисли вдоль тела. Сигэ быстро намочил платок в воде, находившейся в его фляжке, и, сняв с товарища китель, тщательно омыл рану и перевязал ее. Затем он осторожно перенес Соважа в первое безопасное место. Уложив его у тумбы, он хотел вернуться на свой пост, в ряды сражающихся. Но Жан остановил его.

– Я хочу видеть перед смертью Огюстину, – прошептал он. – Не уходи, я должен сообщить тебе большую тайну.

– Я не покину тебя, мой друг, – ответил Сигэ, – мы после повидаемся с Огюстиной, когда одержим победу.

– Нет, я должен видеть ее сейчас же, мне нужно поговорить с ней! – настаивал раненый.

– Будь благоразумен, мой друг, успокойся! Ты ранен очень легко; твое положение неопасно!

– Нет, не говори, я не ошибаюсь; мой счет с жизнью покончен. Ты увидишь Огюстину и все расскажешь ей. Люби ее, она любит тебя тоже. Она осталась тебе верна!

– Что ты говоришь, Жан? Ты огорчаешь меня. Не болтай пустяков.

– О, нет. Это не пустяки. Я знаю, что говорю. Ты счастливее меня. Уверяю тебя, что я погиб. Видишь ли, так как ты не понимаешь сам, я должен открыть тебе тайну, – сказать то, о чем хотел умолчать… – Вдруг тело Жана затрепетало от судорог и руки вытянулись. – Воды! – пробормотал он слабым голосом.

Сигэ приподнял его голову и поднес к губам товарища стаканчик воды с легкой примесью водки.

Раненый схватил дрожащими руками стакан и не мог оторваться от него. Его глаза горели лихорадочным огнем.

Пушки замолкли. Национальная гвардия возвращалась обратно. В битве произошел перерыв. Защитники Парижа были на время победителями. Маршал Монсей во главе рациональной гвардии оттеснил пруссаков к Сен-Дени и захватил нескольких пленных.

Ла Виолетт, завидев Жана Соважа с Сигэ, поспешил к ним. Его сияющее лицо померкло, когда он взглянул на лицо раненого.

– Бедный Соваж, ему очень плохо! – с грустью прошептал он.

– Не знаю, что с ним делать, – сказал Сигэ, бережно опуская на землю голову товарища, – ведь нельзя оставлять его здесь! Нужно поместить его в ближайшую амбулаторию, – продолжал Сигэ, – он хочет, чтобы его отнесли домой, и, кроме того, желает видеть сейчас же Огюстину. Я думаю, лучше сделать это завтра.

– Нет, нет, я хочу сейчас же домой, – прервал его Жан Соваж, с большим усилием произнося слова.

Он ничего не прибавил, но его взгляд был так властен, в нем отражалась такая непоколебимая воля, что ни ла Виолетт, ни Сигэ не решались противиться Жану. Они нашли носилки и положили на них раненого. Ла Виолетт был очень взволнован и обеспокоен тем, что должно было произойти. Он дал адрес жены Жана Соважа и ломал себе голову над вопросом, как не допустить неизбежной встречи Огюстины и Сигэ.

Чтобы сделать это свидание по возможности менее тяжелым, необходимо было по крайней мере предупредить Сигэ. Ла Виолетт ясно видел, что Жан Соваж ничего не сказал товарищу об ужасной действительности. Что произойдет, когда Огюстина очутится перед своим настоящим мужем, почти мертвецом, и бывшим, которого она считала умершим? А он оказался живым и собирался предъявить свои права мужа.

XVIII

Огюстина терпеливо ожидала возвращения мужа и ла Виолетта в своей квартире на улице Бобур. Но ее сердце начинало предчувствовать что-то недоброе: уже давно прошел час обеда, а мужчины все еще не возвращались, хотя они и обещали ей, что не оставят ее одну. Что же случилось с ними?

Она подходила к окну и подолгу всматривалась в черные стены, окружавшие двор и превращавшие ее в узницу страхов и предчувствий. И ее сердце мучительно сжималось, а на главах выступали слезы.

На улицах Парижа так же, как у застав и даже в окрестностях, наводненных неприятелем, повсюду сновали вооруженные люди, волновавшиеся и готовившиеся к бою.

Огюстина с горечью вспоминала свои опасения, испытанные во время немецкой кампании, когда маршал Лефевр увел с собой ее мужа Сигз. Как мучили ее тогда дурные предчувствия! Она чувствовала себя вдовой уже с того момента, когда рассталась с первым мужем. Сколько слез пролила она, когда ей объявили о смерти ее дорогого Сигэ! И вот теперь судьба заставляла ее переживать те же опасения, ее преследовала та же участь.

И бедная женщина не могла отделаться от навязчивого предчувствия, что с минуту на минуту сюда придет кто-нибудь с известием о ранении или смерти Жана Соважа или его принесут сюда истекающего кровью, пронзенным казацким копьем.

Все существо Огюстины протестовало против этих предчувствий, но в тяжелом одиночестве ожиданий черные мысли одолевали ее. Ведь она не знала решительно ничего о том, что делается на улицах, в каком положении и взаимоотношении находятся обе армии.

И эта тишина, это отсутствие Жана Соважа и ла Виолетта становились все более и более необъяснимыми, волнующими.

Нет, надо было выйти из дома, ходить, говорить, узнать что-нибудь! Она сумеет сама разобраться в спутанном лабиринте парижских улиц, расспросить дорогу, а, быть может, пушечная пальба поможет ей ориентироваться. Ей хотелось снова увидеть Жана Соважа, сейчас же, немедленно, быть рядом с ним, ухаживать за ним, спасти его, если он ранен. Она будет держаться вблизи от него, будет сражаться бок о бок с ним, если это понадобится. Разве женщины не бывали солдатами? И она уже упрекала себя, зачем отпустила его одного без себя. Нечего было слушать ла Виолетта, который уговорил ее скрыться в центре города и отодвинуться подальше от застав, где на карту военного счастья в данный момент ставились вся Франция, французы и их судьба.