Дуэль - Барбара Мецгер

Уиггз фыркнул и что-то пробормотал, но все же предложил, хотя и с запозданием, посетить своего подопечного в его комнате. Ведя его к лестнице, Йен предложил мисс Ренслоу пойти поспать, как это сделала ее компаньонка, и добавил:

– Нет, я ни в коем случае не хочу сказать, что вы должны лечь спать в комнате этой женщины, видит Бог! Только то, что вы сами должны отдохнуть. – После чего он громко выразил удивление, почему это мелкие умы сразу видят что-то подозрительное в любой мало-мальски необычной ситуации. Почему испытывают удовольствие, если удается запятнать чью-либо репутацию?

– Я вовсе не испытываю удовольствия, уверяю вас, – возразил Уиггз, и Йен ему поверил. Ведь на кон поставлено приданое и приход, не говоря уже о самой Афине, хотя этот губошлеп и не заслуживает такой жены.

Уиггз запыхался, едва поспевая за его сиятельством вверх по мраморным ступеням.

– Моя репутация незапятнанна, поэтому одинокие женщины могут находиться в моем обществе, не навлекая позора на свое доброе имя. Однако я узнал, что в прошлом мисс Ренслоу мне лгала. Что же я должен думать, по вашему мнению?

– Разумеется, вы должны думать о божественном спасении, совершая добрые поступки, неся веру язычникам. То есть я полагаю, что именно этим занимаются священнослужители, а не обличением невинных женщин.

И юношей.

Йен сообщил, что Трой слишком слаб и не сможет выслушать более трех предложений из речи, в которой Уиггз станет обличать ложь. Юноша несколько раз застонал, слабо улыбнулся в знак благодарности и медленно закрыл глаза. Но как только граф и преподобный вышли, снова принялся рассматривать книгу о лошадиных бегах, которую принес мистер Карсуэлл.

Афина ждала возвращения его сиятельства в гостиной, чтобы осведомиться о его намерениях. Не о тех намерениях, которых, как она знала, не существует, а о том, как он собирается поступить с мистером Уиггзом. Ей пришлось признаться в обмане и покончить с этим. Да, она живет одна в притоне разврата, где нет никого, кроме больного юноши и пройдохи в юбках. Но граф подмигнул ей и нагромоздил целую кучу вранья для Уиггза. И теперь ей хотелось узнать, какой фортель задумал он на этот раз, как говорят конюхи, и какую роль предстоит сыграть в этом ей. Она слышала, как дворецкий прощается с мистером Уиггзом, но лорд Марден не появлялся. Он вышел через садовые ворота, торопясь найти лошадь, а потом Карсуэлла.

Йен обнаружил друга в «Уайтс».

– Здесь холодно, тебе не кажется? – спросил он, садясь рядом с Карсуэллом в кожаное кресло и держа в руке бокал с вином.

Карсуэлл предложил ему сигару, от которой Йен отказался.

– Холодно? Нет, вовсе нет.

– Значит, это замерзает преисподняя. Я пригласил к обеду этого чудака Уиггза.

– Господи! Зачем?

– Потому что он чуть было не обвинил меня в том что я соблазнил мисс Ренслоу. Если я не смогу его переубедить, он решит, что она пала. Мне нужно дать обед, чтобы он увидел, что она не скомпрометирована.

Карсуэлл выпустил колечко дыма над головой Йена.

– Что ты и вознамерился сделать.

– Пожертвовав моими гнедыми.

– Ах! Но ты же сказал, что слуги все знают.

– В этом году Рождество в Мэддокс-Хаусе настанет рано.

– Шантаж? Ну-ну…

– Нет, это просто награда за все дополнительные труды, связанные с гостями. Ухаживать за больным – это тягостный труд, выходящий за рамки чувства долга.

– А у тебя так мало слуг, и они так перегружены работой.

Все знали, что Йен держит в два раза больше слуг, чем это необходимо, только чтобы у людей была работа.

– Вот именно. Если хорошо обращаться со слугами, они будут лучше служить.

– И будут тебе преданы.

– Надеюсь, черт побери.

Афина не понимала, зачем нужно пройти через такое испытание. Рано или поздно мистер Уиггз узнает об обмане. Если рано – он рассердится; если поздно – выйдет из себя. Если их не выдадут слуги, леди Трокмортон-Джонс может выругаться или поклониться вместо того, чтобы сделать реверанс. Не дай Бог, она опять забудет побриться.

– Где ваш инстинкт игрока, мисс Ренслоу? Есть шанс, что Уигги никогда не поймет, что это маскарад, – объяснил Йен. – И мы повторим представление, и когда наконец-то прибудет моя матушка, он не посмеет устроить скандал.

– А тебе следовало бы переехать в гостиницу в тот момент, когда мисс Ренслоу переступила твой порог, но ты этого не сделал, – добавил Карсуэлл. В этот вечер на нем было надето атласное платье цвета зеленого лимона, такой же тюрбан с фальшивыми локонами, прикрепленными на лбу, и огромная, тоже фальшивая, бриллиантовая брошь на груди. Стразовая булавка ранее служила пряжкой для ботинок. Изящные туфельки принадлежали сестре Йена, они жали ногу немилосердно, поэтому леди Трокмортон-Джонс была в дурном настроении.

– Но ведь это дом лорда Мардена, – сказала Афина, – и он так много сделал для моего брата.

– И был совершенно слеп, – пробормотал Карсуэлл. В этот вечер никто не принял бы Афину за ребенка. Ее новая горничная была тщеславна и мечтала пойти в услужение к какой-нибудь леди, а пока практиковалась на мисс Ренслоу. Белокурые волосы Афины были уложены на верху головы, сквозь пряди была пропущена жемчужная нитка. Ее просторное платье цвета слоновой кости было переделано так, что облегало гибкую фигуру. Вырез платья был сделан больше, кружева, оторачивающие его, отчасти были сняты; украшений на платье стало меньше, зато теперь было видно больше, тела. Когда Афина выразила свое беспокойство относительно нескромности этого выреза, горничная заверила ее, что слегка приоткрытая грудь – последний крик моды.

Афине казалось, что груди у нее совсем нет, и большая часть этой отсутствующей груди оказалась на виду. И еще ее тревожило, что мистер Уиггз, увидев ее в таком наряде, решит, что она теперь стала дамой полусвета. Но ведь он уже и так думает о ней самое дурное, так почему же ей не показаться во всей красе на обеде у графа?

Лорд Марден явился во всей своей красе. Хопкинс приложил особые усилия, чтобы его господин был одет по последней моде. Темные кудри Йена были тщательно причесаны, шейный платок завязан восточным узлом. Афина старалась не смотреть на его широкие плечи или – что еще хуже – мускулистые ноги, обтянутые панталонами. Она облизнула внезапно пересохшие губы.

Йен вздохнул. Он был слеп? Он был бы, кроме того, глухим и немым, если бы не заметил, что маленькая Афина Ренслоу – сложившаяся женщина. Она, возможно, сама не знает о силе своего очарования, но любой мужчина вполне это сознает. Йен почувствовал, что каждая капля его крови приливает к тому месту, где ей совершенно нечего делать, и разозлился на себя. Он совершенно не так должен реагировать на девушку, чью репутацию и невинность вознамерился защитить и сохранить! Ему даже не следовало бы смотреть на эти холмики цвета сливок, открываемые скромным вырезом ее лифа. И на ее язычок, высунувшийся, чтобы смочить ее мягкие губы. И на золотистый локон, падающий ей на щеку. Он снова вздохнул.