Одесский юмор. XXI век - Валерий Хаит

Фильм получился, по-моему, хороший, хотя и несколько затянутый. И все-таки он имел специфический успех у специфической публики. Я как-то смотрел его в круизе на теплоходе «Федор Шаляпин». Минут через пятнадцать после начала народ начал понемногу расходиться. Антисемиты! Я говорю: подождите, скоро выйду я, и я буду петь – такого пения вы еще не слышали!..

Позже, когда мы загорали на палубе, один «крутой» подошел ко мне и заявил:

– Рома, я от тебя этого не ожидал!

Что ж, как водится, великие артисты остаются не поняты современниками…

Звонок. Голос Эльдара Рязанова:

– Роман, не хотите ли сняться в моем фильме «Небеса обетованные»?

Я не задумываясь отвечаю:

– Хочу!

– Завтра вам пришлют сценарий.

– Не надо, я согласен!..

Я очень люблю рязановские фильмы. За то, что у него смех и слезы всегда рядом, как в жизни. Трагикомедия вообще мой любимый жанр.

У меня там была небольшая роль – трогательного и обаятельного еврея Соломона. Сниматься у Рязанова всегда приятно. У Эльдара Александровича – это общеизвестно – потрясающее чутье на актерский состав. Кроме того, он дает импровизировать, всегда советуется с актерами, может вырезать удачную сцену ради целого, – в общем, он настоящий профессионал.

На съемках мне много помогали партнеры – Вячеслав Невинный и Валентин Гафт. Последний, надо сказать, патологически самокритичен. Если послушать его, все плохо: и сценарий скверный, и свет нехорош, и мизансцены никуда не годятся, и грим, а уж сам он играет хуже некуда… После премьеры «Небес обетованных» я шутя сказал Гафту:

– Валя, ты был прав – все плохо!

Он нагнулся ко мне и прошипел:

– Ты что, старик? Вот такой фильм!

И после паузы:

– А я хуже всех…

У Рязанова я снимался еще в телефильме «Предсказание», и, наконец, он пригласил меня в свою новую картину «Старые клячи».

– Опять еврей? – спросил я Эльдара Александровича.

– Да! Фамилия Коган.

Я попросил упростить фамилию. Просьба была удовлетворена: мой герой стал Лозовским…

Роль эта писалась специально на меня и постепенно из эпизода превратилась в почти главную. Фильм, по-моему, очень смешной. Ну а Лия Ахеджакова, Людмила Гурченко, Ирина Купченко, Светлана Крючкова – эти имена говорят сами за себя.

За что я все-таки люблю кино? За фанатичную преданность ему тех, кто снимается, и тех, кто снимает. При нашей-то технике, при наших условиях – даже сейчас, а уж раньше!.. Зато благодаря нехватке пленки, долгим простоям (пока оператор поменяет позу, пока режиссер заново перепишет сцену) ты можешь общаться с актерами, которых обожаешь, и часами говорить, говорить…

Вот еще один эпизод моей киношной жизни (было это на съемках «Собачьего сердца»).

Съемка назначена на одиннадцать – значит, надо, как сказал нам режиссер, явиться в девять. Я человек болезненно обязательный, за что расплачиваюсь всю жизнь. Прихожу ровно в девять. На двери замок – никого.

Через полчаса прибегает околевшая от холода помреж:

– Привет! Что, еще никого?

– А я? – говорю. – Я?!

– Так, не волнуйтесь, сейчас все будут, а мы с вами бежим в буфет пить кофе, я угощаю!

И мы идем в буфет. Несмотря на ранний час, там уже очередь – все пьют кофе. Мы тоже пьем. Я тороплюсь, обжигаюсь. Помреж спокойна.

– Так, – говорит она, – побежали!

На двери замок.

Минут через пятнадцать появляется второй оператор, заспанный, и сразу ко мне:

– Роман, время есть еще, пойдем выпьем кофе.

– Да я уже пил!

– Пойдем, пойдем!..

Сидим, пьем. Снова приходит помреж:

– Пошли костюм надевать!

Идем. Костюмерша:

– Здравствуйте, Роман! Зачем ты его привела? Я еще не готова. Романчик, пойдите попейте кофе, и минут через двадцать я вас жду.

Пью кофе. Подходит оператор:

– Привет, Роман, как дела? Мы сейчас пойдем все обсудим и заодно попьем кофе!

Сидим, говорим обо всем, но только не о работе. Буфет в сигаретном дыму, и кофе, кофе, кофе…

Прибегает помреж:

– Пошли!

Костюм, грим… А на часах уже два – это с девяти, а встал я в восемь… Накапливается усталость. Подходят актеры, гримируясь, повторяют текст.

Входит наконец сам режиссер:

– Так! Стоп! Будем снимать сегодня на улице!

– А пока переставят аппаратуру, – говорю, – в буфет?

– Зачем? – отвечает. – Нам принесут кофе сюда!..

Юрий Михайлик

На рыцарских турнирах Молдаванки

На рыцарских турнирах Молдаванкивсе начиналось с легкой перебранки:воскресная терраса, тишина,прекрасна жизнь, и все пришли с базара,но в это время ей она сказала…И ей она ответила сполна.

Прекрасна жизнь. Как солнышко светило,как весело гудели примуса!Дискуссия приобретала силу —какие тексты, что за голоса…Сначала все касалось сути дела,и тетя Катя даже не гляделана дерзкую обидчицу свою,пока в обычном утонченном слогеона скользила вдоль генеалогий,исследуя соседскую семью.Но были упомянуты и дети,а тетя Катя никому не свететакого не спускала, и в моментона шипящий примус подкачала,вдруг коротко и страшно закричалаи бросила свой первый аргумент.

Читатель, я описывать не стануни рубленные мелко баклажаны,ни свежую колхозную сметануна небольшом соседкином лице,ни эти помидоры на халате,ни тетю Катю в молодом салате,и в огурце, и в сахарной пыльце.Ревела буря. Сотрясались стены.И зрители спешили прочь от сцены,поскольку и театр идет ко дну.Но всех остановил ударом громамогучий крик соседки: «Где ты, Рома?Ты спишь, а эта бьет твою жену!»

И в тишине раздался звон булата.Проснувшись, рыцарь снял со стула латы,меч пристегнул, взобрался на коняи грянул в бой, жену свою кляня.Он победит – инспектор Дорпрофсожа.Его соперник пробудился тоже,но почему-то лат не надевал.Наоборот – вздохнув спросонья тяжко,он снял свою воскресную рубашкуи опустил тихонько на диван.И выкатился, круглый и упругий,на зов своей растерзанной супруги.Он был стратег, он смел предугадать,предвидел он живым воображеньем,как в предстоящем яростном сраженьемогла его рубашка пострадать, —вот почему он вышел полуголым.Специалист, завпед вечерней школы,он был лингвист, язык преподавал,он русские великие глаголыметнул, почти не целясь, – и попал.Мы опускаем описанье боя,а ты, читатель, выбери любоеиз классики. Ты снова будешь прав.Ну вот, допустим, «лик его ужасен» —как это верно! Тут же – «он прекрасен».Ты прав, и нечто среднее избрав.Я должен констатировать как автор:на свете нет нетронутых метафор,их поиск безнадежен. И к тому жтускнеют чувства, страсти иссякают,и вот уже соперники стихают,и первым утомился Катин муж.Он плохо спал, и он не пообедал,а враг его, учуявший победу,нанес ему решающий укол.А тут пришел Сережа-участковый,красивый малый, юный, но толковый,и вынул из планшетки протокол,где все уже описано детально —вторженье в геральдические тайны,текст лозунгов и стоимость сметаны,а также был указан день и час.А впрочем, вас интриговать не стоит,и объясненье самое пустое —был протокол составлен в прошлый раз,а экземпляр оставлен про запас.

Сергей Рядченко

В ожидании брынзы

А еще говорят – темп жизни, трудно встретиться.

Темп не темп, а зевать, конечно, не следует.

Жили-были, вам скажу, Модест Митрофанович и Василий Лукич. Ходили друг к другу в гости. Да вы их знаете.

Модест Митрофанович трезвый (ММТ) водил дружбу с Василием Лукичом выпившим (ВЛВ), а Василий Лукич при памяти души не чаял в Модесте Митрофановиче подшофе. Правда, трезвый Модест Митрофанович за милую душу ладил также и с невыпившим Василием Лукичом. А что? Выпивший же Модест Митрофанович трезвого Василия Лукича на дух не переносил и норовил якшаться исключительно с Василием Лукичом нетрезвым, но тот, увы, уже водил дружбу с трезвым Модестом Митрофановичем, а нетрезвого его откровенно недолюбливал. Путались, конечно, господа, тупиковали, но все же жить можно было, шло оно вполне своим чередом.

А потом как-то за полночь исключительно трезвый Модест Митрофанович рассорился в пух и прах с Василием Лукичом употребившим, и вознамерились они впредь не пересекаться.

И вот Модест Митрофанович как стеклышко звонит, соскучившись, своему единственному теперь другу тверезому Василию Лукичу. И, представьте, застает того дома чудесным образом. И рады оба. Сколько лет уже не получалось состыковаться, а тут на тебе. И зовет на радостях трезвый Василий Лукич в гости к себе такого же, как он, Модеста Митрофановича, и тот летит к нему на крыльях верной дружбы с тремя пересадками, но никакого друга, увы, не застает: тот убыл, не дождавшись, а встречает его в дверях Василий Лукич, на радостях принявший. А Василий Лукич, принявший на радостях, ничем не отличается от Василия Лукича, принявшего с горя или по любому иному поводу или без повода. То есть является такой Василий Лукич обыкновенным выпившим Василием Лукичом (ВЛВ), «О» можно опустить. А как мы помним, между ММТ и ВЛВ произошла размолвка, и повод ее может тут показаться притянутым за уши, за малые и большие, торчком и висячие мохнатые уши, но вряд ли все же кто-нибудь решится отказать ему, поводу, в его суровой принципиальности. А повздорили трезвый с выпившим, не сойдясь во мнении, сколько и каких именно цветов солнечного спектра различают кошки с собаками и в чем коренятся базисные различия их когнитивного восприятия. Да уж, выходит, что действительно каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Именно каждый. Согласитесь, тут и с самим собой непросто договориться, не то что с другим, пусть даже другом. Вот и побили горшки. Не удержались. И вот, значит, вместо Василия Лукича ни в одном глазу встречает в дверях своей квартиры Модеста как стеклышко Митрофановича Василий Лукич уже опрокинувший, и неловко обоим. Как быть? Хоть и поссорились, а люди-то интеллигентные, порывов простых не практикуют. С другой стороны, интеллигенты, однако ж и повздорили-то не на шутку. Потоптались вежливо в прихожей, справились, как житье-бытье, а о кошках с собаками ни полслова. Из той же вежливости предлагает Василь Лукич Модесту Митрофановичу стопку на дорожку не без намека. А Модест Митрофанович возьми да не откажись. И то правда: в такой конец смотаться – вы б тоже призадумались, прежде чем просто сгоряча от ворот поворот. Принял Модест, значит, Митрофанович стопку из рук Василия Лукича, поднял, значит, за здоровье с удачей. Чокнулись, люди вежливые. И вот вам ребус почище квантовой механики: поднимал стопку да чокался один Модест Митрофанович, а опускал уже Модест Митрофанович совсем иного рода. Мчался к другу через весь город один человек, а в гостях теперь оказался совсем другой, да еще и не у того в гостях, к кому первый-то мчался, а опять же у кого-то совершенно несопоставимого. Даже у вас голова кругом, а тут каково? Самое время бы сейчас незабвенного Нильса Бора сюда с его копенгагенской интерпретацией, но только, положа руку на сердце, кто у нас ее, интерпретацию эту, хоть разок штудировал, а? О том, что любая модель реальности есть собственно модель, а не сама реальность, ну, грубо говоря, в таком духе, кто? А я вам так скажу: а никто! У нас-то и хельсинкского соглашения днем с огнем, а Хельсинки, так понимаю, поближе будут. Что уж тут о Копенгагене. Живем по Аристотелю, даже если о нем не слыхали, в том смысле, что Греция-то под боком, и что все у нас как? А так: либо – либо; либо так и не иначе – либо не так, и тоже баста! – и третьего не дано. А оно видите как – совсем и не так бывает.