Игра втемную - Владимир Князев

Селесте принесла чашку с теплой водой, уселась у изголовья Андреева и стала аккуратно вытирать его лицо мягкой тряпицей. При этом, что-то тихо приговаривала, будто молилась. Ее прикосновения были нежными и ласковыми. Она припала головой к его груди и слушала ровное биение его сердца: «Мой любимый, мой единственный и так много значащий для меня человек. Как я рада, что вновь увидела тебя. Как я ждала этой минуты. И вот ты здесь, со мной. Но ты молчишь и не слышишь меня. Ты болен. Очень сильно болен. Я отдала бы свою жизнь, ради твоего выздоровления. Мне она не нужна без тебя. Я умру, а ты будешь жить. Пусть, даже, ты не вспомнишь обо мне, но я, счастливая, буду смотреть на тебя с небес и радоваться от того, что смогла тебе помочь. Я стану твоей тенью, твоим ангелом хранителем. Буду оберегать тебя от опасностей. Веселиться и грустить вместе с тобой. Я не буду тебе надоедать. Ты даже не узнаешь о моем присутствии, но я буду с тобой всегда и везде, до самого твоего последнего часа, наступление которого, насколько смогу, постараюсь оттянуть. Очнись же, милый мой. Посмотри на меня. Это я, твоя Селесте, маленькая глупая девчонка. Подскажи, что я должна сделать, чтобы тебе стало хорошо?…». Будто услышав эти слова, майор глубоко вздохнул и еле слышно, не открывая глаз, прошептал ее имя. Потом, что-то еще, но трудно было разобрать. Сергей заворочался, дернул головой и снова затих. Селесте, успокаивающе погладила его по волосам и легонько поцеловала в губы. «Прости, мой хороший. Я не буду тебя беспокоить. Отдыхай. Но я здесь. Я — рядом. Только позови…».

Глава 24

— Что слышно от нашей разведки? — Гонсалес нервно расхаживал по кабинету, позвякивая медалями, — Пора бы им вернуться. Какое-то у меня нехорошее предчувствие. Тебе не кажется, что, где-то у вас не срослось? А?…

— Нет, мой генерал, — сдавленным голосом произнес полковник Сантана, начальник штаба повстанческой армии. При этом, нижняя губа у него непроизвольно затряслась, — Время еще есть. Они должны вернуться в срок. С ним отправились наши лучшие люди. Они не допустят…

— Ваши лучшие люди уже допустили! — заорал Гонсалес, потрясая кулаками, — Где твои хваленые следопыты? Как они могли потерять их. Ты же не чистоплюев за Андреевым отправил, которые джунгли только по телевизору видели, а про слежку — в бульварных детективах читали. Это твои «асы», the best of the best[3]. Твои слова, что они даже черную кошку найдут в темной комнате?… Отвечай! — его голос сорвался на фальцет.

— Да, сеньор, — громоздкая, кубическая фигура начальника штаба сжалась в бесформенный комок. Он стал похож на нашкодившего школяра. За глаза его называли Крысоловом, но сейчас, ему больше подходила роль загнанной крысы. Он готов был забиться в любую щель, раствориться, исчезнуть, лишь бы не слышать истошных криков разозленного командующего. Генерал в гневе был непредсказуем. Полковник осознавал, что он может уже не выйти самостоятельно из этого уютной, отделанной самшитом комнаты. Вариантов — два. Либо — под конвоем, либо — вперед ногами. Первое всегда предпочтительнее, но и это, только короткое продление земного бытия. В подземных казематах Гонсалеса или на рудниках долго не живут. Крысолов знал это не понаслышке, как знал шефа секьюрити Шульца и его методы работы с неугодными генералу.

— Любое оправдание бессмысленно. Мои люди допустили серьезную ошибку. Они будут сурово наказаны. Я, также, готов понести наказание, но, все-таки, прошу Вас меня выслушать. Андреев хитер. У него звериный нюх на малейшую опасность. Я уверен, он не видел слежку. Он ее почувствовал. Легкость, с какой он сбросил «хвост», больше говорит не о бездарности наблюдателей, а, скорее, о высокой квалификации русского. Это значит, что Вы не ошиблись в нем. Только Ваша заслуга в том, что сейчас он работает на нас, — Сантана просчитал, что немного лести командующему сейчас не повредит. Он не ошибся. Гонсалес сменил гнев на милость.

— Ну, работает он на нас или нет, это еще предстоит выяснить, — уже умиротворенно-довольным тоном пробурчал генерал, — а в остальном, ты прав. Я еще не встречал подобного спеца.

Теперь полковник мог вытащить свою «козырную карту»:

— Осмелюсь доложить, генерал, мои агенты в Ла-Пальмасе только что сообщили, что в городском полицейском участке произошло убийство двух солдат и капрала. Везде развешено описание предполагаемого убийцы. Судя по всему — это наш герой.

Если его еще не нашли, а это, наверняка так, иначе все газеты трубили бы о проницательности и расторопности служителей закона, то он уже на обратном пути. Остается только ждать. Возможно, в пути возникли непредвиденные обстоятельства. Их тоже нельзя сбрасывать со счета. А то, что на нем есть кровь — явно говорит, что он наш.

— Хорошо. Идите, полковник. Как только появится Андреев — немедленно с докладом ко мне. Оба!.. Да… Передайте, чтобы ужин мне подали в спальную. Пусть его принесет Лючия… Через полчаса.

— Слушаюсь, мой генерал.

После ухода полковника, Гонсалес долго и задумчиво смотрел на карту мира, висящую за огромным, массивным столом из мореного дуба. В его сознании мелькали образы Гитлера, Муссолини, Франко, Сталина, Чаушеску, Пиночета. Парады, стройные ряды вооруженных гвардейцев со штандартами. Завороженные, неисчислимые толпы людей, жадно ловящие каждое слово, доносящееся с высоких трибун о славе и величии их вождя, о его вселенском предназначении вершить человеческие судьбы, и о счастье, выпавшем на долю каждого, жить в одну эпоху с ним. Цветные картинки сменялись черно-белыми. Те же гвардейцы, в полевой форме, измазанные грязью и кровью корчились в предсмертных судорогах на поле боя, с последним вздохом произносили имя величайшего из великих. Стервятники, парящие над неподвижными телами высматривали себе добычу повкуснее, благо было из чего выбирать. А сквозь пелену смрадного дыма от горящих танков и бронемашин проступали все новые и новые полчища неистребимой армады. Мерно чавкая сапогами по зловонной «каше», состоящей из дождевой воды, глины и обильно сдобренной гниющими останками человеческих тел, они шли, втаптывая в землю отработанный материал — своих врагов и собратьев по оружию. На их лицах не проступает никаких эмоций. Ни тени сомнения в правильности своих действий. Цель поставлена и будет достигнута. Чего бы это ни стоило. За их спинами разрушенные и разграбленные города, порабощенные страны и континенты… Генерал представил себя, на белом коне, проезжающим через Триумфальную арку, под восторженные крики смеющегося от радости народа, которому он даровал свободу от рабства всяческих безумных идей: демократии, либерализма, несущих хаос и смятение в души. Над площадью кружатся лепестки роз. Гонсалес ловит летящие букеты цветов. К нему тянутся руки верноподданных, желающих прикоснуться к святому. Тянутся… Внезапно, эти руки хватают его, грубо стаскивают на землю. Перед глазами теперь ноги. Они его бьют. Очень больно бьют. Опять руки. Его волочат по мостовой. Привязывают и головой вниз вешают на балконе собственного дворца. В него плюют, бросают камни. Воронье пытается выклевать ему глаза. Кто-то режет веревку. Он падает. Его снова куда-то тащат. Ставят к стене. Отделение солдат, его бывших гвардейцев, передергивает затворы и, по команде: «Пли!», выпускает в него шквал огня. Какая нестерпимая боль… Но это еще не конец мучениям. Его бросают в яму, обливают бензином и поджигают. Он еще жив. Он чувствует, как пламя охватывает его, как пузырится и лопается кожа. Нестерпимо воняет горелым мясом. Сердце заполняет всю грудную клетку, не выдерживает и разрывается. Кровь, его кровь, хлынувшая бурным потоком, заливает все. Больше ничего не видно. Только алые, густые потеки на карте мира, висящей за огромным массивным столом из мореного дуба…