Мы долгое эхо - Анна Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маленькая Пипсандра была очень напугана и тихонько жалобно попискивала – больше от страха, чем от боли, ведь раны от когтей сороки были неглубокие. Наша Мамуня сразу же полетела искать специальное зелье, которое принесла в клюве и приложила к ранкам Пипсандры. Все зажило очень быстро. Мы потом благодарили синогарлиц и наших добрых соседей, поспешивших на помощь нашей сестренке.
Какое же счастье, что мы живем именно в этом садике у этих добрых людей. Папуле мальчика в жизни приходится несладко – ведь уже много лет больна его любимая жена, а когда кто-то из близких людей болеет, еще и так долго, – радости совсем мало. Папуля сам должен зарабатывать денежки, заботиться о сыночке и о больной жене. Несмотря на все трудности, Папуля всегда улыбчивый, спокойный и добрый со всеми – с детьми, со зверями, с птицами…
Ранней весной, когда снег еще не растаял, радостный Папуля вбежал в комнату Мамули и сообщил: «Аня! Аня! (так звали Мамулю мальчика) Хорошая новость! Посмотри же…» Папуля помог Мамуле подняться с кровати, крепко ее поддерживая, чтобы она смогла встать к окну. По дворику гуляли мои родители – нас еще тогда не было, это мне моя Мамуня рассказывала. И на лицах этих людей было выражение такого счастья от того, что они видят двух птиц, будто они выиграли миллион злотых (для людей это большое счастье) или их дядя миллионер приехал из Америки.
Приятно было на них смотреть: Папуля стал таким мощным, сильным и высоким, и, обняв крепко свою жену, аккуратно ее поддерживал. А через минуту прибежал их заспанный сыночек, и все трое, вся семья – стояли у окна и просто радовались.
Иногда я про себя думаю: наверное, нехорошо, что Папуля мальчика – человек. Он, такой добрый, благородный и справедливый – он должен был родиться птицей. Прекрасной, сильной и красивой птицей…...Перевод Ивана Ильичева
Эхо любви Воспоминания, интервью
Далек тот день, когда мы повстречались,
Года, как птицы, в дальний край умчались.
Но с той поры, но с той весны
Друг другу мы всегда верны.
Пускай у глаз морщинки набежали,
Прошедших лет минувшие печали.
Но с той поры, но с той весны,
Друг другу мы всегда верны…
Александр Жигарев. «Далек тот день»
Человеческая судьба Воспоминания Ирмы Мартенс, матери певицы
Спустя несколько десятков лет, которые минули со времени моего выезда из Советского Союза, я возвращаюсь в воспоминаниях к минутам, там проведенным. Я пишу о моих предках – голландских эмигрантах, которые, руководствуясь великой надеждой, переселялись в Россию – прекрасную и огромную страну. Пишу о счастливом детстве, годах учения, работы, о времени великого беспокойства и странствий, вызванных бегством и розысками.
И когда я думаю о России, я думаю о песне:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек;
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
У меня перед глазами – в то время Великая Сибирь – край, который сердечно всех принимал. За тех, кто попадал туда, власть была спокойна. Мало кто оттуда возвращался.
Когда мне было шесть или семь лет, мать рассказала мне о нашем происхождении. Тогда я и узнала, что родиной моих предков была Фризия – местность на севере Голландии, откуда мой предок по материнской линии эмигрировал в Россию около 1850 года.
Предок этот, меннонит, мой прапрадед граф Йохан Фризен, покинул Голландию вместе с тремя сыновьями. Четвертый сын остался во Фризии, чтобы управлять хозяйством и заботиться о банковском счете. Увы, все имение он проиграл в казино. Прапрадед, узнав об этом, сказал: «Теперь обратного пути нет и нет графского титула!» На счастье, он привез в Россию тринадцать возов наиблагороднейших семян, саженцев, а также немало движимого имущества и людей, которые работали у него в имении. Там, где он поселился, он вскоре распространил высокоразвитую голландскую культуру земледелия.
Предки по отцовской линии тоже были переселенцами из Голландии, но о них сохранилось меньше сведений.
Благодаря рассказам матери я поняла, почему в доме говорили не по-русски, а по-голландски.
Семья наша жила в колонии Великокняжеское, основанной голландскими переселенцами в 1863 году. Было это в прекрасном кубанском краю, недалеко от Невинномысска. Кубанская область граничила на севере со Ставропольской губернией, на юге достигала Кавказа, а на западе ограничивалась побережьем Азовского моря.
Я родилась 15 ноября 1909 года в Великокняжеском. В 1911 году на свет появился мой брат Вильмар, а в 1920-м – сестра Герта. Были у меня еще старшие родственники со стороны отца: Катарина, Давид, Генрих и Ханс. Вместе с родными было нас девятеро. Мой отец – Давид Петрович Мартенс родился в 1863 году, а мать – Анна Мартенс, урожденная Фризен, – 18 января 1886 года в Великокняжеском.
В мое детство и отрочество еще были живы дед и бабка со стороны матери, которые незадолго до революции вступили в общину адвентистов.
Бабка Катарина Ивановна (1859–1922), в девичестве и по мужу Фризен, – суровая, степенная и бережливая, была родней немецким Сименсам.
Дед – Абрам Яковлевич Фризен (1857–1929) одно время владел гостиницей на Украине, строил элеваторы при расположенной недалеко от Великокняжеского железнодорожной станции Богословская. Еще он собственноручно делал очень красивую мебель. Помню его фотографию – во фраке и шелковом жилете с золотыми пуговицами и с цилиндром на голове. Мама рассказывала, что, управляя гостиницей, он укрывал в ее подвалах евреев во время погромов.
Вокруг колонии раскинулась до самого горизонта степь. В больших садах возле домов с весны до осени росло множество сортов цветов, запах которых перемешивался с запахом степных трав. В ясные дни на заре сверкали нежные, безупречно белые, как бы висящие над горизонтом, далекие вершины Кавказа. Зимой тридцатиградусный мороз сковывал степь и жилища, а укрывающий все снег придавал окрестностям сказочный облик.
Да. Прекрасно было в Великокняжеском.
* * *Мы жили в небольшом каменном доме, скромном, стоящем на Почтовой улице. Были в доме три комнаты и кухня, в покои эти входили через пристроенную переднюю. В самой большой комнате висела прекрасная керосиновая лампа на тридцать свечей с абажуром. С другой стороны дома располагались, по старинному голландскому обычаю, конюшни и хлев. Туда входили прямо с кухни. Напротив дома был выстроен каретный сарай, вмещавший разные средства передвижения тех времен: карету, линейку, двуколку, бричку и фаэтон – отец служил волостным курьером. Еще у нас было небольшое хозяйство. Родные арендовали, кроме этого, десять десятин земли, платя по пять рублей за одну десятину в год, чтобы был корм для коней и основные продукты – мука и масло. В саду росли абрикосы, вишни, сливы, несколько персиковых деревьев. Все владение было окружено, как изгородью, шелковицами, а перед домом, где был цветник с розами, стояли три ясеня, очень высокие, которые казались бодрствующими над жильцами дома верными стражами.
Недалеко от нашего дома, на пригорке, был построен большой дом из красного кирпича – Народный дом, в котором проходили игры, встречи, театральные представления, также и школьные. Я выступала там неоднократно. В спектакле о французской революции я, одетая в розовое платье и черную шляпку, играла даму. Еще в Народном доме показывали фильмы. Часто вместе со школьными подругами мы смотрели сквозь стекло в зал, завороженные действием, плывущим на экране. Во время революции в доме том разместился полевой госпиталь. Поблизости стояла евангелическая церковь, к которой вела аллея. Очень мне нравилась эта церковь – белая, простая, с высокими ступенями. Среди знатных последователей веры евангельской выделялось богатое семейство Эвертов. Одна из их дочерей, очень красивая, была женой пастора.
* * *Колония Великокняжеское, основанная голландскими переселенцами, а может быть, их потомками, рожденными уже в России, становилась местом, где охотно селились люди других народов – немцы, поляки, русские. Скорей всего, привлекали их к этому лад, порядок, достаток и хорошая организация жизни работящих людей. Знаю, что так было и в других голландских колониях. Я помню фамилии и семьи некоторых поляков, живших в Великокняжеском. Напротив нашего владения держал маленький магазин пан Гюнтер. Немного дальше, тоже на улице Почтовой были дома двух братьев Жаков – Рудольфа и Хенрика. Помню еще семью Дылеских и главу семейства, вправлявшего кости, если кто-то вывихнул руку, ногу, или повредил позвоночник. Мы, потомки голландцев, выговаривали эту фамилию как «Деляшце». Жило в великокняжеском еще семейство Кочмарков, а в недальнем Невинномысске принимал пациентов доктор Венцковский – «Frauenarat», пользовавшийся огромным уважением. Мужем моей тетки был поляк Радовский, а у мамы был двоюродный брат – лекарь Петр Завадский. Он тоже пользовался большим признанием, и когда приезжал к нам, с визитом, это было событием. В Великокняжеском и окрестностях жили, вместе с католиками и православными, адвентисты и католики – прихожане костела, бывшего в двенадцати километрах в станице Рождественской. Все эти люди жили согласно, независимо от национальности и вероисповедания относясь с уважением и пониманием друг к другу. С течением лет изменялся и стирался первоначальный голландский характер колонии.
